Однако, за послушание и уксус сладкий – я смирялась, еле сдерживая истерический смех, и отец Василий тоже смирялся, как мог. А ещё мне удалось наконец-то проникнуть во святая святых собора, в его тайные переходы, сводчатые тоннели в толще стен и глухие подземные помещения, где можно скрыться и выдержать не только осаду, но и бомбардировку.
Я уже рассказывала раньше про единство и борьбу противоположностей между Ольгами и Татьянами, и про то, как они друг к другу взаимно притягиваются. Так вот, клиросная мать Татьяна до иноческого пострига была Ольгой, а наша Танечка-художница наоборот, стала инокиней Ольгой и пела на клиросе третьим голосом. Там же пела наша матушка Ольга, и наша бывшая Ольга-художница, ставшая инокиней Ангелиной.
Вдобавок, когда на большие архиерейские службы в монастыре собирались священники всех городских храмов, матушка игуменья приглашала нашу Танечку-регента и Ольгу Михайловну – основного регента Никольского храма, чтобы петь сложный нотный репертуар и архиерейскую встречу, и вот тогда хор, состоящий из Ольг и Татьян в разных ипостасях не имел себе равных!
Ещё я расскажу про мать Таисию, которая в то время была ещё послушницей Светланой – бестелесным созданием с огромными серыми глазищами на узком лице. Чёрный шерстяной платок до бровей, повязанный правильной «коробочкой», который положен послушнице, только подчёркивал её чеканный профиль – она напоминала мне девушек с картин Нестерова и женские образы его росписей в Марфо-Мариинской обители.
У Таисии особенная роль в моей жизни, хотела она того или нет, и в конце этой главы вы узнаете, как с её помощью и при её посредничестве я смогла расстаться с монашеством, за что бесконечно ей благодарна.
Моя Алька дружит с ней до сих пор, и хотя они перезваниваются не так часто, но всегда интересны друг другу. Теперь у Таисии монашеское имя, но мы между собой называем её по-прежнему, как привыкли, потому что в этом её иноческом имени концентрируется вся сила и обаяние её личности.
Уже много-много лет она исполняет очень непростые обязанности в близком кругу доверенных лиц высокопоставленного архиерея, однако дружбе с Алькой это не мешает – мы давно научились не задавать ей вопросов и ловить информацию как бы между строк, а Таисия в совершенстве овладела умением делиться своими эмоциями, но при этом не рассказывать ничего лишнего и создавать только положительный имидж своего начальника.
Таисия моложе меня на двенадцать лет, она родилась в глухой деревне в многодетной семье, училась в сельской школе, но мы не перестаём удивляться совершенству её ума и логического аппарата – вот о ком плакали университеты и Академия наук!
Однако в свои семнадцать лет она пришла в недавно открытый монастырь, едва закончив школу, и на то были свои причины.
Дальше я буду учиться у той же Таисии, как рассказывать о сёстрах, никого не подставляя и не разглашая личных тайн, и я выложу здесь только причины, без имён, чтобы было понятно, как и какими судьбами женщины и юные девушки принимали решение покинуть мир и жить за высокими стенами монастыря.
Это тяжёлые и трагические истории: у кого-то это сиротство, гибель родителей и невозможность справиться с горем, у кого-то такая смерть отягощалась самоубийством, что для Церкви самый страшный грех, и отсюда понятное решение хоть как-то облегчить посмертную участь любимого человека – вымолить его невозможно, ведь он находится в самом страшном круге ада, но монашеский подвиг дочери облегчит его страдания.
Или гибель мужа, когда через несколько дней после свадьбы его убили и сбросили с поезда, месяц ушёл на поиски, и молодая жена должна была участвовать в опознании разложившегося трупа. Вот как тут жить дальше?
Или другие психотравмы, с которыми невозможно справиться самостоятельно, их в большом количестве поставляли лихие девяностые, иногда тонкому и глубокому человеку достаточно просто не принять ужаса происходящего и на этом фоне свято поверить в грядущий конец света!
Эти истории я узнавала постепенно, сёстры потихоньку пересказывали их друг другу, кто-то сам просил молиться за близких, объясняя причину, кто-то показывал фотографии родных.
Одно страшное событие произошло в самом монастыре, когда больной на голову мужчина ворвался на территорию с топором в руках и насмерть зарубил свою мать, мирно сидящую на лавочке. Она жила в монастыре вместе с дочерью послушницей, и на беду наш охранник в это время куда-то отвернулся, а этот сумасшедший выбрал момент и сделал то, чем давно угрожал, да ему не верили. На наше счастье, мы с Алькой увидели только работу следователей.
Но про мать Ксению я расскажу отдельно, потому что на самом деле ничего про неё не знаю и только поделюсь своими наблюдениями. Она немного старше меня, и лихой судьбой её занесло в Афганистан – Ксения там реально воевала, но как туда попала, я понятия не имею, она сама о себе ничего не рассказывала, но и так очевидно, что досталось ей в том Афгане по полной.
Мать Ксения, тоже в прошлом Ольга, носила военные сапоги, и ремень с латунной пряжкой перетягивал ей пояс вместо монашеского. Скуфейку на голову она тоже надевала на манер пилотки и за обедом по-солдатски засовывала её за ремень, а свою ложку демонстративно доставала из-за голенища сапога. В её келье у икон как святыни лежали офицерские погоны, никто не знал чьи, а спросить не смели.
Её любили и боялись, восхищались и жалели, но упаси Бог показать эту жалость! Она одна могла орать на матушку, обладавшую в монастыре беспрекословной властью, и тогда все опускали глаза и молились, желая провалиться сквозь землю, а матушка отвечала на эти крики коротко и спокойно.
Когда у Ксении случался нервный срыв, то она крыла всех и вся семиэтажным солдатским матом, но иногда у неё делалось такое лицо, будто она сейчас видит ад, самое его пекло, и тогда случайные свидетели предпочитали тихо отползти в сторонку – я видела и знаю, мы с ней жили рядом.
Иногда мать Ксения демостративно стучала своими сапожищами по коридору, а иногда двигалась бесшумно, как кошка, но в ней самой и в её движениях мало было женского – и крепкая фигура, и лицо скорее мужское, с резкими правильными чертами, волевым подбородком и стальными глазами.
Кроме расшатанных нервов, у Ксении болело сердце, к ней регулярно вызывали скорую, иногда её забирали в больницу, но при этом она много работала и великолепно резала по дереву – все киоты в монастыре, рамы на иконах, ларцы для святынь и целые иконостасы вышли из-под её резца!
Ей одной разрешалось, чтобы в келье жил кот – холёный чёрный красавчик по имени Маркиз, любимчик всего монастыря. А ещё с ней подружилась моя Алька, и мать Ксения проявляла к ней много внимания и грубоватой нежности, называла Алевтюней или просто Тюней, и это имечко прилепилось и до сих пор живёт в нашем домашнем обиходе. Так что моя Аля тоже многим обязана Ксении, как и другим сёстрам, у каждой из которых было чему поучиться.
То моё первое монастырское лето 1997 года вспоминается светлым и солнечным: конечно, хватало забот и хлопот, но я находилась в кругу своих, и ледяная хватка смертельного ужаса, сжимавшая мне сердце, чуть-чуть ослабела, а может, я привыкла.
Человек ко всему привыкает.
Несколько раз нас навещали отец Георгий с матушкой Татьяной, игуменья всегда с теплом их принимала и разрешала всем нашим исповедоваться у батюшки, что нас очень утешало. Вскоре в монастырь перевели служить старенького отца Николая из Никольского храма, и он стал духовником обители, очень добрым и любящим, батюшка Николай никогда ни во что не вмешивался и чуть ли не со слезами сострадания отпускал нам грехи на исповеди.
Редко и коротко заезжал владыка, тогда мы бросали все дела и подбегали под благословение, но он никогда не задерживался – митрополит такое не приветствовал, у них с викарным епископом была давняя конфронтация, мягко выражаясь. Но зато матушка и сама заезжала к владыке в мужской монастырь, и сестёр, когда требовалось, отпускала к нему на исповедь и давала деньги на дорогу. Так что два монастыря непрерывно сообщались между собой, как близкие родственники, ведь многие отцы, братья и сёстры действительно состояли в родстве, и прихожане, и паломники, и духовные чада – все знали друг друга так или иначе и тоже постоянно двигались туда-сюда между двумя центрами духовного притяжения.
В сентябре начался учебный год, а я к тому времени снова заболела, видно, закончилась моя передышка, когда я могла есть всё на монастырском столе, и мы с Алькой вернулись домой, но по-прежнему проводили в монастыре много времени, за нами оставались места в кельях, у меня там хранилась монашеская одежда, нам не благословляли ходить в ней по городу.
Я продолжала петь и читать на клиросе в субботу вечером и на воскресной литургии, приходила на все праздники на неделе, кроме тех дней, когда отец Георгий забирал меня к себе на приход. Он договорился с игуменьей, и матушка отпустила меня помогать, когда надо, и я не только ездила с батюшкой на требы по деревням, пела и читала в храме, но вдобавок писала и реставрировала иконы для бедных сельских приходов.
Чего только я не навидалась за это время – невероятных чудес и жутких событий, высот духа и дикой разрухи. Мы с Алькой подружились со многими удивительными людьми и наслушались от них потрясающих историй. В конце концов, за несколько следующих лет все круги нашего общения причудливо перемешались, мои давние друзья приходили в церковь, монастырские сёстры ездили в деревню к схимницам и наоборот, мы с отцом Георгием вместе посещали старцев, и люди из их окружения тоже становились нашими братьями-сёстрами. Все мы друг за друга молились в ожидании грядущего конца света, и на чтение моего помянника в мелко исписанном толстом блокноте теперь уходило больше часа времени, не считая остального келейного правила.
Дома мы с Алей оборудовали себе жильё в лучших святоотеческих традициях: завесили стены иконам