— Нет, что ты.
— Врешь. От тебя пахнет.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Потому что ты обещал.
— Сама знаешь, что пришлось пережить…
Они снова долго лежали молча.
— Ты счастлив? — Татьяна погладила мужа по волосам и погасила свет.
— Не знаю, Танечка. Почему-то пусто внутри. И особой радости, так сказать, нет. — Ответил Постников, взял руку жены в свои руки и поцеловал: — Спасибо тебе за все.
— Ты сам все сделал.
— Нет. Без тебя, мамы Руфы и Олега я бы не выдержал.
— Друзья у тебя настоящие. А радости нет, потому что устал. Слишком много нервов потратил. Спи.
— Не могу. Еще не отошел.
— Тогда давай поговорим. Что тебя беспокоит?
— Обидно, что работа стоит. Неделя потрачена, так сказать, впустую….
— Не кокетничай, Тихон. Эта неделя показала, что люди одобряют твою деятельность и доверяют тебе. А это дорогого стоит. Я горжусь тобой.
— Танюш, я хочу с тобой посоветоваться.
— О чем, милый?
— Я тебе рассказывал про девушку, которая остановила в Москве танк?
— Да, рассказывал. Твоя героиня — подружка самого страшного человека в нашем городе.
— Это так. Но она же совершила подвиг.
— И что теперь?
— Я думал как-нибудь отметить ее мужество.
— Отметь. Теперь ты законно избранный мэр. Кто может тебе помешать?
— Я не знаю как? Выдать ей денежную премию, так сказать, смешно. Вряд ли она нуждается в деньгах.
— Выдай лучше мне премию. Я куплю тебе пару новых рубашек. Пока ты представительствовал, свои две белые сорочки превратил в ветошь. Мне их уже не отстирать…
— Танюш, я же серьезно.
— Я тоже.
— Давай о нас потом. Посоветуй, как мне ее отметить.
— Попроси Прудкина, пусть выдаст статью о твоей героине. А что еще можно? Хочешь, напиши в Кремль, представь ее к награде или сделай почетным гражданином города.
— Это идея! У нас пока подобной формы поощрения нет, но можно начать с Маки.
— Ее зовут Мака?
— Да.
— Странное имя. Скорее подходит обезьяне.
— Странных имен много. Важно не само имя, а человек, который, так сказать, его носит.
— Не умничай Тиша. Я и так знаю, что ты умный.
— Прости, больше не буду.
— Вот и молодец…
— Да, пусть Мака станет почетной гражданкой Глухова.
— Ты доволен?
— Доволен. Я бы сам не додумался. В торжественных институтах твой муж слабак. — Тихон обнял жену и поцеловал в губы.
Татьяна нежно, но решительно отстранилась:
— Не надо сегодня, Тиша. Ты устал, да и думаешь о другом. — Она хотела сказать «о другой», но вовремя себя поправила: — Ты не обиделся?
Вместо ответа услышала ровное дыхание мужа. Постников умел засыпать мгновенно.
Под шелест волн на горящих углях дозревала баранина. Степан Хорьков внимательно следил, чтобы от капель жира не поднималось пламя, и тут же гасил его водой из пластиковой бутылки. Сергей кривым афганским ножом кромсал томаты в салат. Природа встречу друзей не омрачала. На небе ни облачка. Ветерок едва шелестел в листьях акаций. Мягкое осеннее солнце повернуло на закат, и ярким пламенем отражалось в окне дачного домика. Дачка стояла на скале, внизу плескалась море. Это был тот самый рыбацкий домик с банькой, где Голенев с друзьями-афганцами допрашивал бандита Чирика. Они вспомнили, как поджарили бандиту задницу в бане и как тот раскололся.
Здесь было все также, только листья винограда уже покраснели. Спелые кисти свисали внутрь беседки. Олег оторвал губами одну ягоду. Она имела сладкий, немного хмельной вкус.
— Сережка, почему виноград не собираешь? Он уже перезрел.
— Куда его девать. Пусть висит. С ним как-то красивее… — Улыбнулся Скворцов и принялся стругать лук.
— Я был на суде. Твоему Чирику дали пожизненный. — Продолжил Хорьков прерванный разговор. Выглядел Степан как всегда мрачным, смотрел исподлобья: — Я бы на твоем месте его тогда порешил. Он зарезал Тоню.
— Наверное, я тоже. — Не прекращая орудовать ножом, высказался Сергей.
— Чирик всего шестерка Кащеева, — возразил Олег: — А Гену мы в Москве достали.
— Да, операция прошла на грани фола. Ты просто в рубашке родился. Помнишь? — Улыбнулся Скворцов.
Олег помнил. Он тогда узнал у Маки адрес, где скрывается ее дружок. Голенев не предполагал, что Кащеев в квартире не один. Бывший афганец сам попал в ловушку. Его оглушили, усадили за стол, финками пригвоздили ладони к столешнице. Кащеев начал его допрашивать. Он хотел знать, кто выболтал Олегу московский адрес. Голенев, естественно, Маку выдавать не собирался, и его бы убили. Хорошо, что друзья подстраховались, заняв квартиру над логовом Кащеева. Афганцы через балкон ворвались к бандитам и перестреляли их. Труп Кащеева Олег привез в Глухов и подложил в коттедж Маки.
Такое быстро не забывается. Сейчас Голенев вспомнил каждую деталь:
— Мужики, вы мне тогда точно жизнь спасли…
— Давай не будем крутить старую пленку. Что было, то прошло. Вот дорежу салат и выпьем по стаканчику за то, что впереди. — Предложил Сережа.
Олег достал расческу и провел ей по волосам:
— Не хотел вам колоться, но и промолчать не могу. У меня с девчонкой Кащеева что-то вроде романа.
— Ты и она? — Сергей положил нож на стол и с удивлением посмотрел на Голенева. Степан Хорьков высказываться не стал, только хмыкнул и скривил губу.
— Сначала выслушайте, а уж потом казните. — Олег рассказал друзьям все. Начиная с Белого дома, где Мака остановила танк, до столового гарнитура, что она ему подарила. И лишь церковную исповедь девушки сохранил втайне. Его не перебивали. Олег закончил и ждал реакции друзей. Они молчали. Шашлык залил угли жиром, пламя никто не гасил. Олег сам взял бутылку и сбил огонь.
— И ты ей веришь? — Мрачно усмехнулся Хорьков.
— Верю. Она мне рассказала про свое детство. Я многое понял и ей простил. Она же хочет начать новую жизнь?! Я считаю своим долгом ей помочь.
— Чужая душа потемки. Кто знает, может она, правда, с тобой за ум возьмется. — Задумчиво вывел Скворцов и продолжил подготовку салата.
Хорьков высказался менее оптимистично:
— Старики не зря говорили — что жид крещеный, что вор прощеный…
— Это что значит? — Не понял Олег.
— Это значит, тому, кто уже съел бесплатный сыр из мышеловки, верить нельзя.
— Не знаю, ребята. Может, и нельзя. Только одному трудно.
— Ты теперь не один. У тебя дети… — Напомнил Хорьков и отобрал у Олега бутылку с водой.
— И девушек хороших на свете хватает. Зачем тебе телка из-под бандюка? — Поддержал Степана Скворцов.
— Сам не понимаю. — Признался Голенев.
— Добренький он. — Не без ехидства подметил Хорьков: — Хахаля уничтожил, девочка не у дел, как не приголубить…
— Разве плохо, что у человека совесть осталась? Многих ли ты, Степа, после афганской мясорубки видел, кто душу сумел сохранить. Голенев сумел. Чего же над ним издеваться?
Оба друга обсуждали третьего так, будто его с ними не было. Но Олег не обижался. Выложив перед ними свою личную жизнь, он снял груз.
— Молчишь? — Продолжал наседать Сергей на Хорькова.
— Хватит. Олег мальчик взрослый, нечего ему в душу лезть. Разберется. — Закрыл дискуссию Степан.
— Хватит так хватит. — Сергей покончил с салатом, перевернул шашлык, разлил всем вина и сменил тему:
— Надолго к нам?
— Завтра потолкую с Нелидовым. Посмотрим, что предстоит сделать за зиму к следующему сезону. Если все решим, уеду. Надо Тише помочь и дом заканчивать. Пора ребятишек селить. У Веры с Павлом тесновато.
— Они знают?
Олег понял, что Сергей спрашивает о родителях Тони и его новой пассии:
— Может, и знают. Город у нас маленький. Я сам не говорил…
Сергей снял баранину с углей. Мужчины выпили и принялись за еду. Больше ни Олег, ни его друзья о Маке не вспоминали. Но после признания Голенева тепло от встречи куда-то ушло. К ночи Хорьков на своем стареньком «Москвичонке» отвез гостя в пансионат «Дружба». Олег пожелал остановиться в своем прежнем номере.
Вячеслав Антонович Стеколкин проснулся раньше обычного. Выгуливать болонок входило в его обязанность, но тем приходилось сидеть у парадной двери с высунутыми язычками до половины девятого. Хозяин выводил их на пятнадцать минут перед уходом на службу. За это время несчастные зверушки не всегда успевали сделать свои дела и, вернувшись, дожидались, пока встанет хозяйка. Мадам Стеколкина любила поспать, но зато, проснувшись, выгуливала собачек долго. Это было связанно с ее пристрастием к продолжительным беседам с соседками. Но сегодня сам хозяин поднялся чуть свет, заварил себе кофе, побрился и, уже совсем молодцом, повел собачек во двор. Они спокойно обошли заветные места. В саду бывшей керосиновой лавки Стеколкин спустил песиков с поводка. Лавки давно не было, а высокий дощатый забор остался. Собачники превратили запущенный садик в место выгула.
— Слава, возьми своих на поводок. Я с Громом иду. — Услышал он за забором знакомый голос соседа с верхнего этажа. Николай Солохин выгуливал злого кабеля. Его немецкая овчарка могла проглотить болонку разом. Две псинки Стеколкина, Дуня и Жако, являлись сучками, а самый моложавый из них, Бубу, кобелем. И несмотря на свой малый рост, весьма активным. «Девочек» Гром бы не тронул, а Бубу грозила беда. Собаки унюхали друг друга и подняли лай.
— Подожди, Коля, я сейчас своих малышек уведу. — Крикнул за забор Стеколкин и поспешил к другой калитке.
Но сосед попросил задержаться. Стеколкин остановился в том месте забора, за которым стоял Солохин:
— Коля, я тебя в щелку вижу, говори.
— Помощь твоя нужна. Я тут лодочную станцию под Щеглами открыл. Там бы с землей разобраться. Поможешь?
— Ну не здесь же? Приходи в мэрию, обсудим. Мы соседи, что-нибудь придумаем.
— Я уж тебя отблагодарю. — На всякий случай предупредил сосед.
— Коля, давай в кабинете. Тут не надо. — Поморщился Стеколкин: — Собаки мешают, да и вообще я делами на улице не занимаюсь. А что там у тебя?