— Он знал, что идет на дно, — говорит отец, мрачно покачиваясь на пятках. — Что за ним уже охотятся не только банки, но и люди, которым мелкий Шаповалов должен не меньше чем банкам. Они с отцом все повесили на меня. — Отец трет лоб, подбирает понятные мне слова. — Получается, что теперь всей этой ямой владею я — и кучка мелких инвесторов, с которых взятки гладки.
Я понимаю, что на самом деле все куда сложнее и запутаннее, но достаточно того, что Шаповаловы, когда запахло жареным, просто спихнули все на Розановых, и их не остановило наше вроде бы «родство», ради которого и затевалась свадьба.
Это все, что нужно знать об этом семействе.
И наша история была бы почти как в Ромео и Джульетте, если бы не одно «но» — я собираюсь сама прирезать Ромео, а потом жить долго и счастливо со своим Гамлетом.
Глава 25. Плейбой
Я лежу в больнице уже четвертые сутки.
Со сломанными ребрами, сломанной ключицей, порванной на пятьдесят процентов сетчаткой правого глаза, сотрясением головного мозга, кучей гематом и двумя колотыми ранами, к счастью, не смертельными.
Зато у меня целы руки, ноги, позвоночник и я не стал овощем.
Помню, что когда меня пинали ногами, как футбольный мяч, я все же успевал собраться и подставлять под удары те органы, которыми, в случае чего, мог бы пожертвовать и вести нормальный образ жизни.
Я понятия не имею, как тут оказался. Меня бросили в том лесу. Я думал, что не стану — и они тоже так думали, иначе вряд ли бы оставили так близко от трассы, на которую я, судя по рассказу врача, как-то умудрился выползти, и там-то меня подобрал неравнодушный дедок на пыхтящем старом «Московченке». Я не помню ни машину, ни лицо своего спасителя, но я хорошо помню запах в салоне: кажется, он вез поросенка.
Дедуля привез меня в первую же больницу, где сделали самое главное — не дали мне умереть. Среди моих вещей нашли телефон, позвони матери и она сделала то, что должна была сделать — тут же подняла на уши Таню, которая снова оказалась поблизости по своим каким-то важным делам. Ну а Таня уже нашла больницу, врачей и сделала для меня все, как было много лет назад — попыталась сунуть в полную зависимость от себя, и демонстративно, как щенка, тыкать в это носом.
Когда на следующий день я пришел в себя, первыми моими словами было: «Нужно покормить Кота». Она забрала ключи от моей квартиры и, как я знаю, не дала Коту пропасть. Вот поэтому я не люблю домашних животных: они всегда ставят нас в зависимость одним своим существованием и необходимостью напомнить о взятой ответственности. Но Кот — он не просто домашний любимец, он — член моей маленькой семьи. Единственное существо, которому не безразлична моя судьба и который, судя по царапинам на руках Тани, фанатично мне предан.
— Твоего кота нужно усыпить, он ненормальный, — говорит Таня, как только лечащий врач выходит из палаты.
— У меня хороший кот, а ты могла просто сменить ему лоток, дать корм и сваливать, а не лезть с руками. Он этого не любит.
Тане мои слова не по душе, но она проглатывает их и садится на край кровати, сюсюкаясь, как с маленьким:
— Русланчик, я бульон сварила.
Я бы хотел ее послать, но уже дважды это делал, а она все равно приходит, и, хоть мне противно от одной этой мысли, я все равно от нее зависим. Потому что ходить я могу разве что на костылях и только до середины коридора, а есть целая куча вещей, которые нужно покупать, приносить, доставать. А Таня, несмотря на угрозы, отказывается брать мои деньги.
— Ко мне кто-то приходил? — спрашиваю я, отворачивая нос от угощения. Лучше бы сигареты принесла — скоро опухну весь полностью вниз от ушей.
Есть небольшой шанс, что Кошка…
Я закрываю глаза и с силой луплю кулаком по постели, когда Таня вместо ответа снова тычет мне под нос ложку с бульоном.
— Блядь, я не хочу есть, поняла?!
Голова раскалывается от приступа боли, и я глотаю ее вместе с воздухом вкуса марлевых бинтов и антисептика. Вот вся разница между дешевой государственной больницей и частной клиникой, в которой я лежу: здесь просто не пахнет хлоркой.
Таня нервно ставит посуду на тумбочку, скрещивает руки на груди и говорит:
— Кто должен был прийти? Одна из твоих бабенок?
«Нет, одна Ничейная Кошка, которая еще не знает, что она — Моя Кошка»
Жаль, что многие вещи мы переосмысливаем только когда получаем пиздюлей от жизни. Хорошо, что Судьба меня балует и дает шанс все исправить. Например, ту часть, в которой я больше не буду одним мужиком для сотни женщин.
Я забыл еще одну вещь, которую я никогда не расскажу своей кошке, но которую я сделал ради нее. В Амстердаме, когда мы с ней гуляли по музею, и когда я строил планы на следующие прогулки, я вдруг понял, что это — наш город. Он весь для меня и для нее. Город, в котором мы просто незнакомцы для всех, но два магнита друг для друга. Город, в котором я легко мог представить нас в любом из тех разноцветных домов над каналами. Я просто смотрел на верхний этаж ярко-желтого дома и думал о том, что там могла бы быть наша квартира, и спальня на мансардном этаже с косой крышей, через которую мы смотрели бы на дождь. Я даже нашел симпатичный маленький ресторан, выставленный на продажу.
Размечтался, как в детстве.
А потом спрятал мечту под замок, потому что рука не поднялась ее выбросить.
Магия Снежной королевы: все, что с ней связано, каким-то образом становится мне дорого. Если бы воспоминания можно было положить в швейцарский банк, я бы спрятал все до единого.
— Девушка, — говорю я. — Она… очень белокожая. Ее нельзя ни с кем спутать. Длинные белые волосы. — Сжимаю кулак, помня их мгкость и сквозь зубы цежу: — Очень мягкие волосы.
Я надеюсь, что Таня соврет и тогда у меня будет маленькая надежда, но она очень натурально хмурится, копаясь в памяти. И чем длиннее пауза, тем тяжелее ледяная глыба у меня в животе. И тем шире моя насквозь фальшивая улыбка.
— Приезжала расфуфыренная мадам на дорогой машине, — говорит Таня.
Скорее всего, Инна.
— Юлька твоя прибабахнутая еще. Пыталась убедить меня, что ты обещал ей денег.
Не обещал, хоть она просила, потому что снова просрала работу и снова у нее проблемы с хозяйкой квартиры.
Собственно, кроме этих двух ко мне больше некому прийти.
— И была еще одна, — говорит Таня, морщась. — Но волосы короткие, черные, и очки на пол рожи. Приезжала сегодня утром, когда я кормила твоего крокодила. Забрала кота, сказала, что ты не был бы против.
Я роняю голову на подушку, сильно, до алых кругов за веками, жмурюсь.
Только одна женщина вот так вторгается в мою жизнь своими собственническими замашками. И, наверное, у нее есть причины устраивать маскарад.
— Что ты ей сказала?
— Что тебя нет в городе, — без заминки врет Таня. — Что ты уехал… по работе.
Если бы на то, чтобы встать, мне не нужно было десять черепашьих минут, я бы ее просто вышвырнул. Возможно, даже в окно. Возможно, просто вытолкал бы за порог, как драную тряпку. Возможно, я бы ее просто задушил.
Никогда не испытывал такого прилива бесконтрольной злобы, как испытываю сейчас. Меня словно наполнили серной кислотой, которая разъедает изнутри. И единственное, что можно сделать — просто уговорить себя не трогать дерьмо, потому что оно и так уже слишком сильно наследило в моей жизни. И в эту минуту мне плевать что речь идет о женщине и о моей родной Тетке. Я вижу только грязь, которая по странной иронии природы обрела очертания человеческого тела.
— Не приходи ко мне больше. — Чтобы произнести эти простые слова спокойно, приходится напомнить себе, что я все-таки не Джек-Потрошитель.
— Ну и как ты сам? — Таня кривит рот и садится на стул около моей кровати. Запах ее удушливых духов сжирает последние крохи моего терпения. — Ты же даже в аптеку не сходишь. Что, случайно одну из твоих отшила?
Это звучит уже как неприкрытая попытка показать, что она обо все догадывается. Понятия не имею откуда и как, но видимо у моей тетки богатый опыт общения с «мальчиками» вроде меня.
— Тебе ебет? — интересуюсь я, сжимая кулаки поверх простыней. Катетер капельницы в вене напоминает о себе противным покалыванием.
— Не груби мне, — оскорбляется она, но продолжает греть задом проклятый стул и даже усаживается удобнее. — Руслан, поговорим, как есть? Думаешь, я не знаю, чем ты зарабатываешь? Знаю. Видела таких как ты. Мальчики-бабочки.
— Тебе как будто противно? — не могу сдержать злой смешок.
Она не отвечает, продолжает смотреть на меня, как будто теперь моя очередь говорить. Чего ждет? Извинений за грубость?
— Ты всегда был для меня… особенным, — не дождавшись моего унижения, наконец, говорит Таня. — Даже когда был совсем юным.
— Совсем юным? Мне было четырнадцать, когда ты схватила меня за член!
Что-то щелкает в голове так громко, что я на миг слепну, потому что виду обрывочное кино внутри воспоминаний. Я всю жизнь пытался сжечь эту пленку, и мне это почти удалось, но остались обрывки кадров, и теперь они магическим образом собираются в фильмы, которые не показывают на больших экранах, потому что для таких помоев еще не придумали достаточно высокий рейтинг.
В тот день мама была на работе, а я валялся последние дни после гриппа. Был уже здоров, как конь, и потихоньку возился на кухне — готовил ужин и наводил порядки. Таня пришла с полной сумкой всякой еды, вывалила «дары» на стол и умиленно восторгалась, какой я молодец и настоящий мужчина, потому что прикручиваю дверцу кухонного ящика. Потом вызвалась сделать мне чай, схватила чайник — и окатила меня водой. Потом сама же потянулась «помогать снимать футболку». Потом сама же стала меня гладить по груди и животу, и говорить, как я возмужал. Помню, что мне было страшно, потому что мне было четырнадцать, и хоть к тому времени я сильно обогнал многих сверстников в росте и физическом развитии, никаких отношений с девочками у меня еще не было. Так, слюнявые поцелуи в игре «в бутылочку». Но еще больше я боялся показать свой страх, потому что тогда мне еще хотелось верить, что на самом деле добрая тетка не пристает ко мне, и если я что-то ляпну против — она подумает, что я мелкий извращенец. Я продолжал так думать, даже когда она стащила с меня штаны — прямо на кухне. И когда мяла руками мой член, мне было страшно, а ни хера не приятно от того, что мне, похоже, обломится секс со взрослой бабой.