Ну ничего себе Летка загнула! Ну ничего себе в сюжете понакрутила!.. В конце концов, если все это она сама придумала, то это не смешно, пошло и глупо, в конце концов! Ну а если все это правда…
Должен сказать, что только в этот момент, когда я прочитал предыдущие строчки, у меня зародилась тревога за Виолетту. Что-то очень уж все складывалось тревожаще. Чтобы опытный мафиози вдруг ни с того ни с сего да решился посвятить начинающую писательницу средней руки в свои дела! Ради сомнительной геростратовой славы? Чтой-то не верится, братцы мои, чтой-то тут не вытанцовывается.
Но допустим, допустим, что такое случилось. Но что это тогда за ужастики вдруг выплыли у нее в конце предыдущей главы? Что еще за разборки намечаются?
…Из спальни вдруг приглушенно донесся величавый Гимн Советского Союза. Не то чтобы я был оголтелым патриотом саморазвалившейся страны — просто встроенный в телефон будильник как-то раз настроил на эту мелодию, да так и не стал сбивать ее.
Машинально взглянул на часы. Ну ничего себе засиделся! Уже семь часов. А я еще и не ложился.
Более того, теперь знал уже совершенно точно, что спать не лягу, на работу не поеду, пока не дочитаю Леткину исповедь до конца.
За спиной вновь раздалось привычное шарканье шлепанцев.
— Ты что, так и не ложился?
Свой вопрос жена завершила громким зевком.
— Делать тебе нечего, — проворчала супруга. — Не молоденький ведь уже, чтобы всю ночь сидеть… Или работа какая-то срочная?
— Мгм, — неопределенно пробурчал я. И тут же добавил — Кофе вскипит — позовешь.
— Так ты уже сколько его за ночь-то выглушил? Опять на сердце будешь жаловаться…
Она еще немного задержалась и спросила, тщательно стараясь не слишком демонстрировать свое любопытство:
— А все-таки, что это?
— Я же говорю тебе: рукопись, которую надо срочно оценить, стоит ли браться ее редактировать, — почти не обманул я спутницу жизни.
— Ну и как?
— Как видишь, сижу.
— Вижу… Ну а если оценишь положительно, редактировать ее дадут тебе?
Не сдержавшись, я хмыкнул.
— Надеюсь, что мне. А на гонорар я себе хороший компьютер куплю.
— Я тебе покажу компьютер… — привычно было взвилась жена, но тут же поняла, что я ее подначиваю.
— Ладно, все, иди, а то на работу опоздаешь, — сказал я. — Кофе принести не забудь.
А с кухни уже доносилось наглое мяуканье кота, требовавшего свой завтрак.
1
Я уже привыкла, что Настоятельница обычно приходит примерно в одно и то же время. Наверное, Вячеслав Михайлович ее строго-настрого проинструктировал, чтобы она мне лишний раз не мешала. Потому если случалось, она приходила в неурочный час, всегда заранее извещала об этом по внутреннему телефону.
А тут просто вошла, даже не постучавшись в дверь, вскоре после обеда, когда я обычно или работаю, или же отдыхаю перед «видиком».
В тот день я лежала в легком коротеньком халатике на необъятной кровати, стоявшей в комнате, и просматривала вырезки из газет и журналов, которые были в папке Вячеслава Михайловича, пыталась отыскать что-нибудь годное на роль лыка в строку.
— Простите, что врываюсь к вам, Барби, — она уставилась на меня тем взглядом, каким глядел бы мужчина, если бы вдруг застал женщину в таком виде. — К вам приехал человек от Шефа.
— Он сюда войдет? Или мне выйти?
Мне вдруг подумалось, что это может быть Петр Васильевич. Если это так, было бы лучше, чтобы он сам сюда вошел — потому что в этом халатике я выгляжу прелестно и сексуально… Да при чем тут моя сексуальность, черт меня побери! Мезенцев, если приедет, совсем не за тем, чтобы мной полюбоваться.
Подчеркнуто сухо, словно прочувствовав, что я кого-то сейчас хотела бы увидеть, Настоятельница поджала губы и вышла. Я, мгновение поколебавшись — стоит ли переодеваться, присела к столу. Там и осталась сидеть, стараясь напустить на себя маску безразличия.
Не знаю, насколько мне удалось. Потому что в комнату вошел человек, которого я бы хотела видеть меньше всего. Это был Игорь Викторович.
Он остановился у порога, скользнул взглядом по глубокому вырезу халата и вежливо склонил голову.
— Здравствуйте, — заговорил он привычно-почтительным тоном. — Как у вас тут дела?
Знала я, прекрасно знала, что не следует с ним ссориться и ругаться. Да только ничего не могла с собой поделать. Такая уж я.
— Насколько мне представляется, — я постаралась, чтобы мои слова звучали как можно высокомернее, — вы сюда прибыли отнюдь не для того, чтобы справиться о моем здоровье. Или я ошибаюсь?
Ничто не дрогнуло у него в лице. Даже тон остался все таким же почтительным.
— Нет, вы не ошибаетесь. Я прибыл сюда с поручением от Вячеслава Михайловича.
Естественно. А как же могло быть иначе?
— Слушаю вас.
— Вячеслав Михайлович просил забрать имеющиеся у вас бумаги.
Ну что ж, он и так мне отдал их на две недели, а они и в самом деле могли ему понадобиться.
— Сейчас я их соберу.
Надо было все-таки переодеться. Потому что сейчас, когда я собирала разложенные на кровати вырезки, мой до последней степени коротенький халатик свою прямую миссию — прикрывать обнаженное тело — выполнял весьма относительно.
— Вот, прошу вас…
Боюсь, большинство листочков я запихнула в папку не слишком аккуратно.
— Вы не поняли меня, Виолетта Сергеевна, — проговорил Игорек, терпеливо дождавшись, пока я их собирала. — Вячеслав Михайлович желает познакомиться с теми записями, которые вы уже сделали в процессе работы. То есть мне нужны все бумаги. Все до единой.
Вот тут-то я и растерялась.
— Но позвольте, это же только отдельные наброски… — залепетала я. — Это рукопись, черновик… Над ним еще работать и работать…
Игорь Викторович позволил себе слегка, самую малость, улыбнуться.
— Виолетта Сергеевна, мы с вами оба работаем на одного человека. Вы его знаете немного хуже меня, но должны были бы понять, что если Вячеслав Михайлович сказал, что хочет познакомиться со сделанными вами записями, значит, вы должны их ему передать, а я должен их у вас забрать. Вы со мной согласны?
Что и говорить, ткнул он меня сейчас, как говорится, «фейсом об тейбл», напомнил место, которое должна знать и при этом никогда не забываться.
— Ну что ж…
Я вернулась к столу, аккуратно собрала отпечатанные на прекрасной современной пишущей машинке, которая была в комнате, страницы. Отдельно сложила написанные от руки.
— Так теперь что же, я могу считать свою миссию выполненной?
— Нет, вам еще придется здесь немного побыть, — любезно улыбнувшись, проговорил Игорек. — Завтра вы получите дальнейшие инструкции. Ну а пока вот, поразвлекайтесь… После такой работы отдых вам не повредит.
Он выложил на стол две видеокассеты.
— До свидания, — поклонился он мне.
После чего повернулся и вышел. Я осталась в комнате одна.
И мгновенно на меня навалилось одиночество. До сего момента я знала, что надо работать, что потом получу много-много денег и тогда смогу забыть весь этот кошмар. И вдруг у меня отобрали мою работу, оставили одну и приказали ждать завтрашнего дня. Ну почему бы просто не отпустить? Чего они еще от меня хотят?
Нет, определенно что-то очень важное не доходит до меня во всем этом деле. Ну а коль держат меня здесь за мальчика для битья, должны они понимать, что я таковым безропотным мальчиком быть не собираюсь.
Я решительно сбросила с себя халатик. Мимоходом подумала о том что вполне вероятно, на меня сейчас смотрит та же Настоятельница. А может, и не только она. Неважно. За все это последнее время я так свыклась с мыслью, что за мной могут подглядывать, что уже не обращала на эту вероятность внимания. Да-да, как ни странно это звучит, к такому тоже привыкаешь… Достала из стенного шкафа свой сарафанчик, в котором вышла из дома, чтобы ехать по приглашению Вячеслава Михайловича, польстившись на уговоры Игоря Викторовича. Надела его.
Решительно направилась к двери.
Однако едва я успела ее распахнуть, как отпрянула. За дверью стояла Настоятельница. В руках она держала поднос.
— Вы куда собрались, Барби? — любезно поинтересовалась хозяйка.
Она надвинулась на меня всей своей массой, и мне пришлось податься назад.
— Мне здесь больше нечего делать, — проговорила я. — А потому я хочу уйти.
Теперь, когда порыв угас, я понимала, что меня без разрешения Самойлова отсюда не выпустят. А прорываться силой — силы-то у меня на то и не хватит.
— Не надо, Барби, — чуть возвысила голос Настоятельница. — Вы же прекрасно понимаете, что эта ваша выходка ни к чему не приведет.
Понимала, конечно.
А она глядела на меня все с тем же выражением лица. Глаза горели жадно. А губы кривились в иронической улыбке. Будто знала она нечто такое, что распирает ее от желания мне рассказать, да только никогда не решится на это.
Настоятельница поставила поднос на столик. Там был уже ставший привычным набор: коньяк для нее, мой коктейль, лед… Ну и так далее.
Распрямившись, хозяйка повернулась ко мне.
— Вячеслав Михайлович предполагал, что вы можете попытаться уйти, а потому попросил навестить вас и поговорить с вами.
— О чем? — вырвалось у меня.
Сейчас, коль уж уйти нельзя, коль уж оказалась я едва ли не пленницей, я скорее предпочла бы побыть одной, даже «видик» посмотреть. Но находиться в одной комнате с Настоятельницей не хотелось.
По всей видимости, она это поняла. Тем не менее опустилась на привычное для себя место, в кресло, и уставилась на меня.
— Присаживайтесь, — предложила она мне.
Что ж поделаешь? Приходилось покоряться.
Настоятельница подняла свой стакан с коньяком. Кивнула мне на бокал.
— Ну а вы что же?
…Скоро я поняла, что в мой напиток мне что-то подмешали. Что именно — понятия не имела. Я не была пьяной, я не чувствовала себя так, как, по идее, должен себя чувствовать человек, употребивший наркотик. Зрение не туманилось, речь была твердой. Вот только…
Женщины меня поймут! Только чувствовала я, как вдруг налились соски грудей, как внизу живота стало горячо… Вдруг нестерпимо захотелось ощутить на своих губах поцелуй, да такой, чтобы до боли, до того, чтобы зубами царапнул он меня…
Нет, не могу, не буду, это нельзя, это дочка будет читать, а ей еще рано, рано, рано…
— Как ты себя чувствуешь?
Настоятельница уже сидела рядом со мной на диване. Поглаживала меня по руке.
И мне это вдруг стало приятно. И глаза ее горящие уже не вызывали неприятия. И губы… Я была уже согласна даже на такие губы, на губы, вокруг которых нет привычной колкой мужской щетины…
Господи, чем же и зачем она меня опоила, эта мужеподобная ведьма?
Я не знаю, что со мной произошло, не знаю, что меня вдруг сдернуло с дивана.
Быть может, осознание того, что и здесь может оказаться глазок телеобъектива, который направлен прямо сюда и который скрупулезно фиксирует малейшее действие, происходящее здесь… А может, вдруг бросилось в глаза, как возбужденно вздымается женская грудь между по-мужски мускулистыми руками… А может, представилось, как пленочка эта будет растиражирована и продаваться в метро и станут ее просматривать, роняя сопли и слюни, девочки и мальчики младшего школьного возраста… А то еще и Петру это покажут…
Не знаю.
Только я вдруг, неожиданно даже для самой себя, вскочила с места, отдернув свою руку.
— Прекратите! — громко сказала я.
Она не удивилась. Только опять искривились ее губы в странной усмешке.
Потом поднялась со своего места и молча направилась к двери.
— Кувшин забери! — крикнула я ей в спину.
Женщина оглянулась. Снова бросилась в глаза ее странная ухмылка.
— Пусть постоит пока, — произнесла она непонятное. — Вдруг еще пригодится…
2
Это ж надо было так случиться, что внезапно, после столь длительного трудового галопа, мне вдруг нечем стало заниматься. Работу, на которую наняли и за которую обещали заплатить, безо всяких объяснений неожиданно отобрали, а ничего взамен не предложили. А внутри, в самых интимных «закоулочках» тела, по-прежнему трепетало, хотя уже и не так остро, как раньше, неугасимое желание… Как бы это сказать… Ну, скажем, желание близости.
Вот ведь опоила-завела, чертовка мужеподобная, растак тебя, расперетак!..
Так чем же теперь заняться, коль так уж все сложилось? Не просить же, и в самом деле, эту «розоватую» фурию пригласить ко мне какого-нибудь клиента!.. Слишком я себя уважаю и ценю, чтобы становиться панельной девкой! Да и она сама, российская полномочная представительница аборигенок с острова Лесбос, меня тоже отнюдь не прельщает.
…Подошла к столу, взглянула на корешки видеокассет, которые привез с собой и оставил для меня Игорь Викторович. Что тут? Боевик и кинокомедия. Куда мне сейчас еще и боевик смотреть, в моем-то состоянии. Может, хоть посмеюсь…
Однако посмеяться мне, хотя и очень этого хотелось, не удалось. Вместо того чтобы тащиться от приключений какого-то психолога, которому в наследство от отца досталась слониха, я почему-то вновь и вновь вспоминала все того же Петра Васильевича. И не просто вспоминала — коль учесть мое взволнованное состояние.
Ладно, постоянно вертелось в мозгу, я во все это дерьмо вляпалась по собственной глупости, да, из желания заработать. Самойлов, насколько я могу судить, изначально, едва ли не с пеленок, был бандитом. Боксер слишком привык к красивой жизни, а кроме как кулаками махать да по морде получать, больше ни на что не способен. Игорек, понятно, «шестерка». Майор Колесов за деньги на все согласен… Ну и так далее, данный список изначально порочных людей можно продолжать и продолжать. Ну а этот-то, этот — человек, гордый, независимый человек — он-то как в подобную компашку попал? Впрочем, как именно он сюда попал, я уже знала. А вот почему всей этой камарилье столь верно служит?..
Да что ж это ты, любезный Петр Васильевич, так прилип-то ко мне, а? Ну пойми же ты, дубина стоеросовая: не прельщаешь ты меня совсем, никоим образом, ну никак не прельщаешь! Что ж тебе еще-то надо-ть?
Убеждала я себя в этом, а у самой все внутри прямо сжималось от проклятого выпитого зелья. И Мезенцев все время стоял перед глазами…
Бред какой-то, такого у меня никогда не бывало. И быть такого не может! Ну а если кто вздумал бы рассказать нечто подобное — наверное, в жизни не поверила бы.
А с экрана «видюшника» придурковатый парень спрашивает про слониху:
— А как они трахаются, эти слоны? Представляешь, такая махина развалится…
Черт побери, у них что же, других тем для разговоров нет, про это дело только?
Я с места, не поднимаясь, нажала кнопку на пульте «ленивчика» и погасила экран. Хватит, в конце концов. Лучше я лягу да постараюсь заснуть, и впрямь ведь устала за эти дни. Глядишь, может, и в самом деле завтра домой отправлюсь. Да еще с такими деньжищами!
Ох и кутну же я тогда, ох и задам же всем жару!..
Сладко потянувшись, мгновение поколебавшись, решительно сбросила с себя халатик, прошла к столику, над которым висело огромное зеркало. Что, нравится?.. Ну так смотрите же, гады, недолго вам осталось мной любоваться!
Я демонстративно наполнила стакан, бросила в него два кусочка слегка подтаявшего льда и прошла к постели. Улеглась, не укрываясь, сполна отпила зелья. Почувствовала, как по телу прошлась легкая приятная волна.
Эх, жаль, мелькнуло досадливо в голове, что я сразу не догадалась кувшин поближе к постели перенести. А теперь уже подниматься лень.
Сейчас допью — и спать! Сны у меня скорее всего будут те еще, как говорится, с картинками сниться… Ну да ладно. Кто его знает, может, завтра и наяву отведу душу…
А перед глазами опять всплыл Петр Васильевич. И мне в этот раз совсем не хотелось прогонять его образ.
3
Я уже совсем было задремала, когда услышала осторожный стук в дверь. Так в комнату к женщине мог стучаться только мужчина. Мужчина… И у меня вдруг вновь замерло сердце.
Теперь уже я ни на йоту не сомневалась, что за дверью стоял и несмело стучал в нее именно Петр.
Я поспешно потянула из-под себя покрывало, на котором, не расстилая постель, дремала. Лишь добравшись до простыни, натянув ее на себя, крикнула:
— Войдите!
Чутье на сей раз меня не подвело. Это и в самом деле был тот, кого я и ожидала увидеть. Петр Васильевич Мезенцев. Собственной персоной.
Он переступил порог и остановился, потупившись. В принципе, если уж на то пошло, любой мужчина, переступая порог спальни, в данном случае имеется в виду, естественно, женская спальня, увидев в постели женщину, должен смущаться… Впрочем, я говорю ерунду! Мужчина должен делать одно из двух: либо вообще не переступать порога женской спальни, либо только с позволения хозяйки, и тогда уж действительно нечего смущаться. Хотя…
Хотя, насколько беднее и скучнее стала бы наша жизнь, если бы хоть изредка какой-нибудь нахал не переступал порог женской спальни без нашего на то — хотя бы показного — разрешения!
— Вы позволите?
Итак, он был явно смущен. И, исходя из этого обстоятельства, было совершенно очевидно, что и ему я не даю покоя. А это всегда приятно. Это всегда приятно всякой женщине. Кто будет спорить?.. Что-то не слышу бурных возражений.
— А, это вы… — протянула я по возможности томно. — Очень приятно. Рада вас видеть у себя… Слушаю вас, Петр Васильевич…
Он глядел на меня жадно, словно пытался угадать под простынкой очертания моей фигуры. Наверное, она прорисовывалась достаточно четко. И, скорее всего, тонкая материя не скрывала, что под ней я была абсолютно голая. И мне этот его жгучий мужской взгляд отнюдь не был неприятен.
Петр смутился от того, что я это заметила, оторвал глаза от моих очертаний и стал смотреть на мое лицо.
— Здравствуйте, Виолетта Сергеевна… Я тоже рад вас видеть.
Его мощная фигура никак не гармонировала с несмелым тоном.
— Добрый вечер, Петр Васильевич, — отозвалась я. — Какими судьбами?
Мезенцев сразу подобрался, едва ли не руки по швам вытянул.
— Я приехал сюда с поручением от Вячеслава Михайловича, — сообщил он мне.
Нет сомнения, что если бы мной самой не владел в тот момент бес желания, я бы, скорее всего, так не поступила бы. А тут — не сдержалась.
— И только по поручению? — переспросила я. — А как же зов сердца?
Он коротко стрельнул в мою сторону глазами и опять отвел их. Тут уж третьего быть не может: мужчина на красивую женщину, лежащую, едва прикрытую простынкой, в постели, либо глядит откровенно, либо же, напротив, старательно этого избегает.
Мезенцев на мою провокацию не поддался. Вернее, постарался не поддаваться.
— Вячеслав Михайлович просил передать вам ваш гонорар. Ваши деньги…
Он достал из кармана конверт, сделал шаг к кровати и протянул его мне. А глядел не на мою руку, не на выражение лица — теперь уже откровенно любовался мной! Уж я-то такие взгляды прекрасно знаю.
Петр не был красивым, хотя лицо его выделялось суровостью и мужеством. И тем не менее, я тоже с удовольствием смотрела в его жадно распахнутые зрачки. Он хотел, он жаждал меня!.. И покажите мне женщину, которой неприятен такой взгляд!
— И что же в нем?
Мне было приятно слушать его голос. Потому и задала этот абсолютно лишний вопрос.
— Здесь десять тысяч долларов новыми «сотками», — ровно ответил Петр Васильевич. — Можете пересчитать.
Я не собиралась пересчитывать. Мне вдруг нестерпимо, до боли, до судорог, до… Не знаю чего.
Мне просто нестерпимо захотелось его, Петра Васильевича Мезенцева.
— Пересчитать? — переспросила я. — Я не буду пересчитывать… Выпьешь со мной?
Отставной офицер швырнул конверт на столик. Взглянул на меня.
— С тобой?
Он понимал, что со мной происходит, и не задавал лишних вопросов. И я знала, что и он испытывает ко мне такое же влечение. Это было какое-то взаимное наваждение, обоюдная страсть.
— Со мной, — не стала кокетничать я.
Он прошел к столику, налил в пустой стакан коньяку, который пила Настоятельница. Потом вожделенно взглянул на меня.
— А тебе чего?
Мне не хотелось ничего ему говорить. Только молча качнула головой в сторону кувшина.
Петр Васильевич наполнил еще один стакан и принес его мне. Я его выпила, этот напиток. Потому что мне очень хотелось, чтобы зелье пробрало меня как можно сильнее.
Я его безумно хотела, этого офицера-неудачника, Петра Васильевича Мезенцева.
Как бы то ни было, он был самым порядочным мужчиной из тех, кого я встречала за последние дни. Да и из всех остальных знакомых мне мужчин.
4
…Мы лежали утомленные, умиротворенные, утоленные… Он поглаживал меня по голове своей могучей твердой ладонью, и я чувствовала, как под его кожей перекатываются твердые клубки мышц.
Мне было просто хорошо.
— Ты давно женат? — спросила я.
— Да, — ответил он после паузы.
— И как вы с женой живете? — упорно продолжала допытываться я.
Этот вопрос я своим мужчинам задаю часто. Мне это всегда любопытно: почему мужчина, женатый мужчина, вдруг оказывается в постели у другой женщины. И если кто-то начинал заливать, что она у него стерва, что она его не понимает и т. д., и только потому он пошел на это — с таким мужчиной близости больше не допускаю. Если он такое про жену говорит, что же станет рассказывать обо мне? А будет обязательно — мужчины в этих вопросах трепачи похлеще нас.
Однако в данном случае я вопросы задавала не из праздного любопытства. Пусть бы говорил что угодно — ему бы я все простила. Мне почему-то было приятно осознавать, что он всякий раз задумывается перед тем, как ответить — не хочет обманывать и в то же время не желает сказать что-нибудь, что будет неприятно мне.
— Нормально. Как все, — потом подумал и добавил — Как все: всяко бывает… А в целом нормально.
Я поцеловала его. Поерзала, устраиваясь поудобнее. Провела ладонью по его мускулистой груди.
И продолжила допрос:
— А ты ей изменяешь?
Он слегка пожал плечами.
— Что значит «изменяешь»? — не то растерянно, не то смущенно проговорил он. — Сказать, что совсем уж безгрешен, — так нет. Но и не ищу специально приключений. — И врубил с военной прямотой — Во всяком случае, любовницы не имею.
Мне хотелось его поддразнить.
— А я? — сделала вид, что обиделась.
Петр и в самом деле растерялся.
— Ты — это другое, — смущенно промямлил он. — Разве ты любовница?
Он умолк, не в силах подобрать слова. Надо сказать, его реплика озадачила и меня. Чего угодно могла ожидать на свой вопрос, но не такое.
— А кто же я?
Мезенцев заговорил, сбивчиво, комкая мысли и перебивая сам себя:
— Ты… Нет, ты не любовница. Любовница, это когда богатый и похоть тешить… А ты… Ты сказка. Ты мечта, — он радостно повторил, явно довольный, что сумел подобрать нужную формулировку своей мысли — Да, ты мечта. Только та мечта, которую можно обнять и приласкать…
Да, такого мне еще никто не говорил! Гляди-ка: солдафон солдафоном — а ведь поэт!
Похоже, его и самого смутила патетика собственных слов. Поэтому он тут же спросил у меня:
— А ты замужем?
Теперь уже я не знала, как он будет реагировать на мои откровения. Потому что нетрудно было представить, какого рода вопросы станет он задавать.
Впрочем, у меня опыта вести подобные разговоры, судя по всему, побольше, чем у него. Я всегда в таких случаях отвечаю максимально откровенно. Хотя бы уже потому, что мы легче, чем мужчины, можем «отфутболить» своих любовников, да и кандидатов на таковых.
— А ты как думаешь?
Он ответил быстро, наверное, и в самом деле думал об этом не раз.
— Думаю, что нет.
— А почему?
— Потому что нормальный муж не разрешил бы жене пуститься в такую аферу.
Логично, конечно.
— Нет, конечно. Ты прав. Была когда-то. Но это было так давно…
Петр хмыкнул.
— «Давно»… — с иронией подметил он. — Ты еще слишком молода, чтобы для тебя что-то было слишком давно.
Конечно, если посмотреть на историю моего замужества с колокольни его возраста, то это вообще получается едва ли не вчера.
5
Отчего я проснулась, даже не знаю. Наверное, интуиция подсказала, что в моей жизни грядет перелом. Очередной перелом. Трагический, жуткий, страшный, неимоверно ужасный перелом.
Я встрепенулась, еще не успев сообразить, что же меня встревожило, инстинктивно прижалась к Петру. Наверное, во все времена, начиная с пещерных, женщина предвидела опасность и искала защиты у мужчины.
— Что случилось, милая?
Очевидно, он не спал и тут же с готовностью обнял меня и прижал к себе.
— Не знаю, — прошептала я. — Мне просто стало вдруг страшно.
В доме было тихо. Нигде не слышалось ни звука. Что, впрочем, вполне понятно при тщательнейшей звукоизоляции, которой отличались комнаты в этом борделе. Однако я ощущала, чувствовала: что-то происходит.
Не сомневаюсь ни на секунду, что девяносто девять мужиков из ста, услышав такое, сказали бы что-то из серии «Это тебе показалось, слышишь, какая тишина, давай лучше опять займемся любовью…» Петр был сотым — не случайно его имя означает «камень». А может, все дело в том, что он прошел две войны, — а там не спрашивают, сколько ты прослужил и откуда знаешь про опасность.
Мезенцев решительно высвободился из моих объятий, рывком потянулся к своей одежде, небрежно сброшенной на стул. В комнате было темно — лишь едва заметно тлел ночничок. А Петр был впервые в этой комнате да и раздевался он торопливо…
Короче говоря, он опоздал.
С резким шумом распахнулась дверь. Мгновенно и нестерпимо ярко вспыхнул свет. Я зажмурилась и инстинктивно натянула на себя тонкую простынку, которой была едва укрыта. Наверное, Петр тоже зажмурился, потому что остановил свое движение, замер рядом. Его я и увидела первым, когда решилась приоткрыть глаза. Он и в самом деле сидел на краю кровати и тоже моргал, приноравливаясь к яркому свету.
Все остальное я увидела уже потом.
Прямо перед нами стоял, сложив руки за спиной и покачиваясь с пятки на носок, Вячеслав Михайлович. Он смотрел на нас молча, долго и как будто даже с сочувствием. От двери вытягивал шею, чтобы лучше видеть происходящее, Игорь Викторович, Игорек. Его лицо лучилось нескрываемым торжеством. Ну а на своем постоянном месте уже сидела огромная Настоятельница, глядя на постель со смешанным чувством — ревности и злорадства.
— Ну что ж, добрый вечер, голубки, — склонил голову в насмешливом поклоне Самойлов. — Как вам спалось-отдыхалось?
Что тут ответишь? Я подавленно молчала, все тянула на себя простыню. Обнаженный Мезенцев покосился в сторону Настоятельницы.
— Мне хоть одеться можно? — поинтересовался он подчеркнуто спокойно.
— В этом нет необходимости, — так же невозмутимо, будто и не происходило в комнате ничего необычного, ответил Самойлов. — Ты ведь знаешь почему?..
Петр кивнул и демонстративно устроился рядом со мной. Подтянул повыше подушку, откинувшись на высокую зеркальную спинку широченной кровати. Аккуратно, чтобы не оголить меня, закутавшуюся в материю, как куколка в кокон, выпростал уголок простынки и прикрыл низ живота. Все это он проделал подчеркнуто спокойно и неторопливо. Словно бы и не были мы сейчас в ситуации совершенно немыслимой.
— Ты что с ней сделаешь? — закончив свои манипуляции, кивнул Мезенцев в мою сторону.
— С ней? — переспросил Вячеслав Михайлович. — Вот это я понимаю, истинный джентльмен… В первую очередь думает о даме, а о себе даже не вспоминает… Не беспокойся, Петро, с ней все будет в порядке…
Только теперь, оправившись от первого шока, в который ввергло меня их нежданное вторжение, я решилась заговорить. В конце концов, по какому праву в мою спальню кто-то врывается среди ночи, почему кто-то смеет заглядывать в мою постель? Я — свободный человек и занимаюсь чем захочу, с кем захочу и когда захочу.
— А что вообще тут происходит?
Мне очень хотелось верить, что мой голос звучит громко и грозно. Хотя, вполне возможно, он слышался лишь жалким писком.
— Погодите, Виолетта Сергеевна, — небрежным движением руки остановил меня Самойлов. — С вами мы поговорим чуть позже. А пока пообщаемся с вашим возлюбленным…
Я почувствовала, что рука Мезенцева успокаивающе коснулась меня.
— Не вмешивайся, милая, — мягко и ласково сказал он. — Ни во что не вмешивайся, что бы здесь ни происходило. Если он сказал, что ничего плохого тебе не сделает, значит, не сделает. Вячеслав порядочная сволочь, но всегда держит данное слово.
Ничто не изменилось в лице Самойлова, когда он услышал столь сомнительную характеристику в свой адрес. Он не усмехнулся насмешливо, не прищурился со злобой, не скривился презрительно. Просто выслушал оценку и проигнорировал ее, словно даже не заметив.
Вячеслав Михайлович прошел к стулу, на спинке которого висел пиджак начальника охраны, отодвинул его подальше от заметно напрягшихся ног Мезенцева и уселся. Заглянул за отворот висящей одежды, извлек оттуда большой пистолет. Повертел, осматривая, да так и оставил его в руках, небрежно поигрывая им, пощелкивая каким-то рычажком, расположенным сбоку, под большим пальцем. А сам глядел только на Мезенцева, старательно избегая даже покоситься в мою сторону, хотя мы с Петром и лежали рядом.
— А я ведь всех предупреждал заранее… — напомнил Самойлов. — В том числе и тебя.
— Предупреждал, — не стал отрицать Мезенцев. — И я знаю, что ты сейчас со мной сделаешь… Только прошу тебя об одном, — он замялся, не зная, как сформулировать свою просьбу. — Надеюсь, ты это выполнишь — все же мы с тобой давно знакомы…
Самойлов усмехнулся, всем своим видом показывая, что знает, о чем пойдет речь.
— Если это не пойдет вразрез моим планам, то я это выполню, — тем не менее предоставил Мезенцеву возможность высказаться.
Тот взглянул ему прямо в глаза.
— Думаю, что не пойдет. Прошу тебя только об одном: не сейчас и не здесь…
Он еще не закончил говорить, а Самойлов уже качал отрицательно головой, по-прежнему улыбаясь своей коварно понимающей улыбкой.
— Нет, Петро, нет и нет. Это исключено. Именно здесь и только сейчас.
Я почувствовала на себе взгляд Мезенцева. Повернула голову и увидела в его глазах столько адресованной мне любви, нежности, сочувствия…
— Прости, милая, что так получилось, — ласково сказал он. — Сама понимаешь, что я этого не хотел. — Потом повернулся к Самойлову и по-прежнему спокойно произнес — Ну так не тяни! Начинай!
Простынка, которой он прикрывался, сдвинулась, обнажая его. Тогда я, уже немного успокоившись, словно пришла в себя после шока. В конце концов, мы здесь вдвоем. Пусть я не понимаю, о чем они говорят, пусть я вообще ничего сейчас не понимаю. Но мы здесь вместе, и я тоже виновата в том, за что сейчас в одиночку расплачивается мой любимый человек.
Когда я это поняла, решительно и демонстративно подвинулась к Петру, прижалась, укутала материей. Петр ласково провел ладонью по моим волосам.
— Ах, как это трогательно, — ёрничая воскликнул Вячеслав Михайлович, делая вид, что утирает слезу. — Право же, я сейчас разрыдаюсь…
Мезенцев проигнорировал его выходку.
— Тебе, Слава, и в самом деле никогда не понять людей, которые испытывают муки совести и которые настолько запутались в этой жизни, что для них смерть может превратиться в избавление…
В этот миг лицо Самойлова как будто передернула болезненная судорога. Правда, уже в следующее мгновение оно опять приняло все то же снисходительное, сочувствующее выражение превосходства, с которым он и дослушал Мезенцева до конца.
— У тебя, Слава, есть только критерий морали: выгодно это тебе лично или нет, — продолжал Мезенцев. — Тебе плевать на всех и вся — лишь бы только удовлетворить собственные желания. Разве не так? И ты переступишь через все, лишь бы тебе лично было хорошо.
Самойлов согласно кивнул.
— Да, Петя, ты почти прав. Я действительно эгоист и циник — и не считаю нужным скрывать это. Но при этом я и не фарисей, который долдонит о морали, а сам отнюдь не являет собой образец примерного поведения. И еще неизвестно, кто из этих категорий людей хуже… Но я сказал слово «почти». Потому что помимо своего личного эгоизма есть в подлунном мире еще две вещи, ради которых я пойду на все.
— И что же это?
Вячеслав Михайлович глядел ему точно в глаза. И слова выговаривал медленно, четко, внятно.
— Я, Петя, превыше всего ставлю интересы дела, которому служу. Пусть это дело даже аморально, преступно и антиобщественно. Поэтому сегодня я много чего сделал и сделаю ради него.
Уже второй раз Самойлов намекал на то, что сегодня еще предстоят какие-то события. Меня это пугало. Я, конечно, не думала, что за этот вечер со мной Мезенцев будет так уж сильно наказан. Но что же тогда другое должно сегодня произойти? То, что нам не позволяют одеться, было вполне понятно — Шеф именно этим унижением решил наказать нас. Ну да ладно, скоро все это закончится. И они уйдут, эти люди. И мы с Петром уйдем. Ко мне. Жене я его больше не отдам!
И я издам книгу. Там Шеф будет расписан во всей красе, этот самоуверенный, самовлюбленный мафиози!
— Ладно, может быть, мне трудно судить… — Я почувствовала, что Мезенцев пожал плечами. И спросил — Ну а вторая дорогая тебе вещь?
Самойлов откинулся на спинку стула, сминая воротник висящего там пиджака. Вспомнилось невпопад, как я всегда ругала мужа за это.
А Шеф между тем произнес весомо:
— Ну а вторая вещь… Это не вещь. Это существо, самое дорогое для меня существо… У меня есть дочь, Петя. Об этом мало кто знает, но тебе скажу… Чудная девушка, вон на нее похожа, — он кивнул в мою сторону. — Она живет за границей, у нее имеется солидный счет, она ни в чем не нуждается и никогда не будет нуждаться. А завтра на ее счет поступит очередная, очень большая, сумма. Так-то вот.
Петр задал вопрос, который и я хотела задать, да только он меня опередил:
— А она знает, чем ты занимаешься?
— Пока нет. Но надеюсь, что благодаря ей, — опять кивок в мою сторону, — узнает. Потому что книгу про меня она получит обязательно. Я об этом позабочусь.
— И тебе не будет стыдно?
Самойлов рассмеялся. Правда, смех у него был не очень веселый.
— Петя, Петя, черт тебя побери, как же ты наивен!.. Да разве может быть стыдно отцу, который обеспечил своей дочери безбедное существование на всю ее жизнь, даже если она проживет тысячу лет? И разве дочь, получив состояние, сопоставимое с наследством дочери, скажем, барона Ротшильда, станет осуждать отца за то, каким путем он добыл все это?.. Быть может, где-то в Америке или во Франции в восемнадцатом веке кто-то так и поступил бы. Но у нас в стране сегодня, когда народ нищает, а одно из первых лиц государства не спешит уплатить налоги с доходов, сопоставимых с бюджетом небольшого государства… Нет, Петя, нет, в этом отношении можешь быть спокоен: она меня не осудит, она меня поймет, она мне вечно будет благодарна…
— Это ты мне доказываешь или себе? — негромко спросил Мезенцев.
Вячеслав Михайлович словно споткнулся на полуслове. Задумчиво поджал губы.
— Ты прав, отставной подполковник Мезенцев, — с подчеркнутой торжественностью произнес Самойлов. — Наше общение затянулось.
Он слегка кивнул. И тут же раздался громкий хлопок. Я почувствовала, как дернулось тело Петра, к которому прижималась. Хлопок послышался от двери, где молча стоял Игорь Викторович. Невольно взглянув в ту сторону, увидела, что Игорек держит в руке непривычной формы пистолет, с большим черным цилиндром на стволе.
И только увидев все это, я поняла, что же произошло. Отпрянула от Петра, на мгновение даже забыв потянуть за собой простыню.
Тело Мезенцева боком, медленно сползало с подушки на крахмальную простыню. Глаза его были открыты, выражение лица, казалось, совсем не изменилось. Только на его мускулистой шее появилась маленькая ранка, из которой толчками выдавливалась алая кровь. Она, эта живая струя стекала на постель и собиралась в лужицы, не сразу пропитывая плотную материю.
Все это произошло настолько просто, буднично и неожиданно, я была настолько ошеломлена, что даже не вскрикнула, не забилась в истерике, что непременно должно было со мной произойти.
— Хороший выстрел, Игорек, — буднично похвалил Самойлов. — Классный.
Лишь теперь, услышав звук его голоса, я в полной степени осознала весь ужас происшедшего.
Только что человек разговаривал, спорил, что-то доказывал, только полчаса назад он меня обнимал, только два часа назад нежно и сильно ласкал меня… Всего-то ничего прошло с той поры, как он был ЧЕЛОВЕКОМ! И вот он уже не человек, а просто тело, из которого и кровь уже не течет, а только капает!
Я рванулась с кровати. Не обращая внимания на мужчин, голая, начала рыться в небрежно сваленных возле зеркала вещах. Сказать, что я искала что-то конкретное, было бы сказать неправду. Я просто судорожно перебирала все, что мне попадалось под руку, не понимая, не соображая, что же именно мне надо. Наконец выхватила из груды тряпок длинный шелковый халат, начала торопливо, суетливо, бестолково натягивать его на себя, путаясь в полах, рукавах, карманах, пришитом поясе…
— Сядь! — вдруг рявкнул Самойлов.
От этого окрика я вздрогнула и мгновенно пришла в себя. Увидела себя голой, держащей в руках скрученный едва ли не в жгут халат. И почувствовала себя такой беззащитной и беспомощной… Хотела было схватить простыню, чтобы закутаться в нее, но она была в крови…
И мне стало неимоверно жутко. Как просто эти люди убивают! Как легко и непринужденно лишают они человека права на жизнь!
6
В нос остро ударил знакомый запах нашатыря. Я попыталась резко отдернуть голову. Однако меня крепко держали. И тогда я открыла глаза.
— Очухалась?
Голос был слишком хорошо знаком. Однако доносился вроде как откуда-то издалека.
Пришлось повернуть голову в сторону голоса. Говорил, естественно, Вячеслав Михайлович Самойлов. Все так же безукоризненно одетый, в белоснежной рубашке, с жемчужной заколкой на «бабочке» под жестким воротничком, он глядел на меня, небрежно поигрывая пистолетом.
Я сидела на стульчике перед трельяжем. На кровати по-прежнему лежал Петр — его так никто не удосужился прикрыть хотя бы простыней. Игорь Викторович перегораживал дверной проход, прислонившись плечом к косяку; в опущенной к полу руке он держал оружие. А из угла, с привычного места, напряженно улыбалась отошедшая туда от меня Настоятельница, которую Шеф назвал Таисией.
Все было по-прежнему. Кроме одного. У меня все в душе притупилось, даже была готова покориться происходящему.
— Ну и как ты себя чувствуешь?
Я перевела глаза на Самойлова.
— Дайте мне попить…
Признаться, я сама удивилась глупости того, о чем просила — до питья ли в такой обстановке… И при этом как-то отстраненно отметила про себя, насколько хрипло выговаривались эти слова.
— Дай Виолетте ее питья, — велел неведомо кому Вячеслав Михайлович.
Настоятельница и Игорек переглянулись. Поскольку женщина не пошевелилась, мгновение поколебавшись, к столику с бокалами и бутылками двинулся мужчина. Игорь Викторович наполнил из кувшина стакан, сделав два шага, протянул его мне.
— А ты позови сюда Светланку! — вновь, не поворачивая головы, приказал Шеф. — Вечер продолжается.
Настоятельница послушно поднялась и торопливо покинула комнату.
Я жадно, в несколько глотков, проглотила смесь.
— Виолетта, ты хорошо помнишь день, когда мы с тобой приехали в этот дом?
Вячеслав Михайлович говорил размеренно, по-прежнему поигрывая пистолетом, который вытащил из пиджака убитого Мезенцева.
Как же его не помнить? Это тот день, когда убили Хакера, когда тот же Самойлов вдруг совершенно неожиданно и сумбурно объяснился мне в любви, когда я познакомилась с Настоятельницей и после чего вот уже две недели не покидаю этот бордель… Как же его не помнить?
— Итак, ты знаешь, что это за дом и чем тут занимаются, — удовлетворенно констатировал Самойлов.
Я согласно кивнула.
— Естественно, ты понимаешь, что и здесь тоже, как и на «объекте», все комнаты снабжены телекамерами. Это очень удобно, потому что мы записываем на пленку все, что тут происходит, монтируем все это, а потом продаем через сеть «комков» как порнографию. Удобно, знаешь ли, и немалый доход приносит…
Он еще не закончил говорить, а я почувствовала, как по спине, несмотря на жару, прошелся озноб. Что еще задумал этот жестокий, безжалостный человек? Почему он вдруг заговорил про телекамеры?
А если… Мне от этой мысли вдруг стало нехорошо… А если они сейчас продемонстрируют мне запись того, как меня ласкал Петр?! Ведь это будет… Это будет вполне в стиле Самойлова: вот он, Петенька, лежит мертвый, и вот он, любимый, жаркий, в моих объятиях… Неужто у этого мафиози хватит совести сотворить такое? Коллективный просмотр этой ленты с комментариями устроить…
Не знаю, что было бы хуже: эта моя мысль или реальная картина, которая через несколько минут развернулась у меня перед глазами…
Они в комнату вошли вместе, Настоятельница и какая-то красивая женщина, облаченная в короткий шелковый халат. Она вошла, растерянно оглядываясь по сторонам, явно не понимая, зачем ее сюда позвали среди ночи.
Вячеслав Михайлович на нее демонстративно не обратил внимания, как и прежде, продолжал разговаривать исключительно со мной.
— Так вот, Виолетта Сергеевна, вам сейчас предстоит узнать некую важную тайну, о которой пока не знает никто, — с некоторой торжественностью в голосе начал Самойлов. — Понимаете? Никто!
Нужны мне твои тайны!
Однако я только подумала об этом, вслух ничего не сказала. Слишком я запуталась в происходящем, слишком была подавлена всеми трагедиями, понять которые было мне не под силу.
— Дело в том, Виолетта, — нарочито медленно, растягивая слова, проговорил Самойлов, — что я тебе обещал изначально, что тебе у меня никто не причинит физического зла. И я, как видишь, сдержал свое слово…
Он вдруг умолк. Было похоже, что он говорил заранее продуманные слова, а сейчас запнулся, понимая, что осталось сказать самое главное, в то время как на это у него уже не хватало духа.
Вячеслав Михайлович вдруг попросил вполголоса:
— Игорек, дай чего-нибудь выпить!
Его подручный замялся.
— Вам нельзя, Шеф…
Где-то в глубине сознания мелькнуло, что сейчас Самойлов вскипит, рявкнет на зарвавшегося секретаря, поставит того на место.
Однако вместо этого Вячеслав Михайлович только повторил еще раз:
— Дай чего-нибудь выпить, Игорек…
Тот опять прошел к столику. Плеснул в стакан коньяку. Хотел было нести Самойлову.
Однако тот остановил его.
— Да ладно тебе, Игорек, чего уж там, налей побольше, не жалей…
Игорь Викторович еще мгновение поколебался, потом нацедил в стакан напитка до половины, подал его Шефу.
Самойлов от души выпил. Сморщился, однако лимон на вилочке, который ему протянул Игорек, попросту проигнорировал.
— Так вот, Виолетта, — продолжил Вячеслав Михайлович, громко выдохнув после коньяка. — Теперь я тебе скажу самое главное, после чего ты многое поймешь из происходящего. Дело в том, что у меня…
Шеф опять сделал паузу. Опять отхлебнул коньяку.
И закончил, скосив глаза на стакан и болезненно скривив губы:
— У меня СПИД, Виолетта!
Живи Гоголь в наше время, картину немой сцены он списал бы с той паузы, которая воцарилась в комнате после заключительных слов Самойлова.
Сам Вячеслав Михайлович долгим и тоскливым взглядом глядел на меня, словно хотел одними глазами передать мне все, о чем бессилен сказать наш бесконечно богатый и в то же время неимоверно косный язык. Игорек провел языком по пересохшим губам; я, признаться, так и не знаю, было ли ему до того известно о болезни Шефа или нет. Настоятельница выпучила глаза, впившись могучими пальцами в подлокотники своего кресла.
Первой из присутствующих среагировала на эти слова Светлана. Она пронзительно, жутко заверещала, отделилась от стены и бросилась к Самойлову. Упала на пол возле него на колени, вцепилась в рукав его пиджака.
— Нет!!! — трясла она мужчину. — Скажи, что это не так! Скажи!..
Вячеслав Михайлович повернул к ней лицо, едва ли не впервые после того, как ее привела Настоятельница.
— Да, Светлячок, да…
Даже несмотря на то, что к тому времени я порядком отупела от происходящего, даже несмотря на это, меня поразила мягкость тона, которым говорил с несчастной безжалостный и циничный Шеф.
— Но почему я? — отпрянула от него женщина. — Ну почему именно я?
Она обессиленно растянулась на полу и зарыдала в голос, в отчаянии колотя кулачками по мягкому ковролину.
— За что?.. — повторяла она сквозь рыдания. — Господи, да за что же?..
Вновь негромко хлопнул выстрел. Однако в этот раз пуля не сразу оборвала жизнь бедняжки. Ее тело еще долго подрагивало в конвульсиях, ноги елозили по пушистой синтетике. И из васильковых глаз умирающей беспрерывно струились слезы.
7
Однако ни Самойлов, ни Игорек внимания на нее больше не обращали. Только Настоятельница с нарастающим беспокойством поглядывала на мучения ее подопечной, которую просто так взяли и пристрелили. Смерть близких или хотя бы просто знакомых мы всегда воспринимаем иначе, чем смерть постороннего.
— Ну а теперь мы переходим к заключительной фазе нашего разговора. — Самойлов снова подчеркнуто обращался исключительно ко мне. — В связи с тем, что я подцепил эту заразу, вся моя жизнь теперь пошла по иному сценарию. Теперь ты, наверное, понимаешь, что и в самом деле мне глубоко наплевать, что и как ты напишешь обо мне. Главное, что после моей смерти память обо мне останется. Пусть и память Герострата… Неважно. Неважно даже то, что эта память только на несколько лет! Главное, что от меня что-то останется, помимо миллионов долларов для моей дочери. Я, Вячеслав Михайлович Самойлов, стану героем книги! Пусть даже отрицательным героем плохой книги…
Он повернулся к Игорьку.
— Ну что, Игорек, пора кончать комедию.
Самойлов грузно, будто от собственных слов вдруг постарел, вместе со стулом повернулся к Настоятельнице. Чуть подвинулся в сторону, чтобы ноги не задели все еще подрагивающее тело Светланы.
— Ты, Таисия, сегодня много чего тут слышала… — начал было он.
— Я ничего никому не скажу!
На мертвенно-бледном лице мужеподобной женщины выпученные, налившиеся кровью глаза сияли ярко, словно рубиновые звезды в ночи.
— В этом, Таисия, никто и не сомневается, — спокойно подтвердил Самойлов. — Ты действительно никому ничего не скажешь. Более того, я тебе благодарен за все, что ты для меня делала. Только вот имеется один момент, который я игнорировать никак не могу. Я сегодня обрываю все концы. Понимаешь? Абсолютно все. Сейчас уже полыхает моя квартира на Кутузовском проспекте, горит дача, а через полчаса будет гореть и этот бордель. Я должен исчезнуть, вообще исчезнуть, бесследно…
— Ну так исчезай! Я-то чем тебе мешаю?
Настоятельница оценивающе бросила взгляд в сторону двери, но там, сжимая пистолет, на нее неотрывно глядел Игорек. Против оружия не попрешь. И она опять со страхом, не моргая, смотрела на Шефа.
— Как это ни банально звучит, ты слишком много знаешь, — усмехнулся Вячеслав Михайлович. — Ты ведь уже слышала, что я говорил: даже исчезая, я должен позаботиться о своем деле. Ну а к тому же самое важное: до тех пор, пока моя дочь не получит всех денег, которые я ей отправил, о ее существовании никто не должен знать.
— А она? — остро кольнула меня взглядом Настоятельница. — Она останется?
— Виолетта будет единственным исключением, — не оборачиваясь в мою сторону, ответил Самойлов. — Впрочем, лично тебя это уже не должно касаться. Прощай, Таисия!
— Нет! Я не хочу! Будь ты проклят!
Не могу поручиться, что Настоятельница кричала именно это. Примерно это — так будет точнее.
Огромная женщина вскочила с места. И бросилась на замершего в двери Игорька. Тот ждал этого, нажал курок, выстрелив почти в упор. Пуля отшвырнула Таисию обратно, в кресло.
— А-а-а!
По-волчьи оскалив зубы, она снова вскочила, подняла руки с растопыренными мощными пальцами и двинулась на опешившего мужчину. Он еще раз, потом второй нажал спусковой крючок. Ее огромное тело оба раза дернулось, подаваясь назад. Однако она продолжала рычать, надвигаясь на попятившегося Игорька. Таисия дотянулась-таки, вцепилась руками в его шею и, выпучив глаза, выдавливая сквозь оскаленные зубы на глазах густеющую пену, начала его душить.
— Уйди! — взвизгнул убийца.
Я видела, как он судорожно старается приставить пистолет к ее груди, чтобы последним выстрелом покончить с происходящим. Однако ему теперь мешал длинный цилиндр глушителя. Из ран Таисии на него обильно текла кровь.
Наконец грохнул еще один выстрел. Пуля опять отшвырнула женщину обратно, в кресло. Однако она была еще жива. Вся залитая кровью, попыталась снова подняться. А Игорек с ужасом глядел на свой пистолет, у которого затворная рама замерла в крайнем заднем положении. У него кончились патроны.
— Да, Игорек, так из тебя ничего и не вышло, — флегматично прокомментировал ситуацию Шеф. — Неужели до тебя так и не дошло, что я сказал, причем говорил неоднократно, что я сегодня обрубаю все контакты. Ты понял? Все!.. А ты дураком был — дураком и останешься. Как же ты умудрился все патроны расстрелять?
По мере того как Самойлов говорил, глаза Игоря Викторовича наливались ужасом.
— Но Шеф, я же не думал, что и я тоже… Шеф, я же всегда…
— Ну и что, что всегда, Игорек? Нужно было бы и о себе подумать, а то привык чужим умом жить. Ты мне больше не нужен. Единственный человек, которого я мог бы оставить в живых из всех вас — это вот он.
Самойлов кивнул за спину, где неподвижно лежал обнаженный труп Мезенцева.
— Ну а если я не помиловал даже его, то уж тебя-то, «шестерку»…
С жестяным звяканьем стукнулась о дверной косяк вылетевшая из рукояти пистолета, который держал в руке Игорь Викторович, пустая обойма. Сам он сунул руку в карман, чтобы достать магазин с патронами.
— Слишком поздно, Игорек!
Два выстрела прозвучали без перерыва, дуплетом. Одна пуля раздробила лобовую кость Игорька, другая добила Таисию, которая все еще пыталась подняться с кресла.
— Вот и все!
Самойлов повернулся ко мне.
Ну кто может представить себе мое состояние в этот момент? Небольшая комнатенка, в которой я всего лишь несколько часов назад пережила самый чудесный вечер в своей жизни, теперь являла собой иллюстрацию к фильму ужасов. В различных позах лежали четыре трупа. Всюду лужи, потеки, разводы крови.
А посреди всего этого спокойно восседал безукоризненно одетый, невозмутимый Шеф, Вячеслав Михайлович Самойлов, крупный российский банкир и предприниматель, входящий в число богатейших людей страны, преступник, на руках которого кровь неведомо скольких людей, «крестный отец», возглавляющий один из мафиозных кланов, имеющий обширные связи, в том числе и за рубежом… Человек, безумно любящий свою дочь… Несчастный, съедаемый изнутри самой страшной болезнью человечества.
Безжалостный убийца, в опытных руках которого находится пистолет.
И перед ним — я, полуголая беззащитная женщина. Женщина, к которой он неравнодушен, женщина, которая только что принадлежала его врагу, женщина, которая уже почти выполнила работу, для которой была нанята, а потому превратившаяся в лишнего свидетеля.
Наверное, я должна была бы упасть в обморок или биться в истерике. Я должна была бы ползать на коленях, пытаясь вымолить пощаду…
Однако я просто сидела, глядя на него. И молчала. Молчала в оцепенении, ожидая следующего выстрела. Который оборвет и мое существование. Я перешла за роковую черту. И была готова к тому, что умру.
— Ну и как получился у нас роман?
Самойлов спросил это в привычной для него манере, равнодушно и буднично. И опять спросил совсем не то, что я от него ожидала.
— Что? — не поняла я.
— Как вы находите, получился у нас роман? — терпеливо повторил он.
— Какой роман?
— Ну как это какой? Роман из серии «Современный российский детектив», черновик которого вы мне сегодня передали…
Боже мой! Среди этого кошмара он говорит о каком-то романе! О книжке!..
— По-моему, все получилось, — не дождавшись ответа, удовлетворенно констатировал Вячеслав Михайлович. — И вы со своей частью работы справились прекрасно. Конечно, еще кое-что сыровато. Кое-что требует шлифовки. Где-то пропущены целые куски информации. Заголовок «Наследник Герострата» какой-то аморфный, не привлекает… Но это все мелочи, детали, неизбежные, при условии, что вы написали книгу в таком темпе… В целом я вами, милая Виолетта Сергеевна, вполне доволен.
Самойлов поднялся, переступил через неподвижное тело Светланы. Дотянулся до столика, взял бутылку с коньяком, вернулся на свое место. Покосился на стекленеющие, по-прежнему открытые глаза лежащей на полу женщины и опять уставился на меня. Отпил коньяк прямо из горлышка, сделав несколько больших глотков. Мне было хорошо видно, как по толстой, в складках, шее могучим поршнем несколько раз прошелся кадык.
— Ну а теперь, милейшая моя писательница, вам осталось дописать только эпилог.
— Эпилог? — переспросила я.
Какой тут эпилог?
— Да, вот эта сцена, — он широко повел рукой вокруг, — может, конечно, годиться для финала. Но на эпилог она явно не тянет. Эпилог предусматривает какой-то вывод, какую-то глубокую философскую мысль. Так что вам нужно будет еще над этим подумать…
Он опять глотнул коньяку. Поморщился, но теперь было похоже, не от спиртного, а от боли. Только вот какой — телесной или душевной? Или на душевную боль он вообще не способен?
— Я хочу приоткрыть вам, Виолетта Сергеевна, еще одну тайну, — доверительно понизил он голос. — Вас она просто потрясет.
Самойлов меленько засмеялся. Засмеялся, словно нашкодивший мальчишка — поглядывая на меня чуть смущенно и в то же время в предвкушении моей реакции, которая его должна позабавить.
А я напряглась. Ну сколько еще можно узнавать тайн! Особенно если учесть, что каждая последующая влечет за собой новые жертвы.
— Скажите мне, Виолетта, вы раньше часто влюблялись вот так, вдруг, в человека, который во время первой встречи никакого особого впечатления на вас не произвел? В человека некрасивого, интересы которого слишком далеки от ваших… А, часто?
— Вы это о чем? — Я и в самом деле не могла понять, на что намекает собеседник.
Он ответил не сразу. Поставил бутылку на пол, достал из внутреннего кармана своего пиджака пачку фотографий и небрежным жестом бросил их на кровать поближе ко мне. Я смотрела на них со страхом. Что еще приготовил для меня этот страшный человек?
— Бери-бери, не бойся…
Вячеслав Михайлович весь этот вечер обращался ко мне то на «ты», то на «вы».
Подчинившись, я взяла в руки снимки. Начала перебирать их, просматривая, тщетно пытаясь понять, с какой целью они мне переданы.
На некоторых из фотографий был запечатлен Петр Мезенцев. Еще живой Петя. Причем они были подобраны так, что на всех он выглядел красиво… Знаете же, как это нередко бывает: вроде бы на снимках один и тот же человек — но почему-то на одном он выглядит прекрасно, а на других его и узнать непросто… Здесь, наверное, специально были подобраны самые удачные фотографии Мезенцева… Вот он стоит, по-мужски гордо откинув голову назад, глядит дерзко, смело, выразительно… Вот он же в спортивном зале — и даже на расстоянии видно, какой силой налито его ладное тело… Вот он смеется — искренне, заразительно, веселье так и брызжет из него… Вот Петя в тире — вытянул руку с пистолетом, внимательный взгляд, легкий прищур, лучики морщинок возле глаза… А вот он снят по пояс в душе — так интимно смотрится сквозь искристо рассыпающиеся струи воды…
А вперемешку с фотографиями Петра — снимки совсем другого плана. На них — сплошная эротика. Не грубая грязная порнография, на которую смотреть неприятно, нет, тут все было красиво. Фотографии были подобраны сродни четырем знаменитым прекрасным роденовским целующимся скульптурам. На снимках я видела переплетенные, обнимающиеся, ласкающиеся, целующиеся пары…
Вячеслав Михайлович опять глотнул коньяку. Он, похоже, начал уже хмелеть. И я не знала, чем мне это грозит, чем все это кончится.
— Когда-то был проведен такой эксперимент, — начал он. — Для контрольной группы зрителей и для согласившихся на эксперимент в разных залах был показан один и тот же небольшой видеофильм. Когда он закончился, подопытные зрители тут же устремились в расположенный рядом пивной бар. Вопрос на засыпку: почему?
Что-то подобное я когда-то слышала. И потому глядела на Шефа с нарастающим беспокойством.
— И почему?
Он снисходительно усмехнулся.
— Ты прелестна, Виолетта. Но только ты не слишком начитана и эрудирована. В этом беда всех вас, баб… Да потому что посредством одного и того же ролика можно внушить человеку, чтобы он совершил какое-то вполне определенное действие.
Похоже, я начинала что-то припоминать и понимать. Ведь и в самом деле, всякий раз, когда я смотрела любую видеокассету, которую мне передавал Самойлов, я испытывала неодолимую тягу именно к Мезенцеву. Мне хотелось его… Так, значит…
— И как вы это делали?
Самойлов довольно улыбался, увидев, что я начинаю что-то понимать.
— А-а, дошло?.. Да очень просто! Берется любой фильм, любая видеопленка, а каждый двадцать пятый кадр ставится тот, который нужно внушить человеку. Сознание этого не замечает. А подсознание фиксирует. Это так и называется «эффект двадцать пятого кадра». Поставь каждый двадцать пятый кадр с кружкой пива — по окончании сеанса подопытный побежит в пивной бар. Поставь кадр приятного тебе мужчины, а еще через двадцать пять кадров интимную сцену — и ты будешь мечтать только об одном: поскорее отдаться именно ему. Поставь умело подобранные кадры — и ты сможешь управлять человеческой психикой так, как ты сам того пожелаешь.
Боже ты мой! Значит, мое отношение к Петру было привнесено, привито мне, словно ветка груши к яблоне, этим безжалостным монстром! Сначала он при помощи техники влюбил меня в Мезенцева, а потом его же за это и убил!
Но ведь тогда, выходит, можно манипулировать человеческим сознанием и человеческими потребностями как угодно!
— Но ведь это подло!
Даже сквозь мое заторможенное сознание пробилось понимание этого факта.
— Да мало ли что мы делаем подлого в этой жизни, Виолетта! — ухмыльнулся Вячеслав Михайлович.
И по его многозначительной, дьявольской ухмылке я поняла, что он и сейчас говорит мне не до конца всю правду.
— И что же вы мне еще внушили?
Не скрою, эту фразу я произнесла едва ли не с ужасом. Больше всего сейчас боялась, что он и в самом деле подтвердит, что я еще на что-то запрограммирована, «зазомбирована». Право же, мне легче было бы сейчас же принять смерть и упасть рядом с Петром, чем знать, ожидать постоянно, что рано или поздно сработает какой-то запрятанный в меня механизм.
С Петром… Но погоди-ка, ведь тогда получается, что настоящей любви к этому человеку у меня никогда и не было! Что чувство к нему у меня было привнесенное, что исходило оно от этого исчадия ада, которое сейчас сидит передо мной и усмехается.
— Так что же ты мне еще внушил, мерзавец?!
И снова он не ответил. Опять припал к бутылке. Оторвавшись от нее, заговорил уже иначе, искренне, без рисовки и снисходительного хвастовства.
— Так ты теперь поняла, Леточка, почему я тебя пригласил и посулил за твою работу такие деньги?
Он вдруг небрежно отбросил в сторону недопитую бутылку. Она ударилась о труп Игорька и покатилась по полу, проливая содержимое на пол.
— Да, Леточка, мне страшно умирать, — говорил он горячо, словно в бреду. — Умирать всегда страшно. Но мне сейчас, когда я достиг такого положения, такого могущества, когда обладаю такими деньгами, сейчас умирать куда страшнее… А потому я и себе внушил, специально подобрал подходящие кадры, как легче умереть… И я сейчас тоже уйду, застрелюсь, уйду в небытие! Не знаю, что меня там ждет. Если и в самом деле сказочки про Христа хоть в какой-то степени справедливы, меня там не ждет ничего хорошего. Да только не верю я ни во что такое. Я просто уйду, исчезну, распадусь, перестану существовать. И это прекрасно, потому что вместе со мной прекратят существование все те твари, которые множатся, поедают меня изнутри. Хоть этим я им отомщу.
Он пошарил вокруг себя, разыскивая бутылку. Не нашел. И продолжил:
— Я умру сегодня. Сейчас. А ты останешься жить. Пока, во всяком случае.
Вот оно! Значит, мне сейчас придется пережить зрелище еще одной смерти.
— Погоди, я уйду, — попыталась я подняться.
— Сиди! — сказал он негромко, но властно. — Я пока еще жив и пока еще в силах заставить тебя выполнять все то, что скажу.
Самойлов поднялся с места. Я вся сжалась, ожидая, что он сейчас подойдет ко мне.
Только теперь я подумала о его болезни. Ведь если он сейчас попытается со мной что-то сделать, мне не отбиться от него. И тогда я останусь носителем той заразы, против которой все человечество не в состоянии придумать противоядие!
Однако Шеф снова перешагнул через тело Светланы — Своей Женщины! — поднял с пола бутылку и вернулся на место. Посмотрел, осталось ли в ней еще хоть что-то. Удовлетворенный увиденным, опять обратился ко мне.
— Короче говоря, Виолетта Сергеевна, время нашего договора подходит к концу, — проговорил он. — Теперь вы видите, что никто не сможет обвинить вас ни в чем, ни в клевете, ни в том, что вы замараете мое имя. Ну а что касается других людей, то тут ваше полное право: кого хотите, того и упоминайте — мне это, признаться, все равно…
Он глядел на меня уже заметно хмельно. Но и как-то отрешенно, будто видел, познал уже нечто недоступное простым смертным. И говорил о земном с какой-то натугой, будто довыполнял какую-то миссию.
— Короче, издавай книгу, делай с моим именем что хочешь. Кстати, где деньги?
— Какие деньги? — не поняла я, о чем он говорит.
В самом деле, до денег ли тут было?
Он усмехнулся:
— Что значит «какие»? Деньги, которые тебе должен был передать мой друг Мезенцев!
Мы оба посмотрели на труп.
— Не помню…
— Поищи.
Мне было страшно подниматься и передвигаться по этой жуткой комнате. Впрочем, идти далеко не пришлось. Конверт с долларовыми бумажками лежал неподалеку, на столике.
— Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул Самойлов. — А теперь одевайся!
Снова я уставилась на него с недоумением.
— Что вы сказали?
— Одевайся. Ну не можешь же ты идти по городу в таком виде…
Я невольно покосилась в зеркало. В самом деле: небрежно напяленный сексуальный халатик, растрепанные волосы, размазанная косметика…
— Давай-давай, переодевайся!
Взявшись за концы слабо затянутого поясочка халата, я покосилась на Самойлова.
— Ну а как же вы… — проговорила несмело.
— Мне так мало в этой жизни осталось, что доставь еще хоть одно удовольствие, — ухмыльнулся он.
Признаюсь, колебалась я недолго. В конце концов желание как можно скорее покинуть этот дом кошмаров и этого полусумасшедшего человека быстро победило чувство стыдливости. Под его жадно горящим взглядом я постаралась как можно быстрее облачиться в одежду. Но, как обычно бывает в спешке, никак не могла попасть руками и ногами куда следует.
Но в конце концов справилась и с этой задачей. И замерла перед ним, не зная, что еще мне прикажет делать человек, решившийся на смерть и в то же время имеющий на меня такое влияние.
— Умойся. И причешись! — продолжал распоряжаться он. — Побыстрее.
Чтобы попасть в крохотную туалетную комнату, расположенную за дверцей в дальнем углу, надо было обогнуть кровать, на которой лежал Петр, пройти мимо Самойлова, миновать тела Светланы и Таисии… Пересилить себя и сделать это я не могла. Однако, даже несмотря на свое состояние отупения, понимала, что с лицом что-то нужно сделать.
Схватив со столика флакончик с какой-то пахучей жидкостью — уж не знаю какой, — плеснула ее на ватку и быстро вытерла ею лицо. Потом столь же торопливо провела щеткой по волосам.
— Вот и отлично.
Вячеслав Михайлович был явно удовлетворен.
— Теперь возьми свои документы и деньги!
Благо, сумочка находилась тут же. Конверт с деньгами — тоже!
Самойлов между тем достал из кармана пухлый бумажник, швырнул его мне. Я его неловко поймала.
— Забери себе из него все!
— Мне не надо…
Он цинично ухмыльнулся:
— Чтобы женщина — да от денег отказывалась!.. Которые ей дают, к тому же, ни за что! Такого не бывает… — однако ехидного тона не выдержал и повысил голос — Не выпендривайся, бери все, что там есть. Мне оно уже не пригодится, а у живых лишних денег не бывает.
В бумажнике оказалось еще порядочно — уж не знаю сколько, не считала, — долларовых купюр, в основном «соток», наши «стотысячники»… Я все это тоже выгребла и сунула в сумочку. И положила пустой бумажник на столик.
— Вот теперь все!
Вячеслав Михайлович запрокинул голову вверх. Потряс бутылку, вытряхивая последние капли коньяку над раскрытым ртом.
— Символично, правда — последние капли коньяку и последние капли жизни, — криво усмехнулся он.
Отбросив посудину, он достал из бокового кармана пиджака плоскую фляжку — таких сейчас немало продается, они в кармане незаметны, а потому любители выпить всегда могут носить их с собой, наполнив предварительно спиртным. Только вместо пробки из этой фляжки торчал короткий отрезок какого-то шнура.
— Это огнепроводный шнур, — показал мне, разъясняя, Самойлов. — Внутри на его конце расположен капсюль-воспламенитель. Сама же фляжка наполнена напалмом. Через минуту после того, как ее поджечь, он воспламенится и эта комната превратится в море огня. За это время ты, Виолетта, должна быть уже далеко отсюда, чтобы никто тебя не увидел. Если поедешь на такси или на частной машине, ни в коем случае не называй свой домашний адрес и не расплачивайся валютой… Ну и сделай так, чтобы никто не увидел у тебя таких больших денег.
Вячеслав Михайлович подчеркнуто спокойно достал из другого кармана зажигалку.
— Вот и все…
Он оглядел комнату, задерживая взгляд на каждом неподвижном теле.
— А какая команда была! — грустно проговорил он.
Потом перевел взгляд на меня.
— Прощай, Виолетта! Уж не знаю, что я увижу через минуту… Но почему же мы так боимся смерти?.. Философский вопрос. А ответа нет…
Самойлов щелкнул контактом зажигалки.
— В доме нет ни одного человека, так что тебя здесь никто не увидит, — сказал он, поднося пламя зажигалки к хвостику шнура. — Уходи!
Раздалось шипение, и из сердцевины пластиковой трубочки туго ударили искры.
— Все!
Я смотрела на все это со смешанным чувством ужаса от происходящего и странного желания досмотреть все до конца, облегчения, что кончается мой кошмар, и удивления от ирреальности происходящего.
Вячеслав Михайлович отбросил фляжечку подальше от себя, к двери, проем которой перегородил лежащий Игорек. Поднес пистолет Мезенцева к виску.
И буднично сказал:
— Меня сейчас не станет. Не поминай лихом. В конце концов тебе ведь я ничего плохого не сделал, правда?.. И знай: когда фляжка взорвется, выйти отсюда ты не сможешь. Так что торопись!
По мере того как палец начал вдавливать спусковой крючок, глаза его, всегда маленькие, вдруг начали увеличиваться, округляться, словно бы вылезать из орбит.
— Страшно… — проговорил он.
И в этот момент сорвался курок. Ребристый отросток сзади пистолета вдруг дернулся — и тут же грохнул выстрел. Голова Самойлова отдернулась от ствола и мгновенно изменила свою форму, брызнув с противоположной стороны темными каплями. Рука с пистолетом от выстрела вскинулась к потолку, и тогда раздался еще один выстрел. Наверное, он и мертвый продолжал нажимать крючок…
Больше этого зрелища выдержать я не могла.
В конце концов я закричала. Скачком перепрыгнула через тело убитого Игорька и шипящую дымящуюся фляжку и выскочила в коридор. Через мгновение я была на улице. Рванула калитку и оказалась в переулке.
Вокруг разливалась тишина летней ночи. Темные дома, темные окна… И лишь фонари уличного освещения среди шелестящей темной листвы.
Нужно было бежать. И нельзя было привлекать ничьего внимания. Понимая это, я решительно направилась в глубь какого-то темного двора.
Уже от угла обернулась на дом, где жила в последнее время. Он был еще темен, ничем особенным не отличался от остальных. И ничто не говорило о том, какую жуткую тайну укрывают его стены.
Боже мой, милая моя Виолетточка, в какое же дерьмо ты умудрилась вляпаться!