Мы шли домой под проливным дождем, медленно передвигая ноги и не пытаясь защититься от льющейся на нас воды. Она сглаживала все, что могла: переживания, прически, одежду. Лори ни словом не обмолвилась о своем заблокированном телефоне. Она шла, взяв под руку мать. Подростковый возраст когда-нибудь, вероятно, закончится. Имеем же мы право об этом помечтать.
Глава девятая, в которой я на манер Рокки кричу: «Шарле-е-е-е-ен!»
Дорогая Шарлен моего дорогого Жака хотела со мной встретиться, чтобы поболтать по-женски, бла-бла-бла, бла-бла-бла. Она хотела разыграть передо мной покаянное шоу. Всевозможные фильмы, дамское чтиво и даже классическая литература переполнены сценами самобичевания, в которых роскошная любовница – невероятно красивая, невероятно молодая и всегда туповатая – пытается своими откровениями, такими же естественными, как ее сделанная грудь, добиться прощения от брошенной жены, тем самым очистить свою совесть и начать, наконец, катаясь как сыр в масле, наслаждаться благополучной жизнью и парнем, который это масло обеспечивает. Разумеется, Шарлен хотела, чтобы я, выслушав ее, поняла: она не виновата, это было сильнее их, между ними произошла какая-то алхимическая реакция, которая соединила их и непонятным образом растворила все прошлые клятвы. Но у такого поворота событий не было ни единого шанса: Шарлен не обладала достаточным словарным запасом, чтобы сформулировать сложные мысли, а я не простила бы ее никогда и ни за что. Пусть на самом деле я не жажду отмщения, но буду рада заставить ее постоянно носить глубоко в душе частицу моей ненависти и боли.
Я согласилась встретиться с Шарлен по одной-единственной причине: она вкрадчиво шепнула мне по телефону, что не говорила о своем намерении Жаку, ведь он никогда не позволил бы ей этого сделать. «Top secret», – бросила она мне на хорошем английском. Таким образом, мне выдалась возможность изменить Жаку с его собственной любовницей – без физического контакта, ну или почти без него. Я надеялась выудить у нее то, что другим способом не узнать; она была моим шансом изучить бурю, разрушившую мою жизнь, изнутри.
Ни туфель на высоких каблуках, ни платочка а-ля Бриджит Бардо на ней не было, она надела белье без утягивающего эффекта, чтобы сходу чувствовалось, что она пришла как подруга и я могла, если захочу, немного над ней посмеяться. Признаюсь, я нашла это весьма великодушным с ее стороны. Я ожидала, что она заявится, вырядившись в строгий офисный костюм, туфли в тон, элегантные украшения, но она решила сделать ставку на натуральность и пришла в каком-то сером хлопке, страшненьких босоножках и с блеклым лицом без косметики. Очень сложно нападать на кого-то в мешковатых шмотках – складывается впечатление, что он и так уже наполовину повержен. Судебным приставам и инспекторам парковок стоит обратить серьезное внимание на одежду такого рода.
Я пригласила Шарлен к себе во двор, чтобы она могла рыдать сколько угодно – в ресторане это не очень-то удобно – и свободно нести свою ахинею. Ночью шел дождь, поэтому я протерла насухо два стула. Когда она явилась, я, конечно же по ошибке, предложила ей третий, абсолютно мокрый. Бежевых льняных брюк на ней, как я мечтала, не было, но все же темный круг смачно прилип к ее ягодицам, которые, похоже, были упругими даже без утягивающего белья. Пробормотав извинения, я предложила ей другой стул, на сей раз нормальный. Хорошая актриса, она принялась расточать комплименты:
– Красиво тут у вас!
– Спасибо.
– Двор прекрасно обустроен.
– Ах да, это все Жак. Наверняка он и у вас что-нибудь симпатичное сделает.
– И терраса у вас красивая!
– У меня терраса, у меня!
– Да-да, прошу прощения.
– Ее приятель Жака сделал, Неллиган.
– Вот как! Возьму на заметку.
Дура. Мне захотелось плеснуть ей в лицо водой из кувшина, который я предусмотрительно поставила на стол, причем без стаканов – видимо, у меня было в планах окатить ее водой. Но все удовольствие, которое я получала от этой мысли, пока ждала Шарлен, улетучилось при виде ее незамысловатого прикида. Мне даже показалось неразумным тратить два литра свежей воды, раз я не смогу испортить ей укладку, кожаный жакет или искусный макияж.
– Ох, если б ты только знала, чего мне стоило приехать сегодня к тебе!
И глаза ее сразу увлажнились. Она широко их раскрыла и замахала растопыренными пальцами, как веером, делая вид, что хочет высушить слезы. Потрясающе. Шарлен Дюгаль рыдала в моем благоустроенном дворе, как корова. В тот момент я наслаждалась этим так же, как если бы лакомилась ломтиком ветчины с ананасом. К счастью, я удержалась от успокоительного жеста, не положила руку ей на плечо, а то могла бы, чего доброго, и придушить.
– Мы уже полчаса болтаем ни о чем, Шарлен. Переходи к делу.
– О, прости, да, извини. Я… прежде всего я хотела сказать, что понимаю тебя, я не хотела всего этого, и мне уже довелось пережить то, что сейчас переживаешь ты.
Меня не интересовало, что ей довелось пережить, – такое только для песен Франсиса Кабреля годилось. Я желала знать, в какой стадии отношений они сейчас находились, что намерены делать. Жак скользкой рыбой увиливал от ответа, когда я пыталась выяснить его планы. Ничего внятного, все под покровом дурацкой тайны, что скорее походило на желание потянуть время, чем на заботу обо мне. Сама себе врать я не могла: под толщей накопившейся горечи во мне все еще теплилась искорка надежды, которая вспыхивает, придавая смелости, когда стоишь на краю обрыва. В глубине души я все еще мечтала о возвращении Жака. Безусловно, это было своего рода отрицание, я отмахивалась от спасительной необходимости пережить ситуацию, вероятно считала это бессмысленным.
– Я хотела, чтобы ты знала… я… хнык-хнык-хнык… не стремилась к этому…
Бла-бла-бла, бла-бла-бла.
И тут я все же кое-что узнала об их отношениях, хоть ее фразы и состояли из отдельных малопонятных слов вперемешку со всхлипываниями, тем не менее я смогла реконструировать фатальную череду событий: случай, слабость, коктейль, конференция, руки, смущение, удивление, вина, да, нет, может быть, сердце, брак, любовь, крах (или трах, я не расслышала), уважение, жизнь, удар молнии, химия (чертова химия!), – все это перемежалось с многочисленными you know, которые, видимо, должны были придать налет оригинальности ее мелодраматичному повествованию. Короче говоря, она стала любовницей Жака совсем незадолго до нашего с ним расставания. Спасибо, я так и думала.
Шарлен уже изошлась соплями, не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, а я никак не приходила ей на помощь, и в результате она высказала пожелание отлучиться в туалет. Одной рукой она прикрывала лицо, а другой сделала мне знак, мол, сиди, не вставай, что я и сделала. Она вошла в дом и, не колеблясь, по-хозяйски повернула налево. Я старалась гнать от себя очевидные мысли – она уже была здесь, вот гадина! – и сконцентрироваться на приятном: представить ее в туалете, где нет ни клочка бумаги, ведь я дальновидно убрала из обеих ванных комнат туалетную бумагу, носовые платки, салфетки, ватные диски, полотенчики для лица и все остальное, чем можно вытереть слезы, сопли или зад, если она сходит по-маленькому, а еще лучше – по-большому. Не будет же она обтирать свою маленькую задницу о стеклянную дверцу душевой кабины. Последние капли – или что там выйдет из ее тела – окажутся на ее трусах. Что особенно радовало, она, растерявшись, оставила сумочку рядом с сухим стулом. Значит, никаких спасительных платочков у нее с собой не будет.
По возвращении она выглядела уже спокойной; внезапно у нее закончилось время на такую долгожданную встречу.
– Думаю, я пойду.
– Уже? Мы еще даже не поболтали.
– Мне действительно надо идти.
То, как она заторопилась уходить, взбесило меня: эти бегающие глазки, резкий тон, рвение, с каким она пыталась расправить складки на одежде; по всей видимости, она не привыкла к мешковатому стилю. Мне не удавалось разглядеть, в какую часть наряда она высморкалась. Разве что прямо в раковину, как неотесанный мужлан, смывая сопли под струей воды. Хорошо, что она собиралась уйти, а то мне все труднее было сдерживаться – так и хотелось ее прибить. Я страшно ее ненавидела, но не столько за украденного мужа, сколько за желание этим визитом освободиться от чувства вины, которое омрачало ее новое счастье. Она словно забыла, что между ее счастьем и моим несчастьем прямая связь. Шарлен отняла у меня все, а теперь хотела, чтобы я подарила ей внутреннее спокойствие в обмен на несколько слезинок и притворную искренность. Пусть подотрется этой своей искренностью.
– Ты часто здесь бывала?
– Здесь? Что ты этим хочешь сказать?
– Здесь, у меня, а когда-то у нас. В моем, а некогда нашем доме.
– Нет, да о чем ты?
– Ты знала, где находится туалет.
– Что тут странного? Все дома похожи.
– Вовсе нет.
– В определенном смысле да.
– Ты не замешкалась ни на секунду.
– Так, ладно, лучше я пойду, дело принимает плохой оборот.
– Я тебя провожу.
Когда мы поднялись, я поняла: вот он, удобный момент. Пора утолить жажду светлых кожаных сидений ее «Мини Купера». Я резко выплеснула ей на спину холодную воду из кувшина, даже не пытаясь выдать это за случайность. Она громко вскрикнула и побежала прочь. Должно быть, испугалась, вдруг у меня под столом припрятана дюжина сырых яиц. Жаль, что я не подумала об этом раньше.
Машина рванула с места, подняв пыль. А я, чтобы поставить точку в нашей дружеской беседе, крикнула ей вслед нечто вроде комплимента: «Тебе идет мешковатый стиль!»
Потом я закрыла глаза, чтобы яснее представить дискомфорт от одежды, пропитанной водой и мочой, которая вскоре начнет прилипать к тонкой коже автомобильного сиденья, и осталась удовлетворена масштабом ущерба, нанесенного таким малым количеством воды.
Перед домом я на мгновение застыла с пустым кувшином в руке, меня переполнял адреналин, я готова была взорваться. Мадам Надо́, не особо прячась за шторой в своей гостиной, наслаждалась этим импровизированным спектаклем, пусть не очень зрелищным, зато разыгранным «в прямом эфире». На мое приветствие она не ответила, не желая подтверждать свое присутствие. Тогда для нее и прочих тайных зрителей, притаившихся за окнами или дверьми своих опрятных домиков, я громко объявила: «ЭТО ЛЮБОВНИЦА МОЕГО МУЖА, ШАРЛЕ-Е-Е-Е-ЕН! ЭТО К НЕЙ УШЕЛ ЖАК! ХОРОША ЖОПКА, ДА?»