Это они нам обрадовались, но на самом деле всё ещё не пришли в себя и находились в подавленном настроении после изгнания из рая нашего прежнего прихода – так теперь нам казалось, несмотря на все прошлые трудности. Ведь в том месте жили великие старцы и оставили после себя тайное убежище для спасения, и его сохраняли удивительные матушки, их наследницы.
Там чувствовался особый портал в небо, а здесь руки опускались, и мы ощущали себя, как под чугунным колпаком, в глуши, лишённые связи со своими. Последнее буквально – в деревне единственный телефон находился на почте, которая открывалась иногда, не каждый день и всего на несколько часов, когда почтальонка вдруг находила время оторваться от хлопот по хозяйству.
Но унывать некогда, служба не ждёт, надо взбодриться и идти на клирос, а там уже барахтаться самим, разбираясь с уставом, пением и чтением.
Новый храм в честь Архангела Михаила тоже оказался старинным, но очень бедным, в нём пахло мышами и плесенью, и этот затхлый запах никак не выветривался. Все разномастные иконы по стенам были увешаны белыми полотенцами, вышитыми ярко и аляповато, однако среди бумажных репродукций из календарей, украшенных фольгой и вставленных в грубые тёмные рамки, царственно выделялась одна большая афонская икона Иверской Божией Матери в киоте, стоящем слева от солеи. Иверскую особенно почитали великие старцы и наши дорогие матушки, поэтому мы тоже нашли в ней утешение и особый знак свыше.
Когда-то на этом холмистом месте поселились отставные солдаты с семьями, и двести с лишним лет назад на краю села для них построили небольшую церковь с одним куполом. Колокольня то ли пострадала в войну, то ли её недавно решили пристроить к храму, не знаю, но пока основание колокольни из красного кирпича заплатой лепилось к белёным стенам и находилось вровень с невысокой крышей, а недалеко от входа на заросшем сорняками пустыре сикось-накось валялось несколько штабелей красного кирпича.
Опять забегу вперёд: колокольню и купол со шпилем наш отец Георгий всё же успеет достроить через пять лет – в аккурат накануне его следующего перевода, хотя поначалу на новом месте батюшка вообще не собирался ничем таким заниматься, памятуя о переменчивых планах митрополита.
Нам рассказали, что на первую батюшкину службу на клирос встали энергичные бабушки и затянули что-то настолько несусветное, что у него уши в трубочку свернулись. Ошеломлённый отец Георгий несколько раз пытался договориться с певчими и объяснить, как надо петь, но бесполезно: бабушки обиделись и поджали губки.
Дело в том, что здесь и в соседнем селе ещё с советских времён процветала традиция народного пения, самобытные хоровые коллективы с успехом ездили на конкурсы и фестивали, занимая там призовые места. И клиросные бабушки тоже имели богатый сценический опыт и лужёные глотки, они напрочь отказывались понимать, почему их гортанное пение с переливами, охами и вздохами так не нравится новому попу и что вообще тот поп от них хочет?
Надо сказать, что более упёртых и могучих характеров прихожанок мы больше нигде не встречали, равно как и диких сплетен о всех нас вперемешку с чудовищными суевериями, побороть которые вряд ли кому-нибудь по силам. Даже забреди вдруг сюда один из апостолов, да хоть сам Господь, бабушки может и выслушали бы обличение грехов, но в итоге твёрдо остались бы при своём мнении: мол, пришедший наверняка чеченец, раз такое говорит.
Да-да, в деревне все точно знали, что отец Георгий чеченец, и неважно, что не похож! И будто бы его мать, родом из недальней отсюда деревни водилась с чеченцами, правда-правда, это вам там всякий скажет!
Думаю, и так понятно, что даже если бы матушка Александра Дмитриевна вдруг взялась ходить из дома в дом, всем показывая свой паспорт с местом рождения в Забайкалье, то ей бы тоже не поверили, ведь все в деревне знают, что чеченцы за деньги любой документ подделать могут…
С упрямыми церковными бабушками так и не удалось договориться, они демонстративно покинули клирос, но на службы приходили и злорадно наблюдали за нашими мучениями, пока со временем к нам не присоединились молодые женщины, которые не имели никаких шансов петь в церкви, пока там господствовали бабушки. И с этими женщинами отец Георгий быстро нашёл общий язык и начал их обучать, однако основная нагрузка оставалась на нас, и, прежде всего, на Нюшке, потому что мы с Алькой не могли находиться там постоянно – вслед за памятным августом начинался учебный год.
Постепенно Игорь тоже выучился читать церковно-славянские тексты, а вскоре к батюшке перебрался жить наш Виталий, недоучившийся студент и очень музыкальный парень, тогда они с Игорем оба встали на клирос, помогая Нюшке, ну и все остальные члены разросшегося братства тоже приезжали при первой же возможности.
Расскажу сначала про Игоря, с которым до этого времени мы совсем мало общались, а тут пришлось.
Итак, я уже упоминала коротко, что ещё по весне он пешком ушёл из Белоруссии, когда почувствовал, что его заказали партнёры по бизнесу. Игоревы цветистые рассказы так и не объясняли толком, что с ним случилось на самом деле. Отец Георгий, наверное, после исповедей знал о нём больше, но я за долгие годы выслушала от Игоря несколько различных версий, и не могла выбрать, которой из них мне больше хочется верить.
Одно ясно – Игорь влез в какую-то мутную историю, если уж ему пришлось исчезнуть из дома таким вот способом, не предупредив даже родителей и жену, которая осталась одна с тремя детьми. Он даже не пытался послать семье весть о себе, и меня это страшно мучило, я представляла страдания родных и много раз предлагала Игорю разные способы тайного оповещения, типа, я своей рукой напишу письмо его маме и сброшу конверт без обратного адреса где-нибудь в Москве. Но Игорь в ответ мрачнел и всегда наотрез отказывался, цитируя Евангелие, мол, всякий, кто действительно последовал за Христом, должен предоставить «мёртвым погребать своих мертвецов».
И ведь не придерёшься!
За все годы общения я наслушалась Игоревых баек по самое не могу, утонула в потоке информации и запуталась окончательно, так и не разобравшись, кто же он есть на самом деле.
Альпинист, да, это точно, но спецназовец из легендарной «Альфы» или подобного подразделения – нет, не верю, хоть в армии он явно служил, и силушкой его Бог не обидел, несмотря на скромные внешние габариты и средний рост. Однако мой брат-геолог считает, что именно такие вот худые и жилистые мужики в их брутальной среде считаются самыми сильными и выносливыми, а вовсе не двухметровые «шкафы». Мой братец и сам примерно такой же поджарый, он знает, о чём говорит.
Я часто вижу в людях определённое сходство с животными или птицами, так вот Игорь чем-то напоминал мне коня – может потому, что его узкое лицо казалось более выразительным в профиль, чем в фас, а отросшие мелко вьющиеся светлые волосы выглядели спутанной всклокоченной гривой, и даже в его смехе звучали отголоски конского ржания.
С первого дня в нашей компании он держался с видимой весёлостью и простодушием, а после поездки к старцу Серафиму стал с удовольствием отыгрывать роль работника Балды при отце Георгии. Потом приехал Виталий, и они уже на пару валяли дурака, как те мультяшные двое из ларца одинаковых с лица, отчасти разбавляя своим бесшабашным поведением то суровое настроение, которое царило у нас в ожидании грядущего конца света.
Ещё Игорь как минимум имел за плечами несколько курсов института, а может даже диплом и инженерную подготовку. Его студенческие байки свидетельствовали о богатом личном опыте, как и каллиграфический почерк хорошего чертёжника – и в этом они тоже соперничали с Виталием, недоучившимся авиационным инженером.
И тут самое время рассказать про Виталия.
Ещё до нашего знакомства мы с ним довольно долго состояли в переписке, тогда ещё почтовой, с бумажными письмами в конвертах. Отец Георгий из-за недостатка времени благословил меня отвечать на вопросы Виталия, тогда ещё московского студента, относительно духовной жизни и молитвенной практики. Я за послушание регулярно этим занималась, и мы писали друг другу длиннющее письма больше года, благодаря чему у нас с Виталием возникли особо доверительные отношения задолго до первой встречи. Связка его писем хранится у меня до сих пор, я убрала их в архивный чемодан при переезде, так и не решив, что с ними делать.
Рука не поднялась бросить эту связку в огонь, и у меня нет сил даже просто перечитать «письма мёртвого человека» – всё, что осталось на память от яркого, красивого, высокого парня, внешностью и мимикой очень похожего на молодого Джонни Деппа, примерно как в фильме «Шоколад», но только сероглазого и светловолосого.
Виталий как-то странно и нелепо погиб лет десять назад, а может уже и двенадцать лет прошло, время так мчится… Никто не знает, что с ним случилось, его тело нашли на городской окраине без следов насильственной смерти, но в протокол можно написать всё что угодно.
Однако если вернуться назад в осень 1995 года, то вот он Виталий – жив, здоров, блестит глазами, часто откидывает со лба отросшие соломенные волосы, собранные сзади в короткий хвостик, он дирижирует на клиросе, и даже Нюшка соглашается там ему подчиняться. Удивительно, что Виталий такой весёлый и жизнерадостный, несмотря на деревенское заточение и прошлый наркотический опыт, с последствиями которого он сам как-то справляется.
А вот и мы все вместе в деревне у батюшки поём и читаем в храме, барахтаемся с уставом, трудимся, молимся и боремся с искушениями, поток которых с каждым месяцем постепенно возрастает.
И пока я не перейду отсюда на следующий виток моей истории, то расскажу, как замысловато всё связано в этой жизни – оказалось, что наш новый благочинный отец Леонид, служивший в райцентре, был родом из той самой деревни, откуда отца Георгия только что перевели. И мы оказались знакомы с матерью отца Леонида, она тоже пела в монашеском хоре на клиросе вместе с родной сестрой – матерью схимонахини Зиновии. Соответственно, матушка Зиновия, регент того хора, приходилась отцу Леониду двоюродной сестрой, и в детстве они росли вместе.