Деревянные ложки и ложки вообще – отдельная тема, о которой хочется рассказать. Дело в том, что в церковной и в монашеской среде есть вилками не принято, их считают греховными орудиями, дескать, в аду черти грешников вилами в огонь кидают. И ещё говорят, что наши благочестивые прадеды испокон века ели только деревянными ложками и до старости сохраняли здоровье, а вилки эти бесовские к нам на Русь нечестивые иноверцы завезли, и что злобные масоны специально придумали вилки людям на погибель. Кто действительно хочет спастись, пусть с молитвой вкушает пищу с помощью ложки, а к вилкам богомерзким даже не прикасается!
На трапезе в российских монастырях никаких вилок на столах нет совсем, их кладут только на праздничный архиерейский стол, который сервируют, как в ресторане. За семнадцать лет я так привыкла всё есть ложкой, что потом пришлось переучиваться, а моей Альке практически учиться с нуля, жёстко вбивая себе новую программу поведения за столом, но дома до сих пор я автоматически выбираю ложку.
Когда нашего отца Георгия перевели из монашеской деревни на другой приход, то на прощанье матушки Евангела с Пансофией подарили ему и всей семье красивые деревянные ложки. С тех пор батюшка ел только той подаренной ложкой из простой металлической миски, подражая известным старцам – людям крайне непритязательным и скромным.
Отголоски традиции есть только ложкой остались в поминальной трапезе, и даже если поминки заказаны в кафе, то вилок на столе вы не увидите. Поразительно, но эта традиция соблюдается в России так же неукоснительно, как и правило пить за усопшего не чокаясь. При этом Церковь веками категорически запрещает поминать умерших алкоголем, и в церковной среде бытует множество воспитательных страшилок, как на том свете душа новопреставленного страдает от пьяных поминок.
Однако многие традиции, уходящие корнями в дохристианское язычество, невероятно живучи, вдобавок они столетиями перемешивались с христианским вероучением и вместе породили бесчисленное множество нелепых суеверий, варварских обычаев и диких предрассудков – чего мне только не пришлось насмотреться и наслушаться за эти годы!
Например, знаете ли вы, дорогие товарищи, что ни один волос не упадёт с головы человека без воли Божьей? Так вот, особенно в монашеской среде эта евангельская фраза превратилась в конкретную заповедь – сохранять все выпавшие волосы, ибо в них есть проявление Божественного промысла!
Ты не имеешь права разбрасывать свои волосы где попало, их нельзя выбрасывать в мусор или бросать в печку, а не то голова будет болеть. Расчёсывать волосы надо над платком, потом тщательно собирать все выпавшие волосинки и складывать их в специальный мешочек, который таким образом пополняется всю жизнь, а после смерти из твоих волос набьют погребальную подушку и положат в гроб тебе под голову.
Эту «заповедь» мне неоднократно транслировали разные люди уже на раннем этапе нашего воцерковления, и её должны соблюдать практически все – мужчины, женщины и дети, какая уж тут парикмахерская? Священникам необходимо особенно следить за своими волосами, им тем более нельзя стричься и бриться, по уставу священнослужитель имеет право лишь немного подстричь усы над верхней губой, у кого они слишком густые, чтобы волоски не опускались в Чашу во время причастия.
Да, конечно, нам тоже пришлось собирать все свои выпавшие волосы, хоть разум поначалу бунтовал, но зато потом с каким наслаждением я бросила в костёр мою увесистую погребальную подушку, собранную почти за семнадцать лет – долой суеверия и символы рабства!
Я позволила себе это небольшое и нелирическое отступление о некоторых странных обычаях, которые, подобно чудовищам, отравляли мне жизнь, пока разум спал. А сейчас пора вернуться в начало апреля 1997 года.
Две недели почти каждый день я приезжала по утрам в женский монастырь и шила одежду для пострига. Матушка игуменья благословила меня работать в пошивочной мастерской, которую устроили в угловой круглой башне с высоченной трубой, отчего башня походила на огрызок толстого карандаша. Само помещение пошивочной изнутри тоже выглядело необычно – в большой белой круглой комнате стояли длинные столы, а маленькие окошки смотрели на все стороны света, но неожиданно низкий плоский потолок создавал впечатление, будто бы находишься внутри белой пластиковой баночки из-под дешёвого крема.
Матушка сама привела меня в пошивочную и распорядилась, чтобы работающие там сёстры выдали мне нужные ткани и объяснили, что и как кроить и шить. Всех сестёр потрясло и взволновало, что матушка подарила мне на постриг свою старую мантию – самую главную часть монашеской одежды, можно сказать, основной её атрибут.
Слух об этом событии мгновенно облетел весь монастырь, а у меня вообще язык отнялся, когда матушка предложила примерить её игуменскую мантию. Я не знала, как благодарить за такую щедрость, да и что тут скажешь, какие слова уместны в таком случае?
Сёстры смотрели мне вслед и шушукались, а в моей голове метались панические мысли – к чему такие знаки, за что мне такая честь?
И что теперь от меня потребуется?
Сёстры одна за другой, улучив момент, подходили и таинственно шептали, что в будущем я непременно стану игуменьей, раз уж матушка сделала мне такой необычный подарок, мол, так проявляется воля Божья.
А я думала про себя, что смерть моя, наверное, очень близко, и матушка игуменья теперь тоже об этом знает, поэтому хочет как-то меня утешить. Мантия оказалась нужной длины, и когда я примерила её, то не почувствовала ни радости, ни гордости, только удивление и благодарность. И чем бы мне ни приходилось заниматься, я постоянно слышала, как в моём счётчике тикают секунды и отпущенное мне время стремительно уходит. Невидимая стена встала между мной и окружающим миром, я очень хорошо поняла, что значит одной ногой стоять в могиле, чувствовала зону отчуждения, точку невозврата, от этого сердце ныло и холод пробирал до костей.
Однако что бы я ни думала, но одной проблемой у меня явно стало меньше, потому что сшить монашескую мантию очень сложно. Много сил и времени уходит на то, чтобы рассчитать и очень ровно заложить сорок мелких параллельных складочек, которые идут у мантии сзади от воротника-стойки и до пола. Эти складочки символизируют постническую жизнь монаха, напоминая ему, как Христос сорок дней постился в пустыне, такая вот интересная аналогия. А деталь мантии, где намечено гофре, линуется острым обмылком во всю длину и ширину, закладывается, скалывается булавками и смётывается по определённой схеме, затем заготовка смачивается раствором желатина и утюжится. Я сама потом несколько раз делала эти сорок складочек после стирки мантии и когда шила себе новую, но хоть в самом начале была избавлена от такой мороки.
По матушкиному благословению наша Танечка-художница, к тому времени ставшая инокиней Ольгой, подарила мне свою рясу, ей для клироса сшили новую, потому что подол на старой рясе заметно обтрепался, а я ниже ростом, и мне оставалось только постирать, укоротить и подшить подол снизу.
Ряса – это такой широченный халат с запахом, сшитый из чёрной костюмной ткани, рукава у неё тоже широкие, с атласными отворотами, они длиннее обычных рукавов на одежде, из-под них видны только кончики пальцев.
Итого, мне осталось сшить подрясник, похожий на длинное широкое платье с воротником-стойкой, апостольник с ленточками, покрывающий голову и грудь, он спускается до пояса и имеет отверстие для лица, как у шлема. А завершает верхнее облачение монахини совсем уж необычная конструкция, которую мне пришлось соорудить своими руками, её непросто описать, а сделать ещё сложнее – это клобук и наметка.
Короче, клобук похож на мужскую шляпу-цилиндр, но без полей, его каркас делается из картона и обтягивается тканью снаружи и внутри, потом по внутреннему краю пришивается подкладка, она стягивается шнурком в форме шапочки, чтобы клобук плотно сидел на голове. А наметка прикрепляется на клобук сверху, полностью его накрывая, это очень длинная и широкая лента из крепдешина, она сложена пополам, сострочена сзади и опускается почти до пола. Я затрудняюсь точнее описать словами этот головной убор, проще посмотреть на него в интернете, кому интересно.
Излишне объяснять, что вся монашеская одежда чёрного цвета и длиной почти до пола, она шьётся из различных чёрных тканей, в идеале, из натуральных, но тогда всё обходится ну очень дорого. Поэтому сёстры приспособились шить верхнюю одежду из смешанных тканей, которые монастырь закупал большими рулонами вместе с белым хлопком для постельного белья и ситцем в мелкий цветочек для домашних подрясников.
И напоследок я сшила из плотного ситца белую постригальную рубаху до пола с длинными рукавами и завязкой на вороте. Вроде всё.
Да, ещё мне осталось найти и купить чёрные носки и закрытые тапки, их называли колхозными или рублёвыми. Остальное у меня уже имелось благодаря заботам матушки Евангелы, и Женька год назад привезла нам из Греции деревянный крест-распятие, по размеру он вполне подходил для того, чтобы в конце обряда взять его в руки вместе с постригальной иконой и чётками.
Я закончила шить одежду и собрала всё необходимое в четверг 17 апреля. Владыка предупредил, что мне надо успеть к нему приехать за неделю до Пасхи, потом будет некогда, и я справилась. На следующий день с утра я собиралась выехать к владыке и в тот же вечер стать монахиней.
Вот тут пора бы уже рассказать, насколько немыслимая духовная карьера мне предлагалась, что называется, социальный лифт через три ступеньки, минуя разом минимум семь-девять лет предварительной подготовки, которую обычно проходят в монастырях перед монашеским постригом.
По уставу и многовековой традиции человек, возжелавший монашеского пути, обязан сначала в обычной мирской жизни какое-то время готовить себя к монастырю молитвой и постом. Ладно, с отцом Георгием мы все готовились дальше некуда, здесь зачёт.
Потом этот самый человек, а в нашем случае женщина, должна обойти или объехать несколько обителей, везде пожить немного и выбрать себе место по сердцу. Дальше она остаётся трудиться в выбранном монастыре минимум на год, а лучше на три года, будучи просто трудницей, которая никому ничем не обязана, она может передумать и уйти в любой момент. Ладно, этот пункт сейчас вообще мало где соблюдается в той степени, в которой он прописан, а зря.