Наконец, по истечении шести недель, Рио окончательно перестал привлекать меня. Друзьями я так и не сумел обзавестись: вряд ли можно найти хорошего друга в ночном баре или казино. Я боялся кому-либо довериться, а на вопросы — кто я и откуда — отвечал исключительно ложью. Во всем мире не осталось ни единого человека, кому я мог бы излить душу.
Глава третья. Оставшаяся жизнь
Однажды майским вечером я покинул номер, спустился вниз на лифте и вышел в вестибюль. Мне было до смерти тоскливо, а глаза растерянно глядели вокруг в поисках чего-нибудь интересного. Любой, даже не самый общительный собеседник порадовал бы меня своим обществом, но, увы. Никого, кроме консьержа и портье, здесь не оказалось. Всех как будто ветром сдуло. Я удивленно пожал плечами, намереваясь выйти на улицу, но тут мое внимание привлекла газета, лежавшая на журнальном столике. Я подошел и удивился: это был «The New York Times» — настоящее чудо, если учесть, что я больше двух месяцев ничего не читал на своем родном языке. Как она сюда попала? Впрочем, это не имело значения. Я обрадовался своей находке и схватил газету, с жадным восторгом пожирая глазами первые попавшиеся строки. В такие моменты понимаешь: как же все-таки мало нужно для счастья! Однако мой восторг не продлился долго… Едва перевернув первую страницу, я увидел нечто, повергшее меня в прежний ужас — свое фото с надписью: «Разыскивается Мартин Моррэс». Я тут же закрыл газету, проведя минуту в попытке прийти в себя. Затем я снова открыл ее на той же странице. Во рту пересохло, а страх до краев наполнил мою голову.
О прогулке не могло быть и речи! Я немедленно ринулся обратно в номер, не выпуская газету из рук. Вдруг она принадлежала тому, кто меня ищет? Вдруг этот «кто-то» уже здесь, в этом отеле? Меня бросало то в холод, то в жар. За несколько минут я собрал все свои вещи в недавно купленный кожаный чемодан и поспешил к выходу.
— Вы уже уезжаете, мистер Моррэс? — спросил консьерж.
— Да, непредвиденные обстоятельства, — я положил на стойку ключ.
— Но ваш номер оплачен на неделю вперед, — напомнил служащий.
— Кажется, это было поспешным решением. Полагаю, я могу вернуть свои деньги?
— Сожалею, сэр, это против правил. Но Вы можете переговорить с управляющим, возможно, он позволит сделать для вас исключение.
— Тогда зовите его сюда! — нервно потребовал я, ощущая, будто мне кто-то подпаливает пятки.
— Боюсь, он будет только завтра утром.
— Тогда с дороги!
— Простите? — консьерж выпучил на меня глаза.
— Я не могу ждать до завтра! — я поднял с пола чемодан и быстрым шагом поспешил на улицу.
И вот мне снова пришлось бежать прочь. Еще утром я на какое-то время сумел забыть, кто я есть, но эта газета снова напомнила, что я убийца, чьи руки по локоть в крови, а сердце, очерненное гневом, мечтают вырвать все жители Нью-Йорка.
Ночь мне пришлось провести на вокзале, и только утром я уехал на поезде в Сан-Паулу, а оттуда немедленно отправился в Буэнос-Айрес. В вагоне первого класса мне было почти так же комфортно, как в роскошном отеле. Условия здесь были идеально подходящими для людей моего круга, но я все равно чувствовал себя чудовищно уставшим. Я был крайне благодарен окружающим, что никто из них не попытался заговорить со мной. Случись это, мне пришлось бы отвечать на вопросы, кто я и откуда, пришлось бы прибегнуть ко лжи, а этого мне хотелось меньше всего. Понадобилось немало времени на осознание самого главного, последствия всего произошедшего: я больше никогда не смогу иметь друзей, раскрыться кому-то, поведать свою историю, довериться… Вряд ли Дэн мог ожидать, что я однажды подниму на него руку. Я был плохим другом и теперь расплачивался за это.
Каждый раз, пообедав в вагоне-ресторане, я не засиживался и спешил вернуться в свое купе. Наконец, поезд доставил меня в Аргентину. В Буэнос-Айресе я задержался всего на три дня и то лишь потому, что меня изрядно вымотало столь долгое путешествие. Город, некогда вызывавший во мне интерес, смешался со всеми прочими. Я не нашел в нем ничего особенного. Небольшой отель в двух шагах от железнодорожного вокзала вполне сгодился. В этот раз я не испытывал желания затеряться в «джунглях» незнакомого города в надежде отыскать увеселительные места. Я спал не меньше девяти часов, спускался в кафе, чтобы поесть и снова возвращался в номер. У меня не было с собой даже книг, а все те, что продавались в книжных лавках, были на-испанском. Присаживаясь возле маленького столика у окна комнаты, я разлаживал карты, играя в покер с невидимым соперником. Должно быть, именно так начинают сходить с ума.
По истечении трех суток я опять двинулся в путь, но на сей раз он вел прямиком в Марсель. Никто не смог бы найти меня! Я хорошо запутал следы. Ступив на землю Франции, меня окончательно оставило чувство преследования. Мне необходимо было выбрать для себя дом, место, где можно осесть навсегда и попытаться начать все заново. И за время следования сюда я решил, что этим местом станет Мадрид — совершенно не похожий на Нью-Йорк город, далекий от его берегов и напрочь лишенный воспоминаний, чистый, как белый холст: путешествуя с Дэном по Европе, мы миновали это место, а потому здесь ничто не напоминало о прошлом. Но, помимо дома, мне необходимо было новое имя. Я назвал себя Луисом Бернсом, таковым и числился в дальнейшем. Я стал носить очки с обычными стеклами, отрастил усы и перестал носить шляпы, а жаркое солнце позаботилось, чтобы моя кожа приобрела бронзовый оттенок.
Мне почти удалось убедить себя, что отныне я другой человек, новая личность. Я много думал об этом, пока добирался сюда. Решение измениться полностью являлось самым разумным. Все это было ложью, но мне нужно было в нее верить.
Три года прошли достаточно спокойно. Я по-прежнему жил в Мадриде в квартире, которую снял у одного пожилого человека. Разумеется, можно было приобрести свой дом, но я не захотел. Работать я не умел, да и зачем? Часть денег была пущена на небольшое дельце: я открыл кафе на самой оживленной улице, и оно пользовалось популярностью, принося мне хороший доход. Так поступил бы Дэн. Именно ему я был обязан приобретенными знаниями и тем, что не спустил свое состояние за первый же месяц жизни в Нью-Йорке.
Меня больше не тянуло к странствиям. Испанским я овладел в совершенстве. Первые полгода дались труднее всего, но после стало куда легче.
В моей квартире был сущий бардак или, если назвать это более красивой фразой, — богемный стиль. Может быть, Дэн и был прав, говоря, что я не обладаю тонким вкусом и чувством стиля. Множество всяких антикварных безделушек, которые я со страстью скупал на рынке Эль Растро, валялись в каждом углу, а спальня, детали которой напоминали восток, была похожа на опочивальню турецкого принца, где уже три месяца, как забыли сделать уборку. Благо, хозяин бывал здесь крайне редко.
Я коротал ночи, сжимая в объятьях ту или иную красавицу, и каждая свято верила, что для меня является особенной. Однако я эгоистично пользовался их телами и красотой, чтобы позабыть лицо Молли. Я пытался, но тщетно. Я так старался влюбиться в одну из тех прекрасных испанок, но у меня не получалось. Как же все-таки жестока судьба! Она не дала мне быть с Молли, но и не позволяла ее заменить. Даже не имея права коснуться ее, я сейчас все бы отдал, лишь бы каждый день видеть ее глаза, как раньше. И пусть даже ценой ревности и каждодневной боли, которая со временем могла пройти, зато я бы смог быть рядом с ней и не потерять бесценную дружбу Дэна.
— Милый, ты ведь любишь меня, правда? — девушки часто задавали мне этот вопрос, когда мы лежали вдвоем в постели.
Красивые, полные надежды и любви глаза заглядывали мне в самую душу, желая услышать заветные слова, но мое сердце молчало.
На пороге уже «ожидал» 1930-й год. Рождество я встретил дома совсем один. В этот раз я никуда не пошел. Повар в моем кафе готовил изумительно! Ужин на рождественском столе был его заслугой. Блюдо, достойное гурмана, источало манящий запах картофеля и мяса, запеченного со специями и сыром, но я, будто не замечая тарелки, вожделенно смотрел на огонь горящей свечи. Мне вспомнилось наше с Дэном Рождество. Впрочем, оно тогда было первым в моей жизни. Мой друг являлся самым лучшим воспоминанием всего, что было.
Время не лечит, по крайней мере, мне оно не помогло. Кого я пытался обмануть? Мне ничего не удалось забыть!
С глубочайшей ненавистью к самому себе, я разразился болезненным криком, в ярости сбросив тарелку со стола.
— Дэн, прости меня! Умоляю, прости! — я положил голову на стол, накрыв ее руками, и из моих глаз хлынули слезы беспомощности и отчаяния.
Праздника не было. Свеча догорела, а я, убитый запоздалым горем, уснул прямо в одежде. Я очень хотел стать счастливым, достичь наивысшего счастья — момента, когда получаешь то, что желанно, но в итоге стал самым несчастным!
Очнувшись с восходом солнца, меня настигло непреодолимое желание вернуться в Америку.
«Прошло три года…» — я посмотрел на себя в зеркало. — «Быть может, меня никто не узнает?»
Я зачесал назад волосы, надел очки, являвшиеся простой бутафорией, и немедленно принялся готовиться к отъезду.
Глава четвертая. Расплата
Кафе пришлось оставить на управляющего, и хотя в моей голове билась одна мысль — о том, что я никогда не вернусь сюда, мне не хотелось «сжигать» единственный мост.
Это место не стало для меня родным, как я ни старался. Покидая испанскую землю, я оглянулся на ее берега: странно, но в душе не дрогнула ни одна струна. «По крайней мере, эта страна не принесла мне горя», — подумал я, в последний раз глядя на теплый край, что стал мне надежным убежищем.
Корабль уходил все дальше. Я словно шел на чей-то зов, безвольно двигаясь обратно в прошлое. Америка — мой родной дом, и он манил меня, притягивал к себе, словно магнит. Я ничего не мог поделать. Годы унесли с собой весь страх. Убегая в Европу, я даже не допускал мысли вернуться в Нью-Йорк снова. И откуда только взялось это наваждение? Мне очень захотелось прийти к Дэну и Молли, подойти к их могилам, положить цветы…