Мы ели суши, пили саке и смеялись как полоумные. Даже Адель несколько раз поднимала голову, чтобы поучаствовать в разговоре. В тот день Клодина впервые услышала о том, что у Лори есть мальчик. Она растрогалась. Иногда смерть близкого действует как электрошок.
И Клодина наконец расплакалась.
Глава тринадцатая, в которой я говорю бывшей свекрови черт знает что
Бланш хотела встретиться со мной и «серьезно, по-женски поговорить». Лучше позволить вырвать себе зуб без наркоза, чем выслушивать ее нравоучения, но я понимала, что надо покончить со всем этим, пока инфекция не распространилась. И я вытерла нам два стула, мокрых после дождя.
Моя свекровь не носила свободных комфортных вещей, возможно, она даже не знала, что такие существуют. Она настояла, чтобы мы расположились в доме, поскольку нас ожидал разговор на деликатную тему, не предназначенную для чутких соседских ушей. Наш крохотный участок в шесть с половиной соток, по ее мнению, не давал никакой возможности уединиться. Убирать из ванных комнат туалетную бумагу и салфетки я не стала: Бланш туда ни разу не заходила. Надо сказать, однажды услышав о йоге, который никогда не справлял нужду, я вспомнила о ней.
– Чего выпьете: травяного чая, кофе, бокальчик вина?
– Вода Сасси вполне подойдет, дорогая.
Простые люди называют это водой с лимоном.
Она сняла кашемировую шаль, осмотрела стул и только потом села: ноги вместе, руки на столе, локти, разумеется, остались на весу. У нее все было отработано в мельчайших деталях, чтобы показывать непринужденность и скромность одновременно. Но меня этим не проведешь, я знаю, что на деньги, которые стоили самые простенькие ее серьги, обычная семья из четырех человек могла бы питаться несколько месяцев. Она надела элегантные туфли на каблуках – явно чтобы не смотреть на меня снизу вверх. Мой рост никогда не давал ей покоя.
– Как поживаешь, милая?
– Нормально, спасибо. А как вы?
– Хорошо, благодарю. Несмотря на разрыв…
– Разрыв?
– Ваш.
– Да, мне очень жаль.
– Все наладится, пусть и не сразу.
– Шарлен очаровательна, вот увидите.
– Конечно. Я уже беседовала несколько раз с Жаком по поводу вашего конфликта, не углубляясь в детали, но хотела бы и с тобой поговорить откровенно.
– О чем?
– Ну, это очень деликатная тема, я понимаю, прости, что вторгаюсь в твою личную жизнь, но развод может поднять шумиху, которой никто не хочет.
– О разводе мы пока не говорили.
– Верно, не говорили, и я думаю, еще можно все исправить.
– Но ушел Жак. Ушел к другой женщине. Это его единоличное решение.
– Вот-вот. Я как раз хотела поговорить именно о счастье Жака.
– Для этого достаточно увидеть прекрасную Шарлен.
– Я говорю о вашем счастье, твоем и Жака, которое с годами, похоже, поблекло. И я, заметь, понимаю тебя, я пятьдесят лет с одним мужчиной и знаю, что это такое, я прекрасно могу тебя понять.
Да пошла ты!
– Видишь ли, с сыном эту тему мы не затрагивали, о таких вещах только с женщиной можно говорить.
О чем таком, черт возьми, она хочет со мной поговорить?
– У меня возник вопрос, пытались ли вы освежить ваши отношения, консультировались ли уже…
– Стойте! Подождите! Вы сейчас о чем?
– О счастье Жака. И о твоем, разумеется, моя дорогая.
Я не твоя дорогая.
– О счастье какого плана?
– Жак сказал, что он теперь не так счастлив, как раньше, это и побудило его уйти. Вот я и подумала, может, ты перестала… как бы это сказать… удовлетворять своего мужа.
Охренеть!
Судя по всему, она решила, что я мало трахалась с Жаком или трахалась плохо, однообразно, и это его оттолкнуло от семейного очага. И моя много о себе мнившая экс-свекровь вообразила, что вправе призывать меня к ответу за качество сексуальных услуг, потому что от нашего развода пострадает честь и благосостояние семейной империи. Шумиха, о которой она говорила, наверняка имела финансовую подоплеку. По-настоящему наше счастье ее не интересовало – ее стесняло само это слово, она произносила его, будто отхаркивала скопившуюся в горле слизь.
Зашвырнуть бы в нее чашку с горячей водой, но тогда она подаст на меня в суд за нанесение телесных повреждений и причинение вреда здоровью. Физически я не могла ее тронуть, задень я ее хоть пальцем – она бы расценила это как агрессию.
Тогда я прибегла к более изощренному и жестокому способу. Это было слишком просто, я даже немного корила себя потом. Я уничтожила ее всего несколькими фразами, подведя к определенной мысли.
– Послушайте, мне очень неловко вам об этом рассказывать.
– Представь, что я старинная подруга, которая переживает за семью, за твою семью.
– В последние годы Жак стал более… более… м-м-м… взыскательным.
– Взыскательным?
– Да. Я больше не могла… Не знаю, как сказать… Не могла потакать его…
– Фантазиям?
– Да, его фантазиям.
– Но у всех бывают фантазии, дорогая. Это нормально.
– Возможно, но у Жака они приняли… новую форму.
– Какую форму? Форму игры?
– Ну да, если угодно. Игры, которая меня совсем не забавляла.
– Вот как? И нельзя было найти никакого компромисса?
– М-м-м, нет. Не думаю, что стоит вам об этом рассказывать.
– Это так ужасно?
– Да.
– Слушай, ты меня пугаешь.
Я потешалась, растягивая свой рассказ. Клодина уже притопывала от нетерпения.
– Да что ж такого страшного ты могла придумать?
– Догадайся. Ее добило…
– Ну не знаю.
– Не знаешь? Я ей сказала, что Жак просил меня одеться мужчиной, чтобы он смог.
– Oh my god! Так и сказала?
– Да, мадам!
– А что она?
– Ничего. Зажала рот рукой, чтобы не закричать, схватила свои вещи и убежала. А я осталась сидеть, спокойно допивая свою воду.
– Наверняка она подумала, что…
– …что причина в ней, что это из-за ее пятой хромосомы – не иначе. Так ей и надо, грымзе!
– Но она же спросит у Жака, правда ли это.
– Никогда в жизни, «о таких вещах только с женщиной можно говорить», не с сыном.
– Ну и поделом ей, мегере старой!
Когда несколько лет назад мы объявили, что Александр придет на рождественский праздник со своим возлюбленным, это вызвало определенное волнение в семье (мы догадывались о такой реакции, потому и предупредили родственников мужа заранее). Согласно генеалогической экспертизе Бланш, в роду Валуа, как и в роду Гарригов, «все были нормальными», ведь ни одна ветвь древа не засохла, поэтому предположили, что «дефект» передался по моей линии. Жак пытался, стиснув зубы и сжав кулаки, защитить сына и «всех таких, как он», но конфликт только сильнее разгорался, поэтому мы решили пересмотреть свои планы на совместные семейные праздники в том году. Наши мировоззрения столкнулись в большой схватке поколений, которая нанесла немалый сопутствующий ущерб. Для моей свекрови гомосексуальность – это болезнь неясного происхождения, наравне с аллергией. Такая узость мышления вывела меня из себя. И я говорила то, что думала, в том числе назвала ее старой чертовой стервой. Некоторые из нанесенных тогда ран гноятся до сих пор. Наши отношения больше не были прежними, они стали походить на склеенную вазу, которой никого не обмануть, ведь линии раскола видны и ясно, что она хрупка.
Я не искала возможности отомстить, но в тот день моя бывшая свекровь преподнесла мне этот шанс на блюдечке. И я за него ухватилась. Конечно, я была очень зла на нее и потому с большим удовлетворением представляла, как она мучается, силясь понять, каким образом ее угораздило породить существо, выходящее за пределы нормы.
Если честно, нам с Жаком было уже скучно в постели. Мы стали похожи на какой-то агрегат, бесконечно воспроизводящий одни и те же движения в одной и той же последовательности. Нет, освежить отношения мы не могли. Ходовой механизм нашей жизни поизносился и начал пробуксовывать. Предложить партнеру что-то новое означало признать эту проблему, которую ни он, ни я не были готовы принять. Я не решалась что-либо предложить, опасаясь его осуждения, но я так же боялась и предложений с его стороны, если бы он на них осмелился. Мы оказались заложниками центробежной силы собственных отношений, которая медленно и постепенно отдаляла нас друг от друга.
Когда Жак хотел заняться любовью и видел, что я уже ложусь спать, он говорил: «Подожди меня, я сейчас». Я скучная и всегда была такой: когда день подходит к концу, я мечтаю только об одном – уснуть. Если в первые годы брака я прикладывала усилия, чтобы взбодриться, то теперь – и так было уже давно – чуть задремав, охотно засыпала. Я использовала сон, как другие – мигрень. Своего обожаемого мужа я любила всем сердцем, но мое тело хотело спать, настоятельно требовало повиновения, и я ничего не могла с этим поделать. Я знала, что тактичный Жак никогда не станет меня будить, чтобы удовлетворить свои потребности. Так везло не каждой, как я поняла по пересудам на работе.
Так что нет, свои сексуальные отношения мы никогда не освежали ни мужским нарядом, ни нарядом школьницы. Мы относились к своим желаниям, как к вопросам гигиены, как к необходимости. Неудивительно, что в конце концов мой «лишенный чувства ритма» муж пустился искать счастье на стороне.
Но все перипетии наших отношений абсолютно не касались его матери. Тот факт, что она сочла для себя возможным вмешаться в мою сексуальную жизнь, привел меня в безумную ярость. Стоило ей выйти за дверь, как я схватилась за кувалду.
Когда я успокоилась, то увидела в телефоне сообщение от Антуана: «Люблю тебя, мамочка».
Глава четырнадцатая, в которой я снова говорю «да»
– Ты думаешь, Жак вернется?
– Не знаю, сама себе задаю этот вопрос.
– И все же ответь мне: ждешь ли ты, что он вернется?
Пиджак с воротником-стойкой придавал ей суровый вид. Перьевая ручка покачивалась, как метроном, в такт моим откровениям. Наверное, обычные ручки ей не нравились, впрочем, об этом я ее не спрашивала.