Исповедь самоубийцы — страница 4 из 6

Я невольно взглянул в окно. Светало. Это что ж, я всю ночь, выходит, просидел над рукописью? Вот увлекся…

Не забыть бы, чуть попозже шефу позвонить, отпроситься на сегодня. Во-первых, какой из меня сегодня работник, если ночь не спал? Ну и потом очень хочется дочитать.

Ну, Летка, ну, натворила ты дел!

Вся эта история, конечно, интересна. И изложила она ее неплохо. Довольно скучные диалоги перемежила остренькими фрагментиками — это, конечно, нормальный ход.

…Где мой кофе? Опять кончился. И во рту противный привкус, который бывает, когда выпьешь слишком много этого напитка.

1

Проснулась от того же звукового сигнала. Первым делом взглянула на часы. Шесть. Что-то рановато сегодня… Нет, все-таки приятно даже в такую рань подниматься, если тебя будят таким вот образом.

Накануне я легла поздно. Сначала просто не могла успокоиться после разговора с Мезенцевым, потом вновь взялась за рукопись Самойлова и увлеклась чтением. Что и говорить, Вячеслав Михайлович — способный человек, он и сам вполне справился бы с книгой. Однако он пригласил автора со стороны. Наверное, сказывается то, что у него просто не хватает времени — писательство действительно его много отнимает, не дает возможности отвлекаться на посторонние предметы. Но главное, наверное, в другом. Наверное, Самойлов, сознательно или нет, хочет, чтобы его описали неким современным суперменом, этаким подлинным главарем мафии, крутым гангстером… Даже не так. Ему просто очень хочется найти в глазах другого человека, особенно красивой женщины, подтверждение своего превосходства над окружающими. Одно дело самому себя так представить — и совсем иное, когда ты будешь так выглядеть при описании, так сказать, со стороны.

…Интересно, появился Вячеслав Михайлович или нет? К этому вопросу у меня сложилось весьма неоднозначное отношение. Слов нет, я бы предпочла, конечно, чтобы он не появился, чтобы я смогла денек спокойно поваляться в постели, листая его записки и беседуя с Петром Васильевичем… Ну ничего себе, я сама себе загнула: поваляться, беседуя с Петром Васильевичем… Интересно, я и в самом деле хотела бы поваляться с Петром?..

Впрочем, сейчас не о том. О Мезенцеве я подумаю потом. Тем более что тут есть о чем подумать.

Так о чем это бишь я? А, хотела бы я, чтобы появился Вячеслав Михайлович… Как это ни странно, быть может, даже стыдно, преступно признаваться, но… хотела бы! Даже кровь, которую я видела позавчера, тот выбитый из глазницы глаз теперь уж воспринимались не как нечто ужасающе-страшное, а как будоражащее приключение, заставляющее чаще биться сердце.

Я почему-то раньше никогда не задумывалась о том, что происходит в мгновение, когда живая плоть вдруг превращается в мертвое тело… Вот он, тот раненый боевик, сидел живой, волновался, морщился от боли, интересовался, куда его везут. Поддерживал пробитое пулей плечо, стонал, но — жил! А через мгновение вдруг перестал жить.

Что же случается с человеком в это неуловимое мгновение? И вообще: что делает человека живым? Кто же прав: те, кто ищет, где же у человека находится душа, или те, кто утверждает, что этой самой души не существует, а есть одна только физиология?

И потом, почему человек так противоречив: боится и при этом тянется к мертвому?

Мне, например, по-настоящему жаль всех этих парней, которые погибли на моих глазах: охранников, того программиста, равно как и обоих боевиков. Ведь все они еще только вчера были живыми людьми! И в то же время мне бы… Не то что хотелось бы увидеть «живую» смерть еще раз — не так… И тем не менее было в том нечто привлекательное, зовущее пережить вид чужой смерти еще и еще раз.

2

…К завтраку я вышла чуть опоздав. Вячеслав Михайлович уже поел и размеренно пил кофе.

— Доброе утро, Виолетта Сергеевна, — сказал он, слегка поклонившись. — Прошу прощения, что пришлось прервать ваш отдых, но у нас очень ограничено время.

— Доброе утро, — ответила я, усаживаясь за стол. — Простите за опоздание…

— Я понимаю: женщине времени на утренние процедуры нужно несколько больше, чем нам, мужчинам, — перебил он меня, взглянув на часы. — Через двадцать минут я жду вас у машины. Приятного аппетита!

Он поднялся и неторопливо вышел.

Что и говорить, умеет он разговаривать с теми, кому платит. Вроде бы мне сейчас ничего не сказал в осуждение, вроде бы и понимание выразил — а дал при этом понять, что я его задерживаю!

Во мне боролись два желания: соблюсти такт и выйти к машине ровно через двадцать… Теперь уже через пятнадцать минут — либо же опоздать минут на пять. Поколебавшись, решила все-таки выйти вовремя. Как ни говори, сейчас я рядом с ним не привлекательная женщина, которая может позволить себе немного покапризничать, а работник, отрабатывающий неплохую зарплату.

Короче говоря, я вышла в холл минута в минуту. В дверях столкнулась с Вячеславом Михайловичем. За ним неотступно и привычно следовал Игорь Викторович. Широкие плечи телохранителей виднелись по ту сторону стеклянных дверей. Петра Васильевича нигде видно не было.

Игорь Викторович, увидев меня, слегка, подчеркнуто вежливо, склонил голову. Я ответила ему столь же холодным кивком.

Интересно, понимает он, почему, за что я его так ненавижу? Если понимает… От одной мысли об этом мне стало жарко. Будем считать, что не понимает.

Вячеслав Михайлович пропустил меня в распахнутые охранником двери. И мы вместе зашагали по бетонным плиткам. Трава вокруг обильно блестела росой.

Мы вышли на автомобильную площадку, и тут же заурчал мотором тот огромный лимузин, на котором за мной приезжал Игорь Викторович. Надо ж, как тут у них все вышколены — нигде не приходится терять ни секунды!

3

— Добрый день, Хакер, — спокойно и вежливо поздоровался Вячеслав Михайлович с подсевшим к нам в машину мужчиной.

— Здравствуйте, — буркнул тот. И тут же добавил — Впрочем, с такими приключениями один прекрасный день для меня уже не станет добрым.

— Каждый по-своему зарабатывает свой кусок хлеба, — философски заметил Самойлов. — Где ваша жена?

— Уже в аэропорту.

— Вот и отлично. Мы туда и едем. Ну а теперь перейдем к делу. Мне передали, что вы все раскрыли…

Хакер кивнул:

— Да, раскрыл. Но голову пришлось поломать. Надо сказать, там мастер работал, — добавил с уважением. — Хотел бы я с ним познакомиться…

Шеф громко фыркнул:

— Те ребята тоже не против с вами познакомиться. Потому вы и убегаете из города.

Хакер передал Вячеславу Михайловичу коробочку с дискетами.

— Каждая помечена, — продолжал шпион от электроники. — Здесь все дискеты: и вскрытые, и зашифрованные. А вот здесь, — из своего кейса он достал папку с бумагами, — распечатка интересующих вас сведений.

Самойлов взял и то и другое, небрежно положил на свободное сиденье.

— Очень хорошо, — кивнул он удовлетворенно. — Ну а теперь второй вопрос.

Хакер явно насторожился, встревоженно уставился на Шефа.

— Что вы имеете в виду?

— А вот что, — голос Самойлова обрел уже знакомые мне жесткие интонации. — Меня интересует, не вздумал ли ты шутить со мной?

— Что вы имеете в виду? — с нарастающим беспокойством повторил Хакер.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — наклонился вперед и в упор уставился на него Вячеслав Михайлович. — Меня интересует, не вздумал ли ты снять ее копию с документов и передать кому-нибудь еще?

Если бы была возможность продавиться сквозь сиденье и перегородку в кабину водителя, Хакер сделал бы это.

— Да кому я их мог передать? — белея, со страхом спросил он.

— Покупателей на такие бумаги и дискеты нашлось бы много, — жестко цедил слова Шеф. — Та же милиция, например…

Его собеседника прошиб пот. На него жалко и противно было глядеть. Да и то сказать — наверное, он прекрасно знал, чего можно ожидать от Шефа, если не сумеешь оправдаться.

— Послушайте, — зачастил он, вытирая платочком мокрый лоб. — Я ведь прекрасно знаю, чем и что может мне грозить! Если я сработал на вас, против меня ополчится Секретарь и вся его кодла. Они меня и так из-под земли достанут. Поэтому я и улетаю так далеко, чтобы тут все успокоилось… Вы же знаете, куда я улетаю, — если что, вы сумеете меня достать! Мне сейчас нет необходимости менять хозяев…

Самойлов перебил его сумбурную речь.

— Это очень хорошо, что ты это понимаешь, — ласково, по-доброму сказал он. — И тогда я спокоен.

Машина плавно остановилась у тротуара. Тут же, словно из воздуха, материализовался человек. Почтительно распахнул дверцу.

— Всего доброго, Хакер, — кивнул ему Самойлов. — Возвращайся быстрее.

Руки ему Вячеслав Михайлович не подал.

Наброски будущей книги «СМЕРТЬ ХАКЕРА»

Хакер-Домодедовское шоссе

Алексей Алексеевич никак не мог отойти от пережитого страха. Это ж надо, как напугал его этот мафиози! Прямо мурашки по коже пошли, когда он в глаза уставился. Да и не удивительно: мигнет своим мордоворотам — и поминай как звали…

Нет, надо бросать эту работу. Вон на разработке программок для игр зарабатывал же и более или менее неплохо зарабатывал! Да и за то, что взламывал защиту и тиражировал лицензионные лазерные диски для «CD-ROM», тоже платили неплохо… Нет же, черт попутал — погнался за длинным рублем!

Оно конечно, Боксер платит неплохо. Но во время последней акции уж слишком много шума получилось. Хрен с ними, с охранниками — из-за них Секретарь шум поднимать не стал бы, разборки устраивать всякие. Да и из-за программиста того тоже. За машины раскуроченные уже мог бы… Но если он узнает, что именно он, Алексей, по кличке Хакер, сумел разобраться в системе кодов и извлек-таки на свет божий всю эту информацию, тут уж ему несдобровать.

Сейчас, когда все страхи и ужасы остались позади, он мог себе честно признаться, что если бы заранее знал, что во время нападения будут жертвы, он нашел бы возможность отказаться от участия в этом деле. И если бы знал, какого рода информация спрятана в блоках памяти, — тоже. Потому что там было такое…

Варфоломей Коробейников в неповторимых «Двенадцати стульях» в свое время надеялся обеспечить себе старость за счет того, что создал архив с точным описанием, кому что досталось из мебели. Мафиозный «авторитет» по кличке Секретарь решил пойти по аналогичному пути. Он собирал сведения о своих «коллегах» по криминальному ремеслу. В его электронном досье хранилась информация о многих. О знаменитом, ныне уже покойном, Сильвестре. О Сухостоеве, по кличке Сушеный, которого в очередной раз взяли осенью 94-го и которому, скорее всего, уже не выйти из «зоны» до скончания века — если, конечно, опять не сумеет сбежать. Американское ФБР, например, немало заплатило бы Секретарю за сведения, которые у него были собраны на Япончика. Салоник, Фазан, Аргун, Мастер Стас, Алтаец… Кого только не было запрятано у него в безразмерной электронной памяти! Причем регулярно обновляемой — только на днях он внес изменения в досье на неких Азиза и Сараби…

Секретарь был своего рода нейтральным человеком в мафиозной структуре города. Информацию о том или ином человеке у него можно было купить — она стоила безумно дорого, но ведь она того стоила! И по негласному взаимному согласию криминальных «авторитетов» столицы Секретарь считался человеком неприкосновенным, точно так же, как и его архив. Более того, многие ему сами платили отступного, чтобы он ходу не давал компромату.

И вот на его досье покусились. Самойлов решился сделать то, на что не могли решиться другие. Однако Шеф решился по одной-единственной причине: у Шефа был он, Хакер. Не просто хакер — а Хакер с большой буквы. Хакер, единственный, кто мог бы суметь разобраться с системой кодов и блоков и извлечь нужные сведения. И который сделал это!

Дело осложнялось тем, что собственно к особняку Секретаря подступиться было бы невозможно. И тогда Хакер разработал невероятно простую и в то же время неимоверно сложную комбинацию. Он вычислил некую «дочернюю» «фирму» Секретаря, у которой имелся прямой компьютерный выход на центральный архив. Подсадил туда с «игрушкой» шпионскую программу, которая постепенно скачивала информацию в память филиала. А потом дело оставалось только за малым — забрать эту самую «филиальную» «память».

Алексей понял, что прикоснулся к тайне, к которой опасно прикасаться.

…У него возникло желание немедленно собрать все, что у него есть, и тут же отправиться в КГБ, на Лубянку… То есть ФСБ, или как сейчас называется эта организация…

Не пошел. Потому что тоже побоялся — вдруг и там его достанут! Была бы возможность — рванул бы сейчас в какую-нибудь Индонезию или Туамоту, чтобы никто и никогда не нашел его там.

Потому и решил действовать честно. По отношению к Шефу, разумеется. Только в этой честности был хоть какой-то шанс на спасение. И ведь не ошибся! Вот они, билеты на самолет, в кармане лежат. Деньги уже заранее уложены в другой кейс, с которым его жена ждет в аэропорту.

… — Чего он прилип, зараза… — пробурчал сидевший за рулем водитель-частник, который взялся отвезти Алексея в Домодедово.

— Что? — не понял Хакер, отвлекаясь от своих беспокойных мыслей.

— Да вон сзади «жигуль» прилип, как банный лист к заднице.

Алексей почувствовал, как его словно электрическим разрядом шибануло. Он резко оглянулся. Сзади и в самом деле мчались «Жигули», насколько он понимал в технике, шестой модели. Таких на наших дорогах сейчас полно. Может, это случайность?

— А ты попробуй его стряхнуть, — посоветовал Алексей враз охрипшим голосом.

— Пробовал. Сидит, как пришпиленный.

Все ясно!

Алексей суетливо оглянулся по сторонам. Вдоль дороги сплошной стеной тянется лес. Добежать бы до него, а там… Нет, это не выход. Во-первых, ему не добежать. А во-вторых, все равно достанут.

Оторваться!

Беглец придвинулся со своего заднего сиденья, пригнулся между сиденьями к водителю.

— Выручай, друг, — заговорил жарко.

— Ты чего? — испуганно отпрянул тот. — Чего в ухо кричишь-то?

Хакер нетерпеливо махнул рукой.

— Гони на всю железку! Оторвешься — озолочу!

— Да что стряслось-то? — никак не мог сообразить водитель.

И Алексей сделал ошибку.

— Это мафия, — заорал он. — Догонят — нам крышка!.. Гони — я заплачу, сколько скажешь!

Водитель оглянулся дико.

— Мафия?! Так что ж ты сразу…

Он резко, хотя постарался сделать это плавно, затормозил, съезжая на обочину.

— Ты что делаешь? — не сразу понял Алексей.

— Я с мафией не связываюсь, — лихорадочно выключая двигатель и выдергивая ключ зажигания, бормотал водитель. — Я с мафией не связываюсь…

Только теперь Хакер сообразил, что происходит, что он обречен.

— Я тебе заплачу, — закричал он. — Слышишь? Заплачу, сколько скажешь!..

— Жизнь дороже…

С треском затянув ручной тормоз, водитель нащупал и начал торопливо дергать ручку дверцы. Однако та не поддавалась.

— Ну что же ты? — плаксиво взмолился водитель. — Ну что же ты… Связался…

Преследовавшая «шестерка» остановилась в нескольких метрах от них. Остановилась чуть боком, глядя в сторону замершего автомобиля темным провалом опущенного заднего стекла. Алексей, словно загипнотизированный, глядел на преследователей, не в силах тронуться с места. Водитель поднял руки, показывая: у меня, мол, ничего нет. Потом опять рванул ручку дверцы. Та распахнулась. Водитель вывалился из нее, на карачках пополз в сторону.

…Сидевший в «Жигулях» рядом с водителем человек поторопил:

— Ну чего ты медлишь? Давай быстрее, пока дорога свободна.

— Сейчас, — спокойно откликнулся с заднего сиденья мужчина с автоматом, под стволом которого виднелся стальной стакан подствольного гранатомета.

Он сплюнул жвачку и повел указательным пальцем. В замкнутом пространстве автомобиля выстрел «подствольника» грохнул оглушительно.

— …Вашу мать, — выругался водитель «шестерки». — Так и уши полопаются.

Его слова заглушил мощный взрыв. Граната разорвалась внутри салона, и тут же сдетонировал бензобак. Машину мгновенно окутало оранжевое облако пламени.

Опаленный водитель покатился по обочине к спасительному кювету.

— Добей его, — порекомендовал старший.

— Мгм, — согласно промычал автоматчик.

Коротко, в несколько выстрелов простучала очередь. У пытавшегося бежать мужчины словно подломились руки и ноги. Он ткнулся лицом в грязный песок обочины, несколько раз конвульсивно дернулся и замер неподвижно.

— Класс, — поставил оценку старший. И скомандовал — Вперед!

«Жигули», непрерывно пофыркивавшие двигателем, тут же сорвались с места. Автоматчик с заднего сиденья выбросил автомат в окно и закрутил ручкой, поднимая стекло.

Автомат ударился об асфальт. От удара стакан «подствольника» отстегнулся и отлетел в сторону. Порвался мешочек гильзоулавливателя, стрелянные зеленые цилиндрики высыпались на землю.

* * *

Самурай-Джонни-вдова Хакера- Домодедово

Джонни вошел в здание и тут же повернул к справочной. Ему повезло: возле нее на удивление никого не оказалось.

— Девушка, мне нужно дать объявление.

Через минуту динамики разнесли:

— Гражданка, ожидающая своего опаздывающего на самолет мужа, вас ждут у справочного бюро.

На необычное объявление обратили внимание.

— Где же это он может задерживаться? — толкнул какой-то толстяк в бок Джонни. — Небось с любовницей все не может распрощаться.

И громко захохотал.

Киллер молча взглянул ему в глаза и отвернулся. Толстяк поперхнулся смехом и боком подался подальше от грозного парня.

А сквозь толпу уже продиралась растерянная, перепуганная женщина с небольшим чемоданчиком в руках. Она встревоженно шарила глазами по лицам, не понимая, что же происходит.

Джонни направился прямо к ней.

— Простите, это вы мужа ждете? — спросил он, стараясь выглядеть как можно более благожелательно.

— Да-да, это я, — торопливо заговорила она. — Я ничего не понимаю… Муж мне сказал срочно ехать сюда и ждать его здесь, а самого все нету… А на наш рейс уже посадка заканчивается…

— Простите, но вам сейчас придется ненадолго проехать со мной.

На них начали оборачиваться, а это никак не входило в планы киллера. Он поспешно увлек женщину за собой. Она выглядела такой взволнованной, и Джонни испугался, что на нее могут обратить внимание сотрудники милиции. Тогда еще и с ними объясняйся — а это уже куда труднее, особенно если учесть, что милиция после взрыва на шоссе на уши поставлена…

— Идемте скорее, — торопил он женщину. — Нас там уже ждут…

— Но где же мой муж?

— Ваш муж торопился сюда и попал в аварию, — на ходу врал киллер. — Мы вас сейчас к нему отвезем.

Они быстро вышли на улицу. «Жигули» нетерпеливо гудели двигателем точно напротив входа.

— Что случилось с мужем? — спрашивала женщина в широкую спину киллера.

— Идемте-идемте, — торопил ее Джонни. — Сейчас вы все узнаете.

Только вот так, пока она в шоке и в растерянности, пока не пришла в себя от неожиданности, ее можно заставить усесться в автомобиль с тремя незнакомыми мужчинами. Протяни лишнее мгновение — и она в жизни не покорится!

Джонни все рассчитал точно. Он распахнул заднюю дверцу, втолкнул туда практически не сопротивлявшуюся женщину, плюхнулся рядом сам. И автомобиль тут же сорвался с места, описал крутую дугу и мимо навечно застывшего на постаменте «Ту-114» устремился по трассе.

Можно было перевести дух.

— Куда мы едем? — словно очнулась от шока женщина.

— Прямо, — в силу своих интеллектуальных возможностей остроумно пошутил Самурай. И добавил: — Молодец, Джонни! Классно все обтяпал.

Женщина с нарастающим страхом переводила взгляд с одного мужчины на другого. Слишком много всего непонятного обрушилось на нее в это утро.

— Кто вы? Что вам нужно? Что с Алексеем? Куда вы меня везете?..

Пора было переходить к делу.

— Мадам, — обратился к ней Джонни. — Прежде всего хочу вас заверить, что ничего плохого мы вам не сделаем, если, конечно, вы не попытаетесь выбрасываться на ходу из автомобиля.

Вдова инстинктивно отпрянула от него, прижала руки к груди, плотнее сжала колени.

— Нет-нет, сейчас это нас не интересует, — усмехнулся киллер. — У нас иные проблемы.

— Сверни с трассы, — велел водителю Самурай.

Джонни между тем продолжал:

— Мадам, нам нужно только осмотреть ваши вещи. Только и всего. Вы позволите?

Он протянул руку к чемоданчику, который валялся на сиденье между ним и женщиной. Она отодвинулась еще дальше, в самый угол у двери, стараясь натянуть на колени короткий подол сарафана.

— Остановись где-нибудь поукромнее, — велел Самурай. — И давайте-ка побыстрее.

Машина осторожно протискивалась между деревьями. Въехав в кустарник, остановилась.

Джонни быстро перерыл содержимое чемоданчика. Сделать это было совсем нетрудно: он оказался полупустым. Кроме нескольких пухлых пачек стодолларовых купюр, здесь оказались лишь обычные мужские мелочи, с которыми нормальный человек надолго уезжает из дома: зубная щетка и паста, крем для бритья и одеколон, футляр с губкой для чистки обуви, газовый баллончик, еще что-то… Ни документов, ни дискет, ни блокнота, ни чего-то другого, что могло бы привлечь их внимание, там не было.

— Тут только деньги, — сообщил он Самураю.

— Что вы ищете? — тихо спросила женщина. — Если я знаю — сама скажу.

На протяжении всего этого времени она молчала. Она, похоже, успела слегка оправиться и глядела на происходящее хотя и со страхом, напряженно, но уже не настолько задавленная ужасом и растерянностью.

— Мадам, мы хотим точно знать, что передал вам муж, когда вы расстались. Не передавал ли он вам какие-нибудь предметы, вещи, бумаги, еще что-нибудь?

— Нет, — по-прежнему со страхом глядя на него, ответила она. — Ничего.

Можно было уезжать. Зря только мотались.

Однако Самурай щелкнул замком дверцы и выбрался из машины наружу.

— Выходите! — велел он женщине.

Она не двинулась.

— Вы же обещали, что не убьете меня! — теперь она уже глядела на Джонни как на гаранта своей безопасности. — Вы же обещали…

Джонни уставился на старшего.

— Что ты хочешь?

— Всего лишь провести личный обыск, — растянул губы в улыбке Самурай.

У него глаза вообще никогда не улыбались. И от этого лицо, на которое теперь словно приклеили улыбку, выглядело страшным, зловещим.

Киллер секунду поколебался. Ему это не нравилось. Но он вынужден был признать целесообразность личного обыска — дискету-«трехдюймовку» нетрудно спрятать где-нибудь на теле. Или, например, фотопленку с переснятыми документами.

— Мы вынуждены сделать это, — холодно сказал он женщине. — Мы должны быть уверены, что у вас ничего нет.

— Но у меня действительно ничего нет! — воскликнула она. — Я не знаю, что вам нужно!

Предчувствуя, что может, что должно произойти, она не выдержала, сорвалась на крик.

— Не нужно кричать! — поморщился киллер. — Иначе нам придется применять силу и заткнуть вам рот. А это не нужно ни вам, ни нам. Прошу вас, подчинитесь — и все будет в порядке. Убивать вас не входит в наши планы.

Джонни знал, что не все будет в порядке, — Самурай не был бы собой, если бы просто так отпустил женщину. Но с этим уже ничего поделать не мог. В конце концов, это дело Самурая, он получил задание от Боксера.

Еще мгновение жертва колебалась. Потом коротко и тоскливо произнесла:

— Какие же вы сволочи!

И вышла из «Жигулей».

Славик тяжело вздохнул за рулем.

— Ты чего? — еще на мгновение задержался Джонни, уже поставивший ноги на траву.

— Чего-чего? — угрюмо буркнул водитель. — Сам знаешь чего! — и махнул рукой безнадежно.

Женщина стояла перед Самураем.

— Ну что ты стоишь? — снова оскалил тот зубы. — Я жду, приступай!

Она побледнела, на лбу заблестели капельки пота. Грудь тяжело вздымалась под сарафаном.

— Сама! — велел Самурай.

Он, по всему было видно, начал заводиться. Это почувствовали все.

— Что? — переспросила женщина.

— Сама раздевайся! — поторопил бандит. — И побыстрее. Я жду.

Она понимала, что сопротивляться бесполезно. Что никто ей не поможет. Что попытка бежать может только усугубить ее участь.

Женщина послушно подхватила сарафан за подол и стянула его через голову. Швырнула под ноги своего мучителя. Тот даже не взглянул на цветастую ткань.

— Дальше!

Самурай уже сопел, с вожделением глядя на выпирающие из-под открытого сверху бюстгальтера груди.

Женщина закинула руки на спину — и бюстгальтер тут же опал, словно пружинка сжалась, бретельки легко соскользнули по рукам к локтям. Она побледнела еще больше, хотя это, казалось, просто невозможно. Отшвырнула и лифчик. Опустила руки. Стояла с закрытыми глазами и что-то неслышно шептала, словно молилась.

Больше Самурай вытерпеть уже не мог. Он с громким треском расстегивающихся кнопок распахнул рубашку, рванул ремень брюк. В траву упал и подпрыгнул, ударившись о корень, пейджер. И боевик шагнул к своей жертве.

4

Признаться, поначалу я думала, что после этого происшествия мы отправимся на дачу. Или как там они этот загородный особнячок называют — на «объект». Мне очень хотелось побыть сейчас одной, попытаться разобраться в происходящем. Вернее, не так, не в происходящем, тут все было более или менее ясно, а в себе самой, в своих мыслях и чувствах. Чувствуя, что в душе прочно угнездился страх за себя, я сейчас хотела едва ли не единственного — попасть в свою комнату, вызвать Василину и лежать, свернувшись под одеялом в клубочек.

Однако вместо того, чтобы свернуть с Кольцевой дороги направо, на одном из перекрестков мы пошли по широкой дуге вниз, под мост, по направлению к городу. У выезда на магистраль пришлось притормозить, пропуская плотный поток машин, протискивающихся между сужающими проезжую часть опорами.

Значит, мы сейчас опять куда-то едем, и неведомо, что мне там еще предстоит увидеть.

— Куда мы сейчас?

Самойлов улыбнулся. Но не так, как улыбался совсем еще недавно, когда он выглядел добрым учителем, разъясняющим бестолковой школьнице прописные истины. Теперь он лишь жестко скривил губы.

— Мы же договорились, Виолетта Сергеевна, подобные вопросы никогда не задавать… — напомнил с едва приметной ехидцей.

…Телефон в руке Вячеслава Михайловича негромко пискнул. Он прижал аппарат к уху.

— Ну что там? — коротко, не представляясь, бросил в микрофон.

Выслушал, что ему доложил собеседник. Потом так же коротко обронил:

— Ясно. Мы будем минут через двадцать. Приготовь любимый коктейль нашей гостьи. Все.

На пороге дома нас встретил человек, которого я ни разу до того не встречала в окружении Вячеслава Михайловича. Это была женщина.

До сих пор Самойлов вообще в моем присутствии общался, если это, конечно, можно назвать общением, с женщиной только один раз. Это когда он что-то небрежно-приветственное обронил секретарше Лидочке в приемной своего банковского кабинета.

Да и теперь вышедшего нам навстречу человека трудно было бы назвать просто женщиной… Она заслуживает того, чтобы ее описать подробнее.

Прежде всего женщина была очень крупной. Не в том смысле, что толстая или расплывшаяся, нет — она была именно крупная. Как будто природа, работая над мужским телом, вдруг решила пошутить и придать этому торсу женский пол. Лицо у нее было довольно приятным — насколько, конечно, можно применить это слово к мужеподобной женщине. Глаза ее тоже глядели по-мужски жестко, холодно, оценивающе, я бы сказала, раздевающе. Открытые плечи, судя по всему, «накачаны» на тренажерах, руки играют мышцами. И мощные груди между этими клубками мускулов смотрятся совершенно нелепо.

— Здравствуй, хозяюшка, — приветливо заговорил с ней Вячеслав Михайлович, здороваясь за руку. — Давно не виделись. Вот решил тебя проведать…

Голос у нее оказался под стать внешности: сильный, низкий, какой-то рокочущий.

— И правильно сделали, Вячеслав Михайлович: давненько вы нас не навещали.

— А я к тебе с гостьей, хозяюшка.

— Я уже вижу, — теперь уже откровенно воззрилась на меня непонятная женщина.

— Знакомьтесь: Настоятельница — Барби.

— Как? — не поняла хозяйка. — Почему Барби? — она была искренне удивлена.

Я уже и сама не раз успела раскаяться, что в тот день столь опрометчиво ляпнула именно это имя. Но теперь отступать было уже поздно. Поэтому я тоже уставилась на нее дерзко, с прищуром.

И спросила с вызовом:

— А почему Настоятельница? Позвольте узнать, какого монастыря?

Вячеслав Михайлович громко расхохотался. На что уж Шкаф никогда не позволял себе такого — и тот хохотнул. Рассмеялась и хозяйка.

— Колючая, — прокомментировала она. — Люблю колючих… — и пригласила: — Прошу в дом!

Мы прошли через одни двери, вторые и оказались в небольшом коридорчике. В него выходило несколько дверей.

— Вы бы знали, Вио… Барби, сколько телекамер сейчас на нас нацелено, сколько мужчин разглядывает вас, какими репликами они обмениваются по вашему поводу, — сообщил Вячеслав Михайлович, едва не проговорившись, назвав меня настоящим именем. — Кстати, специальная аппаратура уже проверила нас на наличие оружия…

Я невольно покосилась по сторонам, но, естественно, ничего не увидела. Зеркало, вазочки с искусственными цветами, оригинальные светильнички по стенам…

С чего это вдруг он решил мне об этом сообщить? Просто так? Просто так Шеф никогда ничего не делает и не говорит. На всякий случай? На какой случай? На случай, если я попытаюсь бежать? А почему я должна пытаться бежать? Зачем? Если бы я хотела сбежать, уже давно попыталась бы это сделать. Да и какой смысл бежать, если они знают, где я живу и чем занимаюсь? Что стоит за этим его откровением?

Наверное, просто так сказал, чтобы похвастаться, — решила я. Решила, хотя сама в такое объяснение не поверила.

Между тем мы прошли в одну из дверей. Это, как я сразу поняла и в чем в дальнейшем убедилась, был личный кабинет Настоятельницы. На столике между креслами стояли две рюмки коньяка и бутылка этого напитка между ними, бокал с моим любимым коктейлем и хрустальный кувшин, очевидно, с ним же, рядом маленькие тарелочки с орешками, печеньем, конфетами, лимоном… А также большая чаша с кубиками льда под прозрачным, чуть подернутым инеем, колпаком.

Я взяла бокал, отпила несколько глотков прохладной горьковато-обжигающей жидкости. И стала ждать, что же произойдет дальше.

Однако Самойлов не торопился. Настоятельница тоже молчала, только поглядывала на меня время от времени своими по-мужски оценивающими глазами.

— Ну что ж, любезная моя Барби, — по серьезности тона я поняла, что Вячеслав Михайлович приступает к какому-то важному для нас разговору. — Сегодня наше с вами общение подходит к концу.

Вот оно что! Скажу честно: в тот момент, когда я услышала эти слова, я даже не могла бы сказать, обрадовало это меня или не очень.

— Вот как? — спросила я. — Но вы же говорили, что буду возле вас целую неделю…

Тут же одернула себя: вроде бы расписываюсь в том, что мечтаю с ним побыть еще несколько дней. Однако он не обратил внимания на мою оговорку. Вернее, точнее будет сказать, он лишь сделал вид, что не придал значения глубинному смыслу моей реплики.

— Совершенно верно, Барби, поначалу у нас с вами речь шла о неделе. Но сейчас несколько изменились обстоятельства, а потому, сообразуясь с этим, мы с вами также несколько изменим программу нашего совместного предприятия.

Что тут скажешь? Даже себе в душе я не могла ответить на вопрос, хочу ли я этого изменения.

Весь тот ужас, в котором я прожила эти несколько дней, те убийства, которые произошли у меня на глазах и к которым я так или иначе стала причастной, все это успело наложить на мое представление о мире свой отпечаток.

Нет, я ни в коем случае не хотела бы снова оказаться причастной к чужим смертям. И все же…

Все же мне вдруг показалась неимоверно пресной и скучной моя постоянная жизнь. Это прозябание, в котором за событие считается поездка за город на пикничок или бурный недолгий романчик с каким-нибудь случайным мужчиной. А здесь… Здесь такого прозябания нет. Тут все время балансирование на лезвии ножа, тут в любой миг можно поскользнуться. И это вынуждает тебя все время быть в форме…

Окончание моего «секретарства» при Вячеславе Михайловиче означало, что больше мне не придется быть свидетелем и, по сути, соучастником преступлений. И в то же время оно подводило черту под скоротечным отрезком времени, в котором я себя чувствовала приобщенной к некой тайне, вернее, к некой тайной жизни. Это было попросту романтично — как бы пошло и избито ни звучало это слово.

5

— Таким образом, уважаемая моя Барби, сегодня мы с вами в последний раз выезжали вместе, — продолжил Самойлов. — Это дело нужно отметить.

Он элегантно поднял свою рюмку, легонько, но со звоном, коснулся ею моего фужера, кивнул Настоятельнице и опрокинул коньяк в рот.

А я уже собралась с мыслями. В конце концов, о том, что продолжительность нашего общения с Самойловым не будет слишком уж долгой, они мне сообщили заранее.

Отпив несколько глотков своей смеси, я небрежно поинтересовалась:

— Ну что ж, финиш так финиш… Так как же у нас пойдут дела дальше?

Самойлов с видимым удовольствием сморщился, положив на язык ломтик лимона.

— Видите ли… — Вячеслав Михайлович опять запнулся на имени и начал фразу сначала. — Видите ли, Барби, я и в самом деле все продумал так, чтобы и волки оказались накормленными, и овцы не претерпели неприятностей…

Самойлов сегодня был как-то непривычно весел, позволял себе шуточки… Будто что-то будоражило его изнутри, будто он знал нечто такое, что переполняло его, но рассказать о чем он не имел возможности.

Настоятельница по-прежнему сидела напротив нас на просторном диване.

— Однако, прежде чем мы с вами окончательно расстанемся, — продолжал между тем, глотнув немного коньяка, Вячеслав Михайлович, — я хочу еще сказать вам кое-что. Ну, конечно же, ответить на ваши вопросы, если у вас таковые возникнут. Годится?

Что я могла ему на это сказать? Что мне хотелось бы… И что я бы не отказалась еще раз испытать то волнение, тот страх, даже тот ужас, который испытываешь в момент, когда видишь, как пуля впивается в живое еще тело, как этот крохотный кусочек горячего металла обрывает эфемерную пуповину, соединяющюю непознаваемую душу с кожаным мешком мяса и костей, в совокупности называемыми ЧЕЛОВЕКОМ.

Нет, ни в коем случае не хотелось бы, ни за что!

Но только я теперь убеждена, что ПОТЕНЦИАЛЬНО среди женщин куда больше жестоких людей, чем среди мужчин. Они все же проще. Ну а у женщины всегда есть нечто скрытое, изощренное, внутреннее, подспудное, что позволяет ей третировать, командовать, повелевать мужиками. Причем, чем умнее, чем тоньше женщина, тем она делает это незаметнее для «сильного пола».

Однако я, конечно, старалась не показывать все то «брожение», что происходило у меня в душе.

— Слушаю вас, — произнесла, старательно делая вид, что все происходит именно так, как я и предвидела.

Самойлов кивнул, долил себе еще коньяка из бутылки. Потом перевел взгляд на Настоятельницу.

— Нам надо бы с полчасика побыть вдвоем, — не слишком корректно попросил он ее выйти.

…Что я испытывала в тот момент? Я прекрасно понимала, что полностью в его власти. Да и он прекрасно знал, что попытайся совершить надо мной насилие, я, осознавая свою беспомощность, даже сопротивляться особенно не стала бы, несмотря даже на то, что как мужчина он мне был неприятен. Тем не менее, не дура же я — понимала, что дергаться в такой ситуации бесполезно.

Однако вновь я ошиблась в своих предположениях.

— Виолетта, милая, я вам все равно не могу всего сказать, чего хотел бы, — заговорил Самойлов, покачивая в руках свою рюмку. — Я примерно представляю, как выгляжу в ваших глазах в результате всех этих событий. И тем не менее, прошу вас учесть вот что… — он глотнул из рюмки и продолжил: — Виола, ты даже не представляешь, как ты прекрасна. Ты бы могла стать мне идеальной подругой… Да, я знаю, что я тебе не нравлюсь. Но ведь ты же не станешь отрицать, что есть во мне что-то, что тебя ко мне влечет… Впрочем, я сейчас не о том. Виола, милая, я хочу, чтобы у нас во взаимоотношениях не осталось никаких недоговоренностей. Итак…

Он сделал паузу. А я растерянно молчала. Потому что поняла, что именно он мне сейчас скажет.

Мне в любви, естественно, признавались уже не раз и не два. Признавался юный прыщавый подросток, который был моложе меня почти на десять лет и которого мне пришлось отвести к его потрясенной мамаше, с ней, с мамашей, мы потом даже подружились. Мне, что сейчас-то скрывать, признавались в любви богатые нувориши, которым, понимала я, нужна была эффектная и неглупая женщина, которую они могли бы брать с собой на всякие презентации и при необходимости подкладывать под нужных людей. Мне признавались в любви весьма симпатичные мужчины, которые не имели прописки в Москве и всячески пытались зацепиться за малейшую возможность осесть здесь. В конце концов, мне признавались в чувствах и те, кто от меня ничего не ждал, но в то же время и дать мне ничего не мог, кроме обывательской любви, последствием которой являются лишь выводок детей да трехкомнатная квартира с тремя телевизорами.

Но вот так, ничего не обещая и в то же время делая аванс на многое, мне не признавался никто.

Словно услышав мои мысли, Самойлов продолжил:

— Так вот, Виола… Кто ж тебя умудрился назвать в честь сыра… Так вот… Виола, милая, все наши с тобой предварительные договоренности, конечно же, остаются в силе. Ты остаешься здесь, пока не закончишь книгу обо мне. Потом, когда рукопись будет завершена, ты отсюда уйдешь. И мы с тобой, насколько я понимаю, в будущем встретимся еще только лишь один раз.

Он опять глотнул коньяку, посмотрел мне прямо в глаза. И произнес слова, которые до сих пор напрочь засели у меня в мозгу.

Вячеслав Михайлович снова уставился мне в глаза и заговорил просто, искренне, без всякой рисовки и в то же время без деланого равнодушия:

— Виолетта, милая, я боюсь влюбиться в тебя! Это звучит глупо, я понимаю. Мне уже далеко за сорок — а ты так молода в сравнении со мной… И тем не менее, это так, да и нет необходимости скрывать… Именно потому я и сократил время нашего совместного пребывания. Мне просто трудно постоянно видеть тебя рядом с собой и при этом понимать, что у нас с тобой ничего быть попросту не может.

Я ошарашенно молчала. Да и что тут скажешь? Это было совершенно не то, чего можно было ожидать услышать…

Ну а кроме того, вновь, уже в который раз, мне почудилась в его словах некая недоговоренность. Она проявилась хотя бы в том, что последние произнесенные Самойловым слова просто напрашивались на вопрос: «А почему, собственно, НЕ МОЖЕТ ничего быть? Человечество знает куда более нелепые пары, чем мы…»

Однако я не стала задавать такой вопрос. Да и Вячеслав Михайлович понимал мою растерянность, паузу не сделал, ответа требовать не стал.

Продолжал говорить:

— Ну а коль так, то я и вести себя буду соответственно. Итак, Виолетта, у меня имеется еще некоторая дополнительная информация о том, что тебе будет интересно знать.

Он поднялся. Потом долил себе рюмку доверху и начал прохаживаться по кабинету, говоря размеренно, словно читал мне лекцию.

— Так вот, Виолетта, после того, как ты узнала самое главное, я хочу тебе рассказать еще кое что. Причем имей в виду, что сейчас у меня прорвалася блок защиты, и потому я могу говорить о вещах, о которых никогда никому более откровенно не расскажу.

Мне говорить ничего не хотелось. Я просто не знала, что тут ему можно еще сказать.

Впрочем, он в моих словах и не нуждался. Он говорил, говорил сам.

— Итак, кое-что о сферах моей деятельности вы, Виолетта Сергеевна, уже знаете. Ну а теперь несколькими штрихами я обозначу еще некоторые направления этой работы. Итак, в настоящее время мы с вами находимся в доме, который можно было бы мягко назвать домом свиданий…

Час от часу не легче! Дом свиданий — почитай, тот же бордель. Только этого мне еще и не хватало для полного счастья!

Что и говорить, я прекрасно знала и раньше, что проституция у нас процветает и имеются у нас всевозможные притоны и публичные дома. Но до сих пор я считала, что все это должно делаться как-то скрыто, секретно, неприметно, не выставлять же все это напоказ. А тут — такой домина совсем близко от центра Москвы…

— Дом свиданий? Так вот в открытую?.. — пролепетала я.

Самойлов нетерпеливо махнул рукой: чего ты, мол, лезешь со своими глупостями!

— Виолетта, да вы возьмите любую газету с объявлениями и почитайте рекламу — там ведь открытым текстом даются адреса подобных борделей! Неужто вы думаете, что наши власти не знают их?.. Да, такие услуги чем-то маскируются. Но такая маскировка — не более чем фиговый листок для голого человека. Официально домик, в котором мы находимся, именуется культурно-оздоровительным центром, ну а на самом деле…

Мужчина долил себе коньяку, отпил несколько глоточков, зажевал лимоном. Только после этого продолжил:

— Но должен вам сказать, Виолетта, что это и в самом деле именно дом свиданий, а не штатный публичный дом, как вы могли бы подумать. Знаете же, как нередко бывает: он женат, она замужем, а встречаться хочется. Но негде. Вот и приезжают люди сюда… Дорого, конечно, но если есть желание и возможность, можно и потратиться. У нас тут сервис, напитки, гигиена… При необходимости можно даже водителя заказать, который клиента и его подругу по домам развезет… Это не в подъезде стоять и не на чужой квартире от каждого стука вздрагивать.

Это ж надо, из всего умеют извлекать деньги!

Вячеслав Михайлович опять подошел к столику, долил себя коньяку.

— А вы чего ж не пьете? — напомнил мне.

И в самом деле!..

Я наполнила из кувшина свой бокал. Самойлов галантно приподнял крышку, подцепил щипчиками и бросил мне кубик льда. После этого аккуратно опустил крышку на место и опять прошелся по комнате.

— Итак, любезная моя Виолетта Сергеевна, пришла пора нам прощаться, — проговорил он с некоторым напряжением в голосе, хотя старательно делал вид, что говорит совершенно спокойно. — Только повторюсь еще раз: скорее всего, у нас с вами состоится только одна встреча… Все остальные договоренности остаются в силе. И я еще раз подчеркиваю самое главное: вам лично бояться ничего не следует. По окончании действия нашего договора с вами ничего не произойдет…

Мне показалось, что он несколько раз излишне навязчиво подчеркнул мысль, что ничего страшного не произойдет лично со мной. Лично со мной.

— Что вы этим хотите сказать? — намек мне не понравился. — А с кем может что-то произойти? — и добавила едва ли не со страхом — Вы, надеюсь, ничего не собираетесь сделать с моей дочерью или с матерью?.. Уж не хотите ли вы…

Вячеслав Михайлович протестующе вскинул руки, отмахнулся возмущенно:

— Нет, ну что вы! Как вы такое могли подумать!.. Все вы не так понимаете… Нет, ни с вами, ни с вашими близкими ничего не произойдет, ручаюсь!

Мне по-прежнему казалось, что в его словах кроется какая-то подоплека. Но я не могла ее просчитать. А потому мысленно махнула на все рукой.

— Так вот, — продолжил Вячеслав Михайлович. — Вы теперь останетесь здесь…

— Здесь? — я скорее удивилась, чем возмутилась. — В этом борделе?..

Самойлов пожал плечами.

— А почему бы и нет? Никто ведь не собирается принуждать вас заниматься тут чем-то иным, кроме того, о чем мы договаривались! Более того, вас здесь вообще никто не станет беспокоить ни с какими вопросами. Ну а кто чем станет заниматься в других комнатах дома, вы и знать не будете.

Я промолчала. Этот человек просто природой создан для того, чтобы шокировать и ставить меня в тупик. За эти несколько дней общения с ним я постоянно только и делала, что удивлялась вывертам моей судьбы, которые она осуществляла с его помощью.

— Но почему именно здесь? — не могла я понять самое главное.

— Да потому, что это, на мой взгляд, оптимальный вариант. Отдельные апартаменты, никто вам не будет мешать, сервис налаженный, отличный… Охрана… К тому же вынужденная изоляция будет вас все время подталкивать к тому, чтобы побыстрее завершить работу.

Вся эта комбинация была мне непонятна. Однако я успела привыкнуть к тому, что Шеф просто так, непродуманно, никогда ничего не делает. Значит, и теперь он всесторонне продумал ситуацию и поступает именно так по какой-то конкретной, хотя и неведомой мне причине.

— У вас еще вопросы ко мне имеются? — опять подчеркнуто любезно спросил Шеф.

— Имеются. Мне могут понадобиться какие-то вырезки и заметки из тех, которые у вас хранятся в папке. Или ваш дневник… Сами понимаете, у меня времени было недостаточно…

Я еще не успела закончить изложение своей просьбы, а Вячеслав Михайлович уже извлек из кейса, стоявшего возле стола, знакомые мне папки.

— У вас есть еще вопросы или просьбы? — небрежно спросил он, протягивая их мне.

Ну все предусмотрел! Гад, вор, убийца, бессовестный человек… Но сколько же в нем ума! Ума и прозорливости! И на что они направлены!..

— Наверное, все.

— Очень хорошо.

Вячеслав Михайлович подошел ко мне, склонился, взял мою руку и коснулся ее губами. Совсем рядом, совсем близко я увидела его глаза. В них было… В них много чего было: тоска, например, ласка, горело нескрываемое желание обладать мною, еще что-то… И в них не было ни злобы, ни холодного цинизма, ни угрозы…

— Прощайте, — тихо сказал он.

6

Описывать эти две недели, которые я провела в «заключении», — дело довольно скучное. Работала. Утром, днем и вечером. Меняла главы местами, что-то добавляла от себя, сокращала уже написанное. Пока к ночи не валилась на кровать и не забывалась в тревожном сне. Но и тогда мне снились фрагменты и эпизоды книжки. Они были разного качества: некоторые практически не требовали постороннего вмешательства, другие приходилось переписывать заново; хотя, конечно, и в этом случае я старалась, чтобы написанное мной не слишком отличалось по языку и стилю от изложенного Самойловым. Иногда дело стопорилось, наступало какое-то пресыщение работой — наверное, такое знакомо каждому творческому человеку. Тогда я заказывала себе большой кувшин своего излюбленного коктейля и заваливалась на полдня к телевизору.

Правда, я замечала, что такие отвлечения от работы как-то странно действуют на меня. Стоило мне только отвлечься от письменного стола и включить «телек», мне почему-то все чаще вспоминался Петр Васильевич Мезенцев, начальник охраны дачи Самойлова. Прямо странно, чего это он вдруг так запал мне в душу. Ни внешности у него какой-то выдающейся, да и собеседник он не Бог весть какой… Натура у него, конечно, сильная, что верно, то верно. Человек он, точно, неплохой, честный, порядочный, надежный… Это было видно даже из кратких записок Самойлова, рассказывающих о двух эпизодах из военного прошлого Мезенцева.

«ВСЯ КОРОЛЕВСКАЯ РАТЬ»

Афганистан-Мезенцев-«груз 200»-махинация

…Начальник штаба, не здороваясь, кивнул Мезенцеву на стоящий у стены стул.

— Садись.

Сейчас должен был последовать разбор, переходящий в разнос. И вопросы на нем прозвучат самые что ни на есть справедливые. Из тех, на которые ответов в принципе существовать не может. Как случилось, что он, командир разведывательной роты, старший лейтенант Петр Мезенцев, допустил в своем подразделении такие потери? Как, опять же он, Мезенцев, умудрился всей колонной сунуться в ущелье, не будучи абсолютно уверенным, что не напорется на засаду, в то время как дозор, проморгав противника, был уничтожен, а он, командир, не заметил, что связь с дозором прервалась? Почему две головные машины оказались отрезанными от остальной колонны и их экипажи полностью погибли?..

В годы войны за такие просчеты командира сразу поставили бы к стенке, не дожидаясь трибунала. И правильно бы сделали, казнился Петр.

Он всю ответственность согласен был взять на себя. И не потому, что считал себя единственным виновным. Просто он, лично он, а никто другой, был командиром всех этих мальчишек, тела которых сейчас уже спешно запаивали в цинк, потому что в этой жаре трупы слишком быстро начинают разлагаться. А потому он, именно он, должен был отказываться выполнять приказы, которые считал неверными, ошибочными, преступными…

Не рискнул, понадеялся, что все проскочит именно так, как того желает старший начальник. И вот теперь расплачивался за свою бесхребетность.

Петр не собирался оправдываться. По многим соображениям. И одно из них заключалась в том, что сидело в подкорке: валить на старшего начальника, который лично руководил операцией, бесполезно — в то время как, глядишь, возьмешь все на себя, и тот самый старший начальник хоть как-то поможет ему.

Петр презирал себя за эту мысль. Но сидела она в голове, сидела… Хоть Христос и говорил, что человек, допустивший только мысль о грехе, уже и этим согрешил, — но как же изгнать мысль из собственной головы?

— Садись уж…

Голос начальника штаба — «энша» по-военному — не предвещал грозы. Мезенцев присел на краешек стула, уронил руки на колени.

— Что, плохо, Петро?

— Хуже некуда…

Энша прошелся по кабинету.

— Ладно, Петро, — постарался сказать он как можно мягче. — Мы на войне, а здесь всякое бывает…

Это настолько не соответствовало образу энша, что Мезенцев удивленно поднял на того глаза. Всегда наглый, жесткий, требовательный до придирчивости, нахрапистый, ругатель и матерщинник…

Начштаба понял этот взгляд. И решил немного подыграть подчиненному.

— Что, другого ожидал?

Мезенцев ничего не ответил, опять опустил глаза, уставился в пол. А начальник штаба прошел в угол кабинета, гулко громыхнул дверцей сейфа и протянул Мезенцеву заблаговременно наполненный стакан. В нос старшему лейтенанту ударил сладковатый дух нагревшегося на жаре спирта.

— Выпей, старлей… — почти с искренним участием фамильярно произнес начальник. — А то еще не переживешь, чего доброго, сегодняшний день…

Мезенцев понимал, что надо бы отказаться. Но по шее уже алчно прошелся кадык. Да ладно, махнул он мысленно рукой, после такого дела и в самом деле не мешало бы дернуть стаканчик…

— Давай-давай, чего уж там, не бойся… — увидев колебания подчиненного, поторопил начальник штаба. — Помяни своих ребят…

Молодой офицер проглотил сушащий губы и рот спирт и припал к кружке с водой, которую ему подал энша. По телу крупно прошла судорога неприятия, от желудка в виски сразу ударила горячая волна.

— Ну а теперь — к делу!

Мезенцев глядел на начальника настороженно. Что значит «к делу»? Мелькнула совершенно идиотская мысль: а что, если тот прямо сейчас, преследуя какие-то свои цели, в таком вот состоянии поведет его к командиру?.. Не случайно же начштаба в части так не любили и считали способным, если ему это выгодно, на любую подлость…

— Я тебе, Мезенцев, за твое преступление… — уже иначе, жестко заговорил начальник штаба, убирая в стол стакан и кружку. — А ведь ты, именно ты, и в самом деле совершил сегодня преступление, кто бы тобой ни командовал и чьи бы распоряжения ты ни выполнял… Так вот, за твое преступление я придумал тебе такое наказание, что ты, только чтобы избежать его, сам согласился бы в цинковый ящик залечь…

Он еще не закончил свою речь, а Петр уже понял, что именно тот имел в виду.

— Не надо! — прошептал он.

Наверное, Мефистофель и тот не смог бы улыбаться с более дьявольской улыбкой, чем это сделал энша.

— Надо! — твердо и высокомерно проговорил он. — Только ты, и никто иной!

Мезенцев схватил его за руку, заговорил горячо, жарко выдыхая спиртовые пары:

— Не надо, прошу вас, все что угодно, но только не это! Я согласен до самой замены во все наряды за всех подряд ходить!.. Я вашим личным адъютантом буду… Я у вас полы в кабинете буду мыть…

Энша брезгливо отдернул рукав своего новенького «камуфляжа» от прокопченных рук подчиненного.

— Мезенцев, это вопрос уже решенный. «Борт» сегодня в двадцать часов. Так что собирайся, подписывай документы — и вперед! Времени осталось слишком мало…

Только теперь в полной мере оценил Петр все коварство начальника. Он сейчас сделал бы все, лишь бы избежать выполнения данного ему задания. Однако от него сейчас разило спиртом, как из винного погреба, а потому он уже не мог пойти к командиру и попытаться упросить того избавить его от этой страшной командировки.

Делать ничего не оставалось, как только покориться приказу.

— Есть! — обреченно бросил он ладонь к козырьку форменного кепи.

— Погоди…

Все еще надеясь на какое-то чудо, подчиненный поднял глаза на начальника. Однако тот не оставил ему и последнего шанса.

— Садись! — кивнул он на стул, теперь уже стоящий возле стола.

Мезенцев присел.

— Подпиши-ка тут кое-что…

Подавленный происходящим, чувствуя, как от выпитого в голове путаются мысли, потея от жара, который растекался от желудка по всем жилочкам, старший лейтенант ставил одну свою подпись за другой в каких-то документах, в графах, на которые указывал энша.

— Ну а теперь все, — собирая бумаги в папку, кивнул ему начальник. — Можешь идти!

Когда за старшим лейтенантом закрылась дверь, энша поднял трубку полевого телефона, резко крутанул ручку.

— «Линзу»! — коротко назвал он позывной вышестоящего штаба. — Срочно!

Пока все шло по плану.

…В Ташкенте Мезенцева встречали. Едва самолет, зарулив на стоянку военного аэродрома, перестал крутить винтами, к нему подкатил «ГАЗ-66». Из кабины выпрыгнул молодой крепкий парень, подошел к «борту» и остановился рядом, нетерпеливо наблюдая за тем, как летчики открывают дверь, как к образовавшемуся проему пристраивают трап- «стремянку»…

И едва Петр спустился на плиты аэродромного бетона, парень шагнул к нему навстречу.

— Добрый вечер! Вы «жмуриков» привезли?

Он весело скалил зубы, этот откормленный «качок», привыкший к спокойной и устроенной жизни… Как же Петр ненавидел таких самоуверенных наглецов, у которых в душе ничего святого! Он их ненавидел всегда, а теперь, когда вынужден сопровождать этот страшный «груз 200», ненавидел еще больше.

Потому что он и его парни там, «за речкой», страдали, умирали, болели, воевали, воду иной раз делили «по булькам»… А эти здесь…

— Я не привез «жмуриков»! — процедил сквозь зубы Мезенцев в улыбающуюся физиономию. — Я сопровождаю своих погибших подчиненных! Все ясно?

Встречающий улыбку чуть пригасил, но не стушевался, как того ожидал офицер.

— Да ладно тебе, лейтенант, не заводись, — сказал парень примирительно. — Я же не знал, что это твои…

Петру в полете летчики еще налили спирта. И теперь ему, захмелевшему, было неимоверно жаль себя.

— Знал — не знал… — с тоской произнес он. — Тебе этого не понять…

— Ну почему же? — спокойно возразил парень. — Я тоже своих ребят оттуда отправлял.

— Ты? — удивился Мезенцев. — Ты что же, был там, «за речкой»?

— Был, как положено, полтора года оттрубил, — опять спокойно подтвердил встречающий. — Меня здесь так и зовут — Шурави. А так я Вячеслав. А тебя, если не ошибаюсь, Петром зовут?

— Петром, — по-прежнему удивленно подтвердил Мезенцев. — А ты откуда знаешь?

— От верблюда, — незамысловато отшутился Самойлов. — Я у тебя один цинк сейчас заберу.

— Но как же…

Старший лейтенант ничего не мог понять. И единственное, на что он мог списать свою непонятливость — так это на выпитый спирт.

— Не переживай, все в порядке, Петя.

Вячеслав достал из кармана бумагу, протянул ее офицеру. Тот тупо уставился на отпечатанный текст, заверенный несколькими печатями.

— Что это? — несмотря на яркое освещение аэродромного поля, Петр никак не мог вникнуть в содержание бумаги. — Не пойму.

— Это документ на право получение ящика с одним «жмуриком», — терпеливо объяснял Самойлов. — То есть с павшим в бою воином-интернационалистом. Мы с тобой сейчас заберем один цинк и едем ко мне.

— Какой цинк?

— Там, где написано «Махмудов».

Мезенцев печально покивал:

— Да, Рустам… Прямо в машине сгорел. Хороший был парень… Механик-водитель.

— Вот и отлично, — по всему было видно, настроение Вячеслава далеко от лирического. — Его и забираем.

— А ты ему кто?

— Кто-кто… Хрен в пальто! Какая тебе разница, если документ в порядке?

Петр впервые сопровождал «двухсотых». До сих пор ему удавалось избегать подобных командировок. Это же ужас — передавать с рук на руки родителям или семье останки погибшего на войне, смысла которой никто не мог понять! Потому и воспринял приказ начальника штаба с таким неприятием. И теперь не знал, что делать. Его проинструктировали о том, как действовать по прибытии на место. А о том, как поступить в такой ситуации, когда кто-то хочет гроб получить раньше…

Но вот бумага. Печати. Да и кто посторонний станет возиться с покойником?

…Через полчаса они уже мчались по темной дороге по направлению к городу. КПП миновали беспрепятственно, проскочили мимо стайки «частников», которые тут дежурили едва ли не круглосуточно, вырулили на трассу и прибавили газу. Вячеслав сидел в кабине. Петр устроился в кузове, вместе с парнями. На полу между откинутыми лавками стоял ящик с телом Рустама Махмудова. Мезенцев старался на ящик не смотреть, он глядел назад, где в проеме поднятого брезента была видна убегающая назад дорога.

Постепенно дома стали мельчать, появились дувалы, из-за которых курчавились деревья. Возле одного из них машина и остановилась.

— Ну что, командир? — подошел к нему Вячеслав. — Нормально доехал?

— Да разве с таким грузом можно нормально ехать? — вздохнул офицер.

Встречавший его непонятно хохотнул и бросил:

— Это точно. С таким грузом и в самом деле ехать не очень-то спокойно… — Потом он повернулся к парням: — Давайте сюда ящик!

Те уже с грохотом откинули задний борт. Услышав команду, ухватились за ручку, потянули ящик на себя. Тот подался с пронзительным скрежетом. На землю его опустили небрежно, с громким стуком.

— Осторожнее… вашу мать! — рявкнул Мезенцев.

Парни удивленно оглянулись.

— Работайте, работайте, — махнул им Вячеслав. А Петру сказал — А ты успокойся, не ори. И не надо их по матери — это Азия, здесь на такое могут и обидеться.

Между тем узбеки легко поддели ломиком крышку ящика. Откинули ее. Поднатужившись, рывком, вытащили цинковый гроб. На нем ярко чернела надпись: «Махмудов».

Офицер чувствовал, как в его душе нарастает тревога. Он по-прежнему ничего не понимал в происходящем.

— Что они делают?

— Что надо — то и делают…

Только теперь стало заметно, что Вячеслав нервничает. Так ведь и было от чего!

Парни начали вскрывать цинковый гроб. Один достал зубило и молоток, приставил острие к крышке и примерился бить. Второй стоял рядом, держал в руках большие ножницы для резки металла.

— Останови их, Слава, — торопливо заговорил Петр, схватив за руку собеседника. — Он ведь уже сутки на жаре — сейчас оттуда такая вонь пойдет…

— Ничего страшного, — криво ухмыльнулся Самойлов. — Не задохнемся…

— Да и труп весь обгоревший, его ведь даже опознать невозможно.

— Это и хорошо, что невозможно.

Не обращая внимания на перепалку, парень несколько раз с силой ударил по зубилу. Наконец оно провалилось в образовавшееся отверстие. Узбек поворочал стальным бруском, расширяя его. Наконец вытащил блестящее острие, кивнул второму, что-то сказал ему по-своему. Тот начал ловко орудовать ножницами.

— Но зачем вам это?

— Сейчас узнаешь, — оборвал офицера Вячеслав. — Только помолчи пока что.

Запаха и в самом деле не было. Парень прошелся ножницами по дуге, отогнул тонкий цинк, заглянул внутрь. Поднял голову, сверкнул белоснежными зубами.

— Есть, Шурави! Все в порядке.

И засмеялся. Засмеялся и второй.

— Отлично! — хлопнул по погону офицера Вячеслав. — Все отлично, Петруха!

Мезенцев стряхнул его руку и быстро подошел к гробу. Тоже заглянул в открывшееся отверстие. И остолбенел, пораженный увиденным.

Вместо обугленного тела, которое должно было находиться в смрадной тесноте, он увидел полиэтилен с чем-то белым.

— Ну что, теперь понял?

Мезенцев ошарашенно поднял взгляд на довольно улыбающегося Вячеслава, стоявшего рядом.

— Что это?

Вся троица весело рассмелась.

— Не дошло еще? Петруха, ты ведь нам сюда привез почти сто килограммов наркотиков! Первосортного опиума! Почти центнер! Понял теперь?

Мезенцев медленно разогнулся. Он был настолько ошеломлен происшедшим, что даже не возмутился, не вскипел, осознав, насколько его подставили. Он только подавленно спросил:

— А где же?.. А где же Рустам?..

— Сейчас будет тебе и Рустам.

Парни подхватили гроб с наркотиками и потащили его куда-то в глубь двора. И вскоре приволокли оттуда же другой цинковый гроб, тщательно запаянный. Его они и опустили в ящик, начали умело приколачивать крышку.

— Кто там?

Моментально протрезвевший от увиденного, Петр все понял. Он уже выстраивал в мозгу всю цепочку происшедшего. Тело Рустама лежит сейчас где-нибудь в горах, попросту брошенное на съедение хищникам. В лучшем, самом идеальном случае его завалили камнями где-то в расселине или похоронили на азиатский манер, чтобы душманы могилу не осквернили. В гроб вложили наркотик… Ну и так далее.

— Неделю назад пожар был, так что этого человека, который в гробу тоже опознать невозможно. Ну а пока гроб придет к родителям, даже родители не смогут опознать.

— Но ведь это кощунство!

Самойлов понимал его состояние. Потому счел необходимым разъяснить:

— Я вполне мог просто забрать у тебя гроб с опиумом, а ты полетел бы дальше с той липовой бумажкой. Попался бы ты на подлоге — тебя же еще и посадили бы… Вместо этого ты получишь хорошие деньги. Более того, ты сейчас отправишься не гробы по домам развозить — их доставят по указанным адресам в военкоматы без тебя — а домой, к жене, отдохнуть. И когда через десять дней вернешься в часть, у тебя никто не спросит, где ты был. Вот так-то, Петя!

Откуда-то присеменила старенькая бабушка в ярком цветастом халате. В руках она несла поднос, на котором стояли две пиалы.

— Давай, Петя, и в самом деле помянем Рустама Махмудова, — негромко предложил Вячеслав. — Что ни говори, а нам он здорово помог.

Мезенцеву сейчас было до того плохо, что он просто не знал, что же делать, что предпринять. А что мужчина делает в таких случаях? Ищет истину в вине…

— Сволочи вы, — тоскливо произнес он, но пиалу взял, ту, что была ближе к нему. Она была едва не до краев наполнена водкой. — Гады и мерзкие сволочи.

Самойлов не удивился.

— Может быть, ты и прав, — кивнул он и тоже взял пиалу. — Посмотрим, что по этому поводу ты скажешь когда-нибудь потом — завтра или через десять лет.

— То же самое, — буркнул Мезенцев и опрокинул пиалу себе в рот.

Вячеслав пить не стал. Он просто смотрел, как офицер покачнулся и тяжело осел на бетон двора.

* * *

Мезенцев-самолет

Петр проснулся резко, будто от толчка. Раскрыл глаза. И удивленно огляделся.

Он сидел в кресле самолета. Откуда-то издалека ровно гудели двигатели. В иллюминаторе чуть серело небо — так бывает на рассвете.

— Очухался?

Петр повернул тяжелую голову на голос. Рядом с ним сидел подполковник с танковыми эмблемами на погонах. Он смотрел на Мезенцева одновременно с осуждением и с пониманием, что подобное может приключиться едва ли не с каждым.

— Где я?

Вопрос звучал хрипло и глупо. Но Мезенцева сейчас это интересовало больше всего.

— Ну ты даешь! — коротко хохотнул подполковник. — Не видишь, что ли? В самолете!

Петр попытался еще что-то сказать, но во рту было кисло и шершаво. Потому он сначала прокашлялся и только тогда поинтересовался:

— А куда мы летим?

Сосед рассмеялся.

— А куда тебе надо? — с неподдельным любопытством спросил он. — Или ты и сам не помнишь?

Что на это мог ответить Петр? Он абсолютно ничего не помнил с того момента, как взял в руку пиалу во дворе у Вячеслава.

— Куда мы летим? — повторил он вопрос, надеясь, что подполковнику надоест над ним подтрунивать.

— В Киев, — смилостивился тот. — В Борисполь. Это тебя устраивает?

Значит, тот бандит и в самом деле не соврал, отправил его домой. Но зачем?

— Вполне, — кивнул Петр тяжелой головой.

В проходе показалась стюардесса.

— С добрым утром, — насмешливо сказала она. — Ну и как, выспались?

Мужчина, пробудившись после похмельного сна, всегда испытывает дискомфорт. Потому Мезенцеву было стыдно перед всеми.

Как он попал-то в самолет?

— Выспался, спасибо, — выдавил он из себя.

— Вот, ваши друзья вам оставили… — стюардесса протянула ему бумажный пакет, туго перетянутый шпагатом.

Петр попытался развязать бечевку. Не получилось. Тогда он просто надорвал бумагу. И под двумя взглядами — насмешливо-понимающим и недоумевающе-алчным — извлек из бумаги бутылку коньяка.

— Вот это да! — восхищенно проговорил подполковник. — Вот это я понимаю: значит, друзья!

— Там и закусить вам что-то найдется, — подсказала стюардесса. — А стаканчики я сейчас принесу.

В Мезенцеве вдруг пробудился джентльмен.

— Вы и себе стаканчик прихватите, — порекомендовал он девушке.

— Мне нельзя, у нас с этим строго, — твердо отказалась она. — Да и все это, — показала она на пакет, на бутылку, на тонко нарезанную колбасу в полиэтилене, на шоколад и пластмассовые бутылочки с напитком, также оказавшиеся в пакете, — тоже мы должны пресекать…

Петр глядел на нее с недоумением:

— А что ж это ко мне такая милость?

Девушка еще раз усмехнулась, однако ничего не ответила. И пошла в рабочий отсек, привычно покачивая бедрами.

Подполковник тоже хотел выпить. И не считал нужным это скрывать. Он откинул столик перед собой, потом помог откинуть и Мезенцеву. Разорвал полиэтилен, разложил закуску. Из своего портфеля достал две баночки напитка «Сиси» и пачку югославского печенья, которыми были завалены магазины Военторга в Афганистане. Тут и стюардесса подошла, принесла стаканы. Три.

— Только мне чуть-чуть, — сказала она негромко. И добавила, оправдываясь — Только потому, что все пассажиры спят…

Когда она отошла, отмякающий от вчерашнего Петр спросил у соседа:

— А как я сюда попал?

— О, это была картина! — весело рассказывал подполковник. — Посадка уже закончилась. Вдруг, значит, вносят тебя. Тащат двое узбеков, а сзади милиционер идет, сопровождает тебя, чтобы, значит, никто тебя не обидел. Стюардесса попыталась было что-то, значит, вякнуть, но тут из-за милиционера появляется еще один парень, русский по внешности. И говорит, что ты, значит, из Афганистана, что вы с ним, значит, вместе воевали и кровь мешками проливали, что вы, значит, вчера встретились, что ты, значит, домой, к жене летишь. А сам этой самой стюардессе бумажку, значит, «стольник», в руку сует. Присмотрите, говорит, за ним, а сам ее в тамбур, значит, тянет. А ты лыка не вяжешь. Эти узбеки усадили тебя, значит, на место, потом этот парень русский ко мне подходит и говорит: вы, говорит, значит, военный, так уж из военной солидарности не ругайтесь и присмотрите за ним. И еще говорит: вот, значит, его «дипломат», так вы, говорит, ему потом отдадите, когда он проснется.

Петр только теперь обратил внимание на плоский портфельчик, стоявший под ногами. Что в нем?

Мезенцев потянул его к себе. Хотел было щелкнуть замками. Однако те не поддались.

— А какой код?

Подполковник опять рассмеялся.

— Ну ты даешь!.. Да я-то откуда могу знать код твоего портфеля?

После выпитого коньяка Петр почувствовал, что начал немного лучше соображать. Почему портфель закрыт и заблокирован? Чтобы никто посторонний не мог в него заглянуть. Понятно. Но и чтобы он сам тоже не мог в него заглянуть?

Мелькнуло нелепое: а вдруг там и в самом деле бомба, по поводу которой пошутила стюардесса? Чтобы рванула в полете — и никаких следов… Правда, Петр тут же отогнал эту мысль — его без проблем можно было бы грохнуть где-то в Ташкенте, да в арыке утопить. Солдатская молва утверждала, что немало «афганцев» нашли себе именно такую смерть. Так что, если рассудить здраво, вряд ли эти мафиози стали разыгрывать столь сложную комбинацию.

Тогда логично было бы предположить иное: что это сделано для того, чтобы он в свой кейс не заглянул при посторонних!.. Быть может, и так. Но ведь когда поблизости не будет посторонних, ему все равно придется собственный «дипломат» взламывать?

Ладно, сейчас не до него. Сейчас нужно решать вопрос, что делать дальше…

Петр прикрыл глаза, чтобы не приставал благожелательный подполковник, и задумался.

Собственно, выбор у него не богат. Вариант первый. Прямо в аэропорту Борисполь подойти к первому попавшемуся милиционеру и сообщить ему следующее: что он был направлен из Афганистана сопровождать трупы погибших подчиненных, что в одном из гробов оказался вместо трупа наркотик, что его обманули, подсунув «липовый» документ на получение одного гроба, что его увезли неизвестно куда и неведомо кто, что его непонятно как посадили в самолет, что ему через стюардессу подсунули коньяк и «дипломат» неведомо с чем… Такую сказочку, которую он не сможет ничем подтвердить, конечно, можно рассказать. Да вот только кому захочется связываться с ее проверкой? Другой вариант: просто сделать вид, что ничего не знаешь. В конце концов, если его посадили в самолет, значит, не собираются сдавать правоохранительным органам. Значит…

— Слышь, старлей!

Петр вздрогнул, открыл глаза. На него с усмешкой смотрел сосед.

— Мы уже пошли на посадку, — сообщил ему подполковник. — Так что не засни.

— А, ну да, спасибо…

Петр вдруг осознал для себя со всей очевидностью, что никому ничего сообщать не собирается. Если бы все по-прежнему было в Ташкенте, если бы у него были реальные основания сомневаться, что мафия в отношении его сдержит свое слово, быть может, он и поступил бы иначе. Но так… В конце концов, если нужно будет, он всегда сумеет уклониться от заданий преступников!

…Погоди, а документы-то на месте? Извечная заповедь военного человека — чтобы документы всегда были при себе.

Мезенцев суетливо сунул руку в нагрудный карман. Удостоверение личности офицера и заграничный паспорт покоились там. Петр первым делом раскрыл удостоверение. Командировочное тоже на месте…

Он уже хотел, успокоенный, убрать книжечку на место, когда обратил внимание на небольшой листочек, вложенный между страницами. На нем было проставлено только четыре цифры.

Код замка!

Старший лейтенант хотел было тут же проверить содержимое портфеля, однако одумался. Лучше, понял он, потом, без свидетелей. Чтобы при необходимости избавиться от содержимого.

…В Борисполе Петр первым дело направился в туалет. Заперся в кабинке. Набрал указанный в записке код. Замки щелкнули, крышка легко поднялась.

Под ней были деньги — несколько пачек. Кроме того, там находились вполне обычные для той поры предметы, которые обычно везли из Афганистана: кофточки с цветочками, платочки с блестками, еще кое-что жене, входившие тогда в моду «вареные» джинсы… Короче говоря, самый бдительный страж порядка и законности, загляни сюда, не усмотрел бы ничего криминального. Ничего, кроме одного — в кармашке Петр обнаружил несколько десятидолларовых купюр. А это по тем временам был криминал.

Петр понял, что он уже «на крючке», что он уже куплен. Правда, не мог и предположить, когда и как за подобные «услуги» ему придется рассчитываться.

Тем не менее сдаваться в милицию не пошел…

Настоятельница заходила каждый день. Присядет в углу в кресло и молча глядит на меня своими горящими глазами. Это неприятно, однако, как ни говори, как-то волнует.

Именно она одна и была моим связующим звеном с внешним миром. Тем более, что телевизора в моем номере не было. Вернее, он был, но смотреть по нему можно было только видеокассеты. Когда мне хотелось отвлечься от работы, я их заказывала все у той же Настоятельницы.

Кроме заказов меню, просьб по поводу видеокассет, я к ней практически и не обращалась ни разу. А, чуть не забыла, только однажды попросила дать телеграмму матери, что задерживаюсь еще на недельку, дабы она не волновалась и панику не поднимала.

Так все длилось, повторяю, две недели. Я прочитала последние наброски рукописи Самойлова.

Наброски будущей книги «САРАБИ, СЫН НУХА»

Сараби-Боксер-Игорек

Киллер открыл глаза.

Он увидел себя в замкнутом помещении, скорее всего, подвале. Рядом несколько человек, все незнакомые. И только теперь почувствовал, что лежит на жестком ложе, привязанный к нему по рукам и ногам.

В принципе, он уже давно предполагал, что рано или поздно вполне может попасть в подобную ситуацию. Но теперь был слишком расслаблен, чтобы понять, как это его нынче угораздило.

Над ним склонился крупный мужчина с перебитым носом и суровым взглядом.

— Ну что, пришел в себя? — спросил он.

Сараби не нашел ничего более оригинального, как поинтересоваться:

— Кто вы? И чего от меня хотите?

Крупный мужчина — это был Боксер — удовлетворенно выпрямился.

— Очухался! — сообщил он кому-то. — Можешь теперь браться за него ты!

Над Сараби склонился незнакомый ему мужчина. Это был Игорь Викторович.

— Вчера в ресторане ты нашумел? — спросил он.

Вопрос был задан более чем конкретно. Однако Сараби попытался оттянуть время начала конкретного разговора еще хоть немного.

— В каком ресторане? — ненатурально изобразил он недоумение.

Игорек, как именовал Самойлов своего секретаря, ничего не ответил. Просто его лицо отплыло в сторону. В глаза Сараби опять ударил резкий свет. И на фоне яркого фонаря обозначилась рука со шприцем.

Откуда-то издалека доносились слова, обильно пересыпанные матерщиной:

— Хватит тебе выдрёпываться! Ты нам на фиг не нужен — киллер и есть киллер, с тебя и спроса никакого… Кто тебе заказал это убийство?

Даже в таком беспомощном виде киллер постарался держаться на высоте.

— Я все понимаю. И дергаться не буду. — Неожиданно даже для себя он повторил слова человека, который захватил его. — Я ведь киллер — могу и вам пригодиться. А если меня кончите — так только червям на прокорм…

Через какое-то время Сараби уже сидел в кресле. Напротив него расположились Боксер и Игорек. А в углах комнаты стояли трое с пистолетами. Против такого арсенала не попрешь, будь ас хоть какой подготовки.

— Короче, Сараби, четко и конкретно: кто тебе заказал убийство?

Парень обратился к киллеру по имени. Это было плохо. Значит, его не случайно захватили, значит, о нем много знали, значит, его и в самом деле вычислили.

— Азиз, — коротко ответил киллер.

В самом деле, чего он будет выгораживать человека, каким бы «авторитетом» тот ни был, если он, прямо или косвенно его подставил?

Услышав это имя, Боксер даже не пошевелился. Зато Игорек нахмурился, призадумался. Значит, сделал для себя вывод Сараби, первый об Азизе никогда не слыхал, зато второму это имя что-то говорит.

— Понятно, — раздумчиво протянул Игорек. — Значит, Азиз… А через кого он это передал?

Этого вопроса Сараби боялся больше всего. Потому что он догадывался, где служил тот осведомленный человек. Но говорить об этом не следовало. Ибо в любом случае такая догадливость была бы чревата серьезными неприятностями. Но и с другой стороны, сказать, что вообще ничего не знает, что не может описать заказчика, не может сообщить его особые приметы — в это было бы трудно поверить.

— Послушайте, ребята… — начал, было, он.

Однако Боксер его перебил:

— Только сразу говорю: не надо свистеть! Ты нам нужен живым — а будешь крутиться, как вошь на расческе, перебьемся как-нибудь и без тебя.

Сараби, на что уж был неглупым человеком, не почувствовал подвоха в заброшенной ему наживке. Главное было то, что он нужен этим крутым ребятам только живым!

И он зачастил:

— Да я и не собираюсь… Все, как на духу… Я его и в самом деле не знаю. Он позвонил, предложил встретиться, сослался на Азиза, выплатил аванс…

Значит, Азиз… А Азиз, насколько был проинформирован секретарь Самойлова, завтра утром должен был выйти на свободу. Значит, одно из двух: либо его, Азиза, кто-то пытался подставить, либо он, Азиз, и в самом деле поручил это убийство. И еще в этом деле каким-то образом был замешан Колесов… Как следовало поступить? Обычно, когда у Шефа имелись конкретные интересы в том или ином вопросе, тот давал четкие указания. Сейчас таких указаний не было. Следовательно, действовать нужно было по своему разумению. А это значит…

— Что я должен сделать, чтобы остаться в живых? — вдруг спросил Сараби.

— А ты что же, разве еще не понял? — удивленно вскинул брови Игорек.

Бледный, покрывшийся испариной Сараби нашел в себе силы высокомерно усмехнуться.

— Мне понимать не положено. Мне дают задание, я его выполняю, я получаю деньги. Насколько я понимаю, плата за работу уже определена. Но я должен же знать, что необходимо сделать…

Боксер глядел на него с явным уважением. Так держаться, когда знаешь, что находишься на волоске от гибели, — да, такое поведение достойно уважения.

Игорек был более прагматичным.

— Ты должен завтра утром убить Азиза.

— Что?!

На что уж Сараби всегда был невозмутимым человеком, но тут вытаращил глаза так, что, казалось, они были готовы вылететь из орбит.

— Завтра утром ты должен убить Азиза, — размеренно повторил Игорек.

— Но ведь он… того… в камере, — ошеломленно сказал киллер. — Как же я туда?..

— Завтра утром его выпустят, — разъяснил ситуацию секретарь Самойлова. — И после этого он должен прожить не более получаса… Его мы достанем в любом случае. Но было бы лучше, если бы это сделал ты.

— Но вам-то это зачем? — выдавил из себя Сараби. — Вы что, сами его не можете?..

Игорек пожал плечами.

— Какая тебе разница, зачем? Главное, что после этого ты будешь повязан и тем самым снимешь свою вину перед нами. Ты жив останешься! И тебе этого еще мало?

Альтернатива, надо сказать… Но коль уж так подставил его этот долбаный Азиз, то что же произойдет, если он его угробит? В конце концов, Сараби шлепнул так много совершенно неведомых ему людей, что одним лишним, особенно если учесть, насколько тот его подвел…

* * *

Сараби-Азиз-сквер-убийство

…Азиз появился около одиннадцати часов.

Киллер увидел его издалека. Тот шел, стараясь выглядеть спокойно, однако давалось ему это с трудом. По всему было видно, что Азиз счастлив. Счастлив — и не может поверить тому, насколько все получилось просто и без проблем.

— Азиз!

Только что вышедший из камеры человек, услышав свое, негромко произнесенное имя, вздрогнул, даже чуть присел от неожиданности, повернувшись на возглас всем телом.

Однако, увидев, кто именно его окликнул, расслабленно выпрямился. Выражение лица его медленно менялось с испуганного на просто растерянное. Его, допускал Азиз, могли встретить — информация о том, что кого-то освобождают, нередко просачивается на волю даже раньше того, как об этом узнает сам человек, которого освобождают. Но могли встретить ЕГО люди. А что тут мог делать киллер-профессионал?

— Присядь, Азиз…

Сараби не поднялся навстречу, не протянул руку. Даже не поздоровался. Да и внешне не считал нужным изобразить приветливость. Все это Азизу не понравилось. Но что он мог в этот момент поделать? Не бежать же обратно, к высоким решетчатым воротам, с криком «Пустите меня обратно!»…

«Да в конце концов, чего это я вдруг так испугался! Не посмеет это тупое животное поднять руку на меня. На меня — на самого Азиза!»— подумал он.

— Садись-садись, Азиз… Хотя я и понимаю, что ты уже насиделся.

Шутка была изъезжена. Да и прозвучала несмешно — слишком серьезен был пошутивший.

Не понимая еще, в чем дело, Азиз опустился на скамейку. Подальше от киллера. Весь напружиненный, готовый при первой же опасности сорваться с места и попытаться бежать.

— Привет, Сараби, — осторожно сказал он. — Не ожидал я тебя здесь увидеть…

Киллер сидел, небрежно закинув ногу на ногу, покачивал окованным носком модной туфли и любовался лучащимся от него сиянием.

— Я понимаю, — откликнулся он. — Ты надеялся, что мы с тобой если и встретимся, так только через несколько десятков лет, да и то на том свете.

Пять минут назад Азиз был счастливым человеком. Теперь он, не понимая ситуации, все больше тревожился.

— Ты о чем, Сараби? Я что-то тебя не понимаю…

Он говорил, а сам прикидывал, куда можно бежать. По всему выходило, что сделать это будет проблематично. Островок зелени со всех сторон окружали потоки машин. Бежать можно только по аллейке. Но от пули не убежишь — если Сараби и в самом деле пришел по его душу. Ну а кроме того, вон та парочка ребят, что пьют что-то из баночек на соседней лавочке, его тоже беспокоили…

Весь опыт преступника, неоднократно сидевшего и еще чаще избегавшего засад, — все у него внутри кричало об опасности.

И он бы обязательно попытался бежать, если бы хоть чуточку меньше знал человека, который сейчас сидел напротив него. А так он знал, что если Сараби принял решение, то спастись от него будет невозможно. Выход мог быть только один — попытаться выяснить возникшее недоразумение.

— Не понимаешь… Хреново, что не понимаешь!

От этих слов по спине Азиза пробежал озноб.

— Да что случилось, Сараби? Слово тебе даю, что я не понимаю, из-за чего ты…

Он осекся, увидев, как Сараби поворачивает в его сторону свое волевое смуглое лицо. Прямо в глаза «авторитета» уперся немигающий, как у кобры, взгляд киллера.

— Знаешь, Азиз, я всегда знал, что ты дерьмо. Вонючее дизентерийное дерьмо. Что ты не задумываясь своего продашь, что ты своего подставишь, чтобы самому выпутаться. Но только не мог представить, что ты и мной пожертвуешь… — Сараби длинно сплюнул на аллейку. — Ну что ж, информирую тебя: я его замочил. Деньги за это получил. Однако об этом узнали. Причем узнали от тебя же. Или от твоих… И вот теперь я не могу понять: тебе-то какой резон был так поступать? Ведь тебе за такие дела тоже не жить! И тебе, и мне. Правда, у меня, наверное, жизни на минуту дольше, чем у тебя…

Во время всей этой речи Азиз чувствовал, как в душу все глубже и шире проникает страх. Страх, ужас, кошмар… Вспомнился вчерашний разговор с человеком, который предложил ему сделку.

— Погоди, Сараби! — нервно зачастил он. — Ты только послушай… Меня просто подставили. Я ничего никому… Кто-то специально все это подстроил…

— Гнида ты и есть гнида… — тихо перебил его киллер. — Даже за свою подлость ответить не можешь… Ну что ж, как хочешь…

— Да никого я не поручал «замочить», — с отчаянием воскликнул вышедший на свободу человек. — И денег никаких не передавал.

В душе у Сараби шевельнулось сомнение. А вдруг и в самом деле все обстоит не так, как ему внушили…

Не так? Азиза подставили? Ну да и пусть! Все равно жизни нет ни ему, ни этому возомнившему о себе «крутому авторитету»! Как бы то ни было, именно из-за него все и произошло. Если даже не лично он передал ему приказ, все равно Азиз виновен: потому что ТОЛЬКО ОТ НЕГО заказчик смог бы узнать, как на него выйти, только от него смог бы узнать те ключевые слова, которые дают понять Сараби, что ему звонит человек, которому можно верить.

Пощадят ли Сараби — еще вопрос. Но если он не оставит на этой скамеечке мертвое тело Азиза — не пощадят, в том сомнения нет. Да и для Азиза все равно уже все решено, ему-то точно уже не жить.

Он поднялся с места.

— Погоди, Сараби!.. — попытался остановить его Азиз. — Погоди!

Он вдруг понял суть комбинации, которую провернул тот человек. Он понял, что от его имени кто-то где-то убит и обвинен в глазах его компаньонов именно он, Азиз. И оправдаться теперь будет невероятно сложно.

— Погоди!

… — Сейчас, — буднично проинформировал товарища парень на соседней скамейке

Он аккуратно — потом, мол, допью — поставил баночку «колы» на скамейку и сунул руку в пакет, который лежал у него на коленях.

— Вижу, — отозвался напарник.

Рука у него покоилась на поясе под джинсовой курткой.

… — Внимание! Готовность один!

— Есть готовность один!

Группа захвата и без напоминания была в готовности. Только не знали эти крепкие опытные парни в масках и камуфляже, что не доведется им сейчас продемонстрировать свое мастерство.

— Осторожно только, мамашу случайно не зацепите! — обронил старший.

По аллейке медленно шла женщина и катила перед собой колясочку.

…Все остальное произошло в мгновение ока, почти одновременно.

Сараби только поднял руку в сторону Азиза. Короткая зазубренная стрела, со слабым звоном выброшенная мощной пружиной из рукава куртки киллера, впилась в грудь человека, лишь полчаса назад обретшего свободу, отшвырнула его тело обратно на скамейку, пригвоздив к ее спинке.

Киллер не стал дожидаться, пока тело перестанет дергаться, — он знал, что не промахнулся: из такого оружия на расстоянии попасть трудно, а в упор — надежно и бесшумно. Он повернулся и неторопливо побрел в сторону парней, которые должны были его страховать, а потом подтвердить факт убийства Азиза. Сараби слишком хорошо знал нравы среды, в которой пребывал уже не один год. Он знал, что данному ему слову — грош цена. И просто шел, понимая, что его сейчас вполне могут пристрелить и он абсолютно ничего не сможет этому противопоставить.

Парни поднялись навстречу. Плечо к плечу, ждали, пока он к ним подойдет. Сараби остановился перед ними.

— И что дальше? — спросил, готовый к любой развязке, глядя прямо на них.

— Ничего, поехали.

…Им, всем троим, так и не дано было узнать, жертвой насколько сложной интриги они стали…

Они еще стояли друг против друга, когда вдруг неподалеку ослепительно грохнула граната.

— Стоять! — загремело над сквером. — Милиция!

Все трое невольно оглянулись в сторону взрыва.

И в то же мгновение торопливо простучала короткая автоматная очередь. Отброшенные пулями тела всех троих повалились на скамейку, на которой так и осталась недопитая баночка «колы». Наверное, ни один из них не успел заметить, что их расстреляла та самая «мамаша», которая теперь стояла возле коляски и сжимала в руках короткий пистолет-пулемет.

Женщина тоже не знала, что не успеет воспользоваться машиной, которая находилась совсем рядом, в десятке метров отсюда, на тротуаре. Потому что коляска, та самая коляска, которая должна была отвлечь внимание от своей хозяйки, коляска, где и лежало оружие, эта коляска… вдруг взорвалась. Страшной силы удар отбросил женщину в другую от убитых ею людей сторону.

…Когда парни из группы захвата через несколько секунд оказались на месте трагедии, они увидели лишь разбросанные изуродованные тела. Один из парней еще шевелился, но не было сомнения, что его уже не спасти — слишком умело, профессионально прошила всех троих очередь. Сама же женщина, истерзанная чудовищным взрывом, не дышала и не шевелилась.

Старший группы стянул с головы «сферу», потом маску. И длинно, витиевато выругался.

— Я не понял, что это тут произошло… — спросил кто-то из подчиненных.

— Как это что? — глухо сказал старший. — Просто кто-то заметает следы. А мы опять опоздали…

Офицер повернулся и побрел в сторону решетчатого забора, за которым они только сегодня утром так тщательно планировали захват группы мафиози.

Вот теперь все — можно завершать работу…

Книжка моя к тому времени представляла собой еще сырой полуфабрикат. В основном это были только отдельные фрагменты, кое-где ничем еще не связанные, не соединенные между собой никем, кроме центрального героя. Мне бы по большому счету еще недельки две над ней посидеть, потом перепечатать набело, снова перечитать, нещадно себя черкая и переставляя эпизоды в более последовательном порядке, поубирать из текста все спорные исторические и, главное, современные политические экскурсы, справочные материалы, которые никак не уместны в художественном произведении, «причесать», в конце концов, все это, лирики добавить, характеров, угрызений совести, кровушки чуточку подлить на странички…

Короче говоря, много еще чего надо было сделать. Однако все это оборвалось совершенно неожиданно, совсем не так, как планировалось изначально, как думалось мне.

И кровушка пролилась отнюдь не на страницах, а прямо у меня на глазах. И была она не просто описана черными буквами на белом листе бумаги. Горячая, алая, с густым запахом, она пульсировала, вытекая из ран, расползаясь по тугой крахмальной поверхности простыни. Она сочилась густыми рубиновыми каплями, скатываясь на белоснежную рубашку, на которой в этот момент так нелепо выглядела франтоватая «бабочка» с жемчужной заколкой. Она размазывалась по полу стройным полуголым телом, с которым упорно никак не желала расставаться душа. Кровь со свистом пузырилась багровой пеной в уголках красивого чувственного рта, в то время как из еще живых васильковых глаз безостановочно катились слезинки…

И я была одна-одинешенька среди этого царства насильственной смерти.

Как я не сошла с ума в те несколько минут — не могу даже объяснить!

Часть пятая