Я закрыл ладонями лицо, страдая от душевной агонии, но потом все же нашел в себе силы, собрал со снега цветы и положил на обе могилы.
— Они для тебя, любимая! Я так и не смог забыть ни тебя, ни Дэна. Вы должны были жить!
Мне не хотелось уходить. Я опустился на землю и, молча скорбя, смотрел на лица их обоих. Руки совсем оцепенели от холода. Я сильно потер ладони, дыхнув на них пока еще горячим воздухом из своей груди, и, спрятав руки в карманы весеннего пальто, сжался посильнее, дабы сберечь оставшееся тепло.
— Красивые цветы!
За спиной раздался громкий мужской голос.
Я встрепенулся и резко встал. Человек, чье лицо мне казалось отдаленно знакомым, сделал еще пару медленных шагов и остановился в пяти метрах от меня.
— Розы зимой — это роскошь. К чему сорить деньгами ради тех, кто уже мертв?
Мой голос, казалось, исчез. Я впал в ступор от полнейшего непонимания происходящего и попытался вспомнить лицо этого человека.
— Я знал, что однажды ты явишься сюда, Мартин Моррэс. Вина все же сломила тебя.
И вот только теперь я вспомнил! Это был тот самый следователь, которому было поручено вести дело о гибели Дэна.
— Каждый день я приезжал сюда и по несколько часов сидел в машине, ожидая твоего появления. Это было похоже на наваждение. Супруга называла меня одержимым, но я чувствовал, что когда-нибудь этот день настанет!
— Я не убивал их! — попытался защититься я, и слова лжи сами сорвались с губ.
— Врешь!
— Предположения без доказательств принято считать недействительными.
— Верно! Узнаешь это? — следователь достал из кармана золотые часы и, сжав цепочку в кулаке, вытянул вперед руку.
— Часы Дэна, — произнес я, ясно вспомнив, что в тот день они были среди тех вещей, которые я зарыл вместе со своим кейсом.
— Правильно! А знаешь, где я их нашел?
Меня бросило в жар.
— В Куинсе есть парк… — он начал с напряженной паузы. — Несколько лет назад один человек выгуливал там свою собаку. Его любопытный пес что-то унюхал прямо у старого вяза и начал рыться в земле. И как же сильно удивился мужчина, найдя там чемоданчик с очень ценными вещами, деньгами и не только! Всем и каждому было известно об убийстве Дэна Мак’Коллина, а после и о Молли Стоун. В газетах писали пугающие новости, и, конечно же, он немедленно доставил находку в ближайший полицейский участок, а те привезли ее ко мне. Орудие убийства тоже оказалось среди якобы украденных вещей. Гравировки на часах и портсигаре послужили подтверждением его подлинного хозяина.
Он все говорил и говорил, а я столбом стоял на одном месте, не чувствуя собственных ног.
— Должен признать, хорошая попытка запутать следствие! Твоей главной целью было убийство друга, а ограбление собственной квартиры как попытка это скрыть. В тот день, когда мы говорили в моем кабинете, я не имел ни малейшей причины и повода подозревать тебя, более того, я не допустил даже малейшей мысли, что истинный убийца сидит напротив меня. Я не сомневался в твоей непричастности, но лишь до того момента, когда была убита Молли Стоун.
— Она покончила с собой! — закричал я. Моя трусость не отступала и теперь. Я по-прежнему прикрывал себя подлой ложью, совершенно безнадежной, ибо следователь уже мысленно праздновал победу. Я прочел это по его довольному лицу.
— Покончила с собой? В самом деле? — он приблизился. — Что же тогда ты не пришел на похороны своей подруги? Или будет правильнее сказать — возлюбленной?
Услышав это, я явно побледнел.
— Постоялец из номера рядом слышал ваш громкий разговор, каждое слово, в том числе и твое признание! Из его показаний все стало ясно: ты любил Молли Стоун, но девушка предпочла другого, твоего друга, и ты решил, что его смерть освободит к ее сердцу путь. Но, увы, мисс Стоун оказалась упряма. Тогда ты и решил убить ее! Доказательств слишком много. Ну, так что же, мистер Моррэс, продолжите утверждать, что невиновны?
Да, это было бы глупо. Я еще раз посмотрел на надгробья Дэна и Молли, выждав недолгую паузу, а после поднял глаза на следователя.
— Только любовь могла сделать меня счастливым! У меня было все, кроме нее, и я гнался за ней, не думая ни о чем другом. Но любовь не так прекрасна, какой кажется. Она отравляет ум, лишает рассудка, вынуждает идти на крайние меры, доводит до сумасшествия… Прежде свободный человек вдруг становится пленником мнимой страсти, а она только дразнит, разжигая огонь в душе.
Мой голос был ровным, смиренным, а дрожь отпустила тело. Я не попытался убежать. Бежать было некуда, даже от себя самого.
— Душевные тяготы не могут стать оправданием. Возможно, там, наверху, тебе и удастся сторговаться, но только не здесь! Мистер Моррэс, вытяните вперед руки! — следователь достал из кармана пальто наручники, и я покорно позволил замкнуть браслеты узника на моих запястьях.
Снег тихо покрывал землю, а вместе с ней и алые, как кровь, розы. Я в последний раз обернулся на могилы друзей: вечно молодые и навечно вместе. Я понял, что и мне самому скоро придется проститься с этим миром. Меня ожидало два пути: вечное заточение или же казнь — две вещи, подразумевающие одинаковый смысл, так как каждая для меня означает смерть, ведь я не смог бы жить, лишившись свободы.
Бетти предостерегала меня не зря. Впрочем, где-то в душе я знал, что это случится и, отплывая в Америку, чувствовал, что вижу берег Европы в последний раз. Человек — самоуверенное существо. Даже зная о риске и предчувствуя опасность, он все равно «становится на край отвесной скалы». Однако, «срываясь в пропасть», стоит пенять только на себя!
Дело возобновили. Даже тогда, блистая среди лучших людей Нью-Йорка, имея отели и ресторан, я не был так знаменит, как сейчас. Только это была не та слава, о которой стоит мечтать. Отверженный и гонимый всеми, я боялся поднять глаза на тех, кто прежде считал меня добропорядочным, благородным человеком.
На судебном процессе собралось как будто полгорода, а на улице ожидали газетчики и другие зеваки. Случись такое веком ранее, меня бы без жалости забросали камнями. Судье с трудом удавалось сдерживать собравшихся зрителей. Я слышал их слова, призывавшие разорвать меня на куски. Это было больно, но — я глубоко осознавал — справедливо.
Среди собравшихся были еще два человека, на которых я осмелился взглянуть лишь раз, — Сара Роуз и Рэй Мак’Коллин. Они смотрели на меня с презрением и глубоким разочарованием, ведь я разрушил все их убеждения о том, какой я человек. Любовь Сары сменилась ненавистью. Хватило одного только мгновения, чтобы понять это. На ней был черный, строгий костюм, а светлые волосы, как раньше, были убраны в элегантную прическу. Этот траурный наряд и безмерная печаль на лице выражали ту боль, которую я ей причинил. Я не только не дал ей ответной любви, но и лишил единственной подруги. Очевидно, Сару, как и меня, не спасли ушедшие годы: есть раны, которые никогда не заживают и с ними приходится существовать до конца дней, а боль становится частью жизни.
…Приговор судьи был коротким: смертная казнь. Я все еще помнил законы, вбитые мне когда-то отцом, и знал, что так и будет, а потому и не потребовал адвоката. Он бы мне ничем не помог.
Выслушав вердикт, Рэй Мак’Коллин, наконец, смог «утолить жажду» отмщения. Я все же осмелился и снова посмотрел на мисс Роуз: ее глаза были холодны, словно две замерзшие капли воды. Она смотрела на меня взглядом, полным ненависти.
— Простите меня! — успел выкрикнуть я, прежде чем приставы вывели меня из зала…
И вот я здесь, в месте, где не дают второго шанса. Тесная камера, из которой лишь одна дорога — в ад.
Эпилог
Священник, казалось, совсем не устал слушать мой затянувшийся рассказ. За эти несколько часов он ни разу не сменил позу, ему не захотелось встать, чтобы размять спину, впрочем, и я сам, на удивление, не был утомлен.
Говорить было нечего. Я замолчал, ощутив в душе непомерное облегчение — ноша, которую я носил за плечами долгие годы, наконец, спала. Но меж тем меня одолело любопытство: «Что же думает обо мне этот старик, ведь я рассказал ему каждую мелочь, ничего не утаил?» Я искал в его лице хоть какие-то эмоции — презрение или хотя бы глубокую боль за мою пропащую душу. Я ожидал услышать самое плохое, ведь человек, узнавший такое, не может оставаться столь умиротворенным.
— Ну, так что же? Давайте! Начните, наконец, осуждать меня! — воскликнул я, поднявшись с кровати. — Скажите, хоть слово!
Священник молча встал и спокойным взглядом посмотрел мне в глаза.
— Твоя история ужасна, Мартин! И ужасна оттого, что ты сам ее творец. Но скажи: если бы ты мог пройти этот путь иначе, если бы получил второй шанс, как бы ты поступил тогда?
— Какая нелепость! — я отчаянно рассмеялся. — Забавная шутка, святой отец, учитывая, что завтра меня поведут на казнь! Но я все-таки отвечу! Если бы я имел право вернуться, то не допустил бы этих несчастий, я бы сберег тех, кого погубил. Никто в мире не может испытывать большее сожаление, чем я сейчас!
— Хорошо! — улыбнулся он.
Я смотрел на священника, ожидая ответа, но тот, подобно нечеткой картинке, вдруг стал медленно расплываться перед глазами, как все находившееся вокруг. Резкость куда-то исчезла: «Я теряю сознание?» Ощущение реальности стало пропадать, а вдалеке, но в то же время, будто в собственной голове, я стал слышать чей-то голос. Неразборчивые слова напоминали надоедливое бурчание, становясь все громче и ближе. Перед глазами стало совсем темно…
— Просыпайся! — громкий выкрик заставил меня открыть глаза.
Я увидел совсем иную комнату: светлую, чистую и роскошную. Я больше не был в той камере, в том жутком месте, а священник куда-то исчез… Мягкая, уютная постель, на которой я сидел, очень отличалась от тюремной кровати. Она, скорее, была одной из тех, на которых я привык спать с рождения.
Я повернул голову вправо и изумился куда сильней: рядом с кроватью стоял Дэн… Дэн Мак’Коллин! Он не был похож на мертвеца или призрака. На его щеках играл румянец, а глаза наполнял блеск самой жизни. Я сглотнул подступивший к горлу ком и боязно, осторожно улыбнулся.