— Нужно было взять деньги, шлюха, — гундосит и немного шепелявит Неутомимый.
Ничего не могу с собой поделать — снова скупо смеюсь. А что? Мою участь это никак не изменит, так хоть посмотрю с улыбкой в лицо зажравшейся твари. Я, может, и шлюха, но и разу в жизни не поднял руку на женщину.
Надеюсь, Кошка, у тебя рано или поздно откроются глаза, ты пошлешь этого гандона в жопу и найдешь себе хорошего парня.
Глава 23. Снежная королева
Я прихожу в себя в больнице, и не сразу понимаю, почему мир вокруг — черно-белый.
Голова немного болит и от резких движений челюсть сводит судорогой, как будто мой череп насадили на ржавую спицу и медленно, с противным скрипом проворачивают вдоль своей оси.
Во мне не торчит капельница, и я не привязана по рукам и ногам, но все равно почему-то чувствую себя пленницей. Возможно потому, что в узкой полоске света под дверью явно видны тени от двух ног. Похоже, там охранник.
Нужно вспомнить, почему я здесь, но мысли путаются и скачут испуганными кузнечиками. Ловить их голыми руками не получается, поэтому я нахожу кнопку на боку кровати и просто до упора зажимаю ее пальцем.
Через минуту в палату влетает медсестра, и пока дверь за ней медленно закрывается, я вижу по ту сторону одного из охранников Юры. Взглядом коршуна он следит за тем, как девушка подходит ко мне и спрашивает, чем может быть полезна.
— Что случилось? — спрашиваю ее, едва ворочая языком. Тяну руку в сторону столика, где стоит минералка, и тут же получаю полстакана. Девушка немного приподнимает кровать, так, чтобы я полулежала, и отходит. — Что со мной случилось? Почему я здесь?
А ведь я все помню, просто… все в тумане. Молочно-белом и плотном, через который не пробраться даже с фонарем в руке.
Медсестра секунду колеблется и выдает явно заранее приготовленную ложь:
— Вы потеряли сознание, Эвелина Викторовна. Когда падали — ударились головой. Небольшое сотрясение, ничего страшного. Мы понаблюдаем вас пару дней и выпишем.
— Хорошо вызубрила, — с иронией хвалю я.
Она даже не пытается отнекиваться, просто топчется на месте и взглядом выпрашивает разрешение уйти. Поэтому, когда в палату заходит Юра и кивком приказывает ей убраться, пулей вылетает за дверь.
У него отек на всю нижнюю часть лица, и он прижимает ко рту платок, как будто боится заразить меня смертельным вирусом.
Нужно вспомнить. Нужно заставить свой больной мозг вспомнить, почему я здесь.
— Как ты, Ви? — Муж присаживается на край кровати.
— Что с тобой? — переспрашиваю я, кривясь от противных шепелявых звуков его голоса. Раньше он так не говорил.
— Появился повод навестить своего стоматолога, — небрежно бросает он.
Протягивает ладонь, чтобы пригладить мои волосы… и я судорожно жмурюсь, закрываю глаза, как будто жду не ласку, а удар.
Внутри все сжимается, реальность кувырком катится с горки, по пути вышибая искры воспоминаний, в которых есть я, Руслан, мерзкие слова человека, с которым я каждую ночь делила постель. И есть его толчок, после которого я теряюсь, и впервые за восемь лет бессонницы не испытываю радости от забвения в тишине.
Юра понимает, что разыгрывать комедию бесполезно, кивает, но не торопится встать с постели.
— Уберись от меня, — цежу сквозь зубы, но он даже не шевелится. — Я хочу поговорить с родителями.
— Представь себе — они тоже хотят с тобой поговорить, — ничуть не испуган он.
Дурной знак. Очень-очень дурной знак. Он ведь знает, что с ним сделает мой отец, когда правда о причинах моего обморока всплывет наружу, и должен осознавать последствия не только для нашего брака, но и для дружбы кланами в том числе.
Нашего брака уже нет. Как нет и союза, ради которого нас свели, как породистых щенков.
Я не собираюсь давать второй шанс. Я не девочка из подворотни, которую можно задобрить подарками.
Ухмылку Юры не в силах скрыть даже платок, и что-то мне подсказывает — муж не собирается ничего мне дарить, и ему не нужен компромисс.
— Если ты собираешься и меня так же запугивать, как ту несчастную медсестру, то можешь даже не начинать, — на всякий случай, чтобы избавить себя от бессмысленного разговора, предупреждаю я.
— Не собираюсь. — Юра пожимает плечами. Потом смотрит на меня со знакомой понимающей улыбкой, но почему-то в этот раз у меня от нее мурашки по коже. — Ви, давай кое-что проясним, прежде чем ты начнешь устраивать истерики и пытаться уйти, громко хлопнув дверью.
— Я ничего не хочу слышать до тех пор, пока не поговорю с родителями.
— Но тебе придется.
Он предугадывает мой следующий шаг, хоть это и не сложно: я до сих пор слишком медлительная, и Юре ничего не стоит перехватить мою руку до того, как я снова нажимаю на кнопку вызова персонала. Муж с силой впечатывает ее в матрас и, как наручником, удерживает свободной ладонью.
Понимаю, что должна быть сильной, но именно сейчас просто не могу избавиться от страха, который беспощадно кусает за коленные суставы, и заставляет ноги тереться друг об друга с противным жжением.
— Ты выслушаешь меня, Ви, а потом зови хоть родителей, хоть черта лысого.
Все, что я могу — закрыть глаза и не видеть хотя бы его лицо.
Лицо человека, которого я когда-то так сильно любила, что готова была простить даже помаду ужасного цвета фуксии у него на рубашке в день нашей свадьбы.
— Можешь и дальше прятаться, родная — это такой детский сад, что, честное слово, смешно.
— Рада, что у тебя остались зубы и есть чем смеяться, — просто из злости выпаливаю я, но именно эта фраза приводит его в бешенство.
Юра жестко, теперь двумя руками, хватает мои плечи и вдавливает в подушку до боли в груди. Наверное, я чувствовала бы себя так же, если бы по мне прошелся асфальтоукладочный каток. Мне приходиться посмотреть Юре в глаза, и вместо любимого лица я вижу только монстра, который почувствовал безнаказанность и сбросил маску. Его губы похожи на бесформенную кашу: нижняя треснута в двух местах, верхняя опухла до такой степени, что прижата к носу блестящим синюшным шаром. Когда он нарочно медленно и широко улыбается, я вижу рваные дыры в нижней десне, на месте правого клыка и переднего зуба.
Мне кажется, Юра делает это нарочно: «хвастается» тем, чем обычно не горят хвастаться.
— Поцелуешь меня, Ви? — щурится он, наклоняясь к моему лицу.
Я могу плюнуть в него и даже с туманной головой все равно попаду прямо в центр, но мне даже слюну жаль на него тратить.
— Ты мне противен.
— А ты — мне. Но я — породистый кобель, ты — породистая сука, и мы должны родить парочку щенков с хорошей родословной, потому что, — он еще немного вдавливает мои плечи в подушку, — деньги к деньгам, Ви. Ну и потому, что даже мамочка с папочкой не станут вмешиваться в нашу личную жизнь. Хочешь узнать, почему?
— Хочу, но не от тебя.
Дурной сон. Я просто сплю и вижу уродливое извержение своего подсознания, после которого обычно наступает не приятное расслабление, а только затяжная головная боль.
— Я все спустил, Ви, — без стеснения, даже с некоторой гордостью, признается Юра. — И деньги моих родителей, и деньги твоих. Но у меня еще есть возможность отбить свое. Твой папаша не идиот, он не станет терять последний шанс вернуть хоть что-то. А если вдруг ты решишь спрятаться у него под крылом, я просто спущу с цепи тех собак, которые порвут Розановых на клочки, и тебя вместе с ними.
— Спустил? — очень сильно «притормаживаю» я.
Юра сует руку в карман брюк, но не спешит показывать, что там. Заводит руки за спину, корчит загадочные рожи и выставляет вперед два сжатых кулака. Я просто говорю, что он мудак.
— Все-таки ты скучная, — фальшиво сожалеет он, но все равно доигрывает спектакль до конца.
Сперва раскрывает одну ладонь — там пусто.
Потом, со звуком «та-дам!» — вторую. На ладони лежит маленький пластиковый пакетик с белым порошком.
И все становится на свои места.
Понятия не имею, откуда это в моей голове, но я знаю, что все наркоманы — особенно те, кто сидят на «дорогом» товаре — могут практически сутками не спать без потери трудоспособности, быстро соображают (а совсем не тормозят), находятся в состоянии непрекращающегося позитива и оптимизма… и просто неутомимы в постели.
Я не понимала, как Юру хватает на все: и пахать, как проклятому, и уделять мне внимание хоть утром, хоть вечером. Списывала это на попытки загладить вину, дать мне ощущение хорошего правильного брака, в котором у жены есть все, и любовь мужа в том числе. И еще наивно думала, что так Юра хочет показать мне, как много я значу в его жизни.
Вернуться бы назад и врезать себе от души.
— И ты вот так запросто мне признаешься? — спрашиваю я, стараясь не выдавать раздражение. Уже и так понятно, что муж ведет свою игру и любая попытка огрызаться будет только сильнее его раззадоривать.
На самом деле, мне не нужен ответ. Я не настолько глупа, чтобы не понять причин показухи, но пока он будет изгаляться и рассказывать о своей безнаказанности, у меня есть пара минут подумать.
Я никому не могу сказать, что он — наркоман. Вернее, смогу, но это не будет иметь никаких губительных для него последствий. Просто мое слово против его. Мы оба это знаем, и Юра в полной мере наслаждается безнаказанностью.
Не верю, что Юра мог нас разорить: мой отец не настолько глуп, чтобы вручать ему ключик от утки, несущей золотые яйца. Хотя, насколько я слышала, после нашего брака все трое — мой отец, Юра и Шаповалов-старший — решили организовать совместный проект, в который вложились на равных. Возможно, Юра его спустил. Возможно, он нарочно очень сильно преувеличивает, чтобы меня напугать. Возможно, он просто обдолбился и сам не понимает, что несет.
— Ты же знаешь, Ви, что твои слова будут просто сотрясением пустоты, — посмеивается он, и меня выкручивает наизнанку от потребности вырвать, потому что смотреть на проплешины в синюшных деснах абсолютно невыносимо. — Просто, знаешь, если моя жена прется от мальчика по вызову, то это повод перестать смотреть на нее, как на Деву Марию с младенцем. Ты же взрослая девочка, Ви, ты готова услышать суровую правду.