Я чуть палец себе не раздробила – так стучала им по столу. Каждый слог – удар, восклицательный знак – удар. Даже сломанный ноготь меня не остановил.
– Мадам?
Заткнись! Сейчас говорю я!
– Прошу прощения, мадам…
– Ох!
Когда я вскочила, то опрокинула стул. Из перевернувшейся чашки вылилась вязкая кофейная гуща и, оставив на столе след в виде ломаной линии, стекала на пол. Люди вокруг поделились на две категории: одни не отрываясь смотрели в мою сторону, другие старались не смотреть. Где-то внутри меня все же сработал предохранитель и не позволил вырваться всем этим словам наружу. Хотя, может, я их и прошептала – теперь уж не узнать. В любом случае выглядела я в очередной раз как идиотка.
Босс убрал руки. Посмотрел в мою сторону невидящим взглядом – какая-то безымянная сотрудница. Я перестала скрежетать зубами и ушла. Теперь у меня был повод упрекать себя еще и в малодушии.
В офисе ко мне сразу подскочила Лина:
– Бухгалтерия напомнила о пакете документов Мердока. Просят срочно разобраться.
– Да, точно, сейчас же займусь этим. Спасибо.
– Нас попросили выбрать цвет новых рабочих столов, взгляни на варианты. Мне кажется, бежевый уходит в розовость, а бордовый слишком темный.
Я выбрала цвет детской неожиданности, самый ужасный из всех – хотела подгадить своей конторе. Подобное уродство можно объяснить только тем, что начальство обратилось к дружественным мебельщикам, которые стремились избавиться от неликвидной партии, – полезные друзья, что подписывают счета на крупные суммы взамен на небольшие услуги.
Добравшись до своего рабочего места, я рухнула на стул. Меня подкосило нервное переутомление. Позорный конверт весил тонны. Я уже ненавидела детектива, который набил его доказательствами, порывшись в моей личной жизни, в жизни моего мужа, в его плохо скрываемых подлостях. Этот конверт должен был обелить мою честь, восстановить ее несколькими короткими фразами, ловко уложенными в обнадеживающий отчет. Но детектив стал копаться в том, чего я уже не хотела знать. Крепко сдавив конверт, я измерила толщину бумажной стопки – три сантиметра. Открыла его, чтобы пощупать листы. Плотность нормальная, никакой картонной обложки – три сантиметра боли на простой рециклированной бумаге. Я запечатала конверт обратно.
Клодина сидела дома, закованная в свеженький гипс. Она вполне могла бы работать и со сломанной рукой, но взяла небольшой больничный – хотела оправиться от пережитых эмоций. Я позвонила ей, чтобы справиться о ее самочувствии и рассказать, как мне удалось за короткий перерыв на кофе разрушить остатки своей жизни. Ничего не поделаешь: пусть я скучная, зато продуктивная.
Глава семнадцатая, в которой я смотрю на конверт и поедаю яблочный пирог
По возвращении домой я намеренно оставила конверт в машине. Хотела сначала представить, что произойдет, если его открою. Прежде чем броситься в пропасть, мне нужно было нащупать ее край.
Около полуночи я отправилась за ним прямо в халате: меня мучила мысль, что на него наткнется какой-нибудь воришка и выставит напоказ в соцсети жизнь обманутой женщины – мою жизнь. Я понятия не имела, что содержится в этом чертовом конверте. И тут я увидела супругов Надо́ в окне их ярко освещенной кухни. Они ужинали – на шесть часов позже общепринятого времени. Несмотря на холод и неподобающий наряд, я стояла у своей машины и смотрела, как они орудовали ножом и вилкой, нарезая еду. Вроде люди как люди, просто едят, но сцена совершенно невероятная. Я должна была подойти поближе. У меня имелось отличное для этого оправдание.
– Добрый вечер!
– Добрый вечер! – отозвался месье Надо́.
– Я хотела извиниться за воздуходувку. Я вам возмещу.
– Это не понадобится: я немного поколдовал над ней, и теперь она работает как новенькая.
– А, вот и хорошо! И все же прошу прощения за свою дикую выходку, я психанула.
Позади него появилась жена. Она куталась в ворот своей кофты, боясь простудиться, как большинство пожилых женщин.
– Все нормально. Мы знаем: вам сейчас тяжело, и то, что у вас происходит, совсем не весело. Мы понимаем.
– Вы очень любезны.
– Извините его, он такой несносный со своим газоном, просто помешался на нем. Я поступила бы точно так же, как вы, мадам Валуа… Ох, простите, вы, должно быть, вернули девичью фамилию.
– Ничего страшного. Я не брала фамилию мужа. Я Делоне.
– Не хотите ли кусочек яблочного пирога? Он только что из духовки.
Вот так в начале первого ночи я сидела в домашнем халате на кухне семейства Надо́, ведя беседы о погоде и поедая яблочный пирог. Мне казалось, будто я попала в какой-нибудь сюрреалистический фильм Дэвида Линча. Если бы их кошка вдруг заговорила, я бы не удивилась.
– Вы забыли в машине что-то важное?
– Да, одно досье.
– В коричневом конверте? Ха-ха! Простите.
– Нет-нет, все в порядке. Но там не деньги, там сверхсекретное досье.
– Не стоит испытывать судьбу с ворами, тем более раз это сверхсекретно.
– Могу ли я задать нескромный вопрос?
– Пожалуйста.
– Вы всегда ужинаете так поздно?
Они смущенно переглянулись, точно я спросила их о чем-то действительно интимном, например спят ли они до сих пор в одной постели.
– Да, и довольно давно. Как-то постепенно стали так делать после выхода на пенсию.
– Мы и не заметили толком.
– Нам больше не нужно было рано просыпаться, вот мы и стали ужинать все позже и позже.
– Ну и ложиться стали все позже и позже. Теперь ведь можно записывать телепередачи, вот мы и смотрим почти все.
– А вы следите за американскими телесериалами?
– О да! Сейчас смотрим «Игру престолов».
– И все время пытаемся угадать, что произойдет дальше.
– Так что дни у нас стали ночами, и наоборот.
– То есть жизнь как у подростков?
– Наверное. Детей-то у нас не было.
– А когда сами были подростками, мы уже работали.
Каждый из них стал смотреть на свои руки, потом на потолок, затем на стол, будто их мыслям требовалось проделать крестный путь, прежде чем можно было их высказать.
– Мне пришлось удалить матку в год нашей свадьбы.
– Простите. Мне очень жаль.
– Ничего страшного. Это было давно.
Судя по тому, как были отчеканены слова, когда-то их произносили бесконечно часто, пока они не утратили свое значение.
– Извините за халат, вид не очень шикарный, я уже легла спать, когда вспомнила… о досье.
– Извините и нас за нашу домашнюю одежду-недельку, это тоже не очень шикарно.
Тут я вспомнила странную привычку супругов Надо́: каждому дню недели у них соответствовали определенные наряды. Их график понять было нетрудно. На эту их особенность обратил мое внимание Александр лет пятнадцать назад, когда они только переехали сюда (перед выходом на пенсию они решили приобрести жилье в спокойном пригороде на деньги, вырученные от продажи городского дома). Этой ночью на них была понедельничная одежда: серые брюки и темно-синие кофты. И хотя фасоном наряды супругов весьма различались, цвета верха и низа всегда совпадали. Так, вероятно, очень удобно стирать, только вот не помешало бы еще и утюжить. К тому же одежда им была совсем не по размеру: то ли они незаметно для себя раздались вширь, то ли вещи сели от стирки. Впрочем, в невероятной сцене, когда помирившиеся соседи обсуждают среди ночи за яблочным пирогом давно удаленную матку, никому нет ни малейшего дела до одежды.
– На самом деле я пришла еще и для того, чтобы согласиться на ваше предложение по поводу моего газона. Мне бы это очень помогло. Но я вам заплачу.
– Ни в коем случае! Для меня это будет удовольствие! Я помогу по-соседски.
Если честно, я пришла с твердым намерением любой ценой отстоять свои заросли, но этот яблочный пирог в мире глубокого одиночества победил мое упрямство. Мне их стало жалко – ужасно не люблю это слово, но, думаю, оно подходит здесь лучше всего. В густой, как смола, тоске вязли их движения и голоса. Все вокруг них было блеклым, серым – от фигурки кошки до висящей на бежевой стене картины с березой посреди унылой равнины. Через несколько лет на этой кухне вполне могут найти их мумии в скучных и абсолютно выцветших одеждах, соответствующих определенному дню недели. А заодно и меня, доставлявшую им неприятности своим газоном.
В холоде ледяной ночи, что охватил меня на выходе от соседей, я странным образом почувствовала себя живой. На какой-то момент я даже остановилась в зарослях и, закрыв глаза, представила себя где-то далеко, в каком-то другом измерении, посреди дикого луга. Остатки тепла, которые еще удерживала моя одежда, медленно, молекула за молекулой, утекали. Если бы я так и стояла, не двигаясь, не сопротивляясь ветру, то, наверное, потихоньку разрушалась бы и истлевала, пока мои кости не превратились бы в белоснежную пыль, разлетевшуюся по всей округе. А хорошо бы вот так исчезнуть. Обнаружить меня было бы легко и в то же время сложно. Ведь я была бы везде и нигде.
Следующие несколько дней я перепрятывала конверт в разные места, надеясь, что если стану засовывать его все глубже и глубже в чрево дома, то забуду о нем. Перебрав все – гардеробные, дальние углы шкафов, сушильную, матрасы и (следуя логике, что дерево проще всего спрятать в лесу) книжные полки и папки с документами, – я в конце концов нашла идеальное, и даже слишком, место: в дыре, которую «нечаянно» проделала в стене гостиной, разнося в клочья диван. Свернув конверт, я сунула его в эту дыру. Но он каким-то непонятным образом развернулся и провалился на полметра вниз между капитальной стеной и обшивкой из гипсокартона. Теперь его можно было достать, только разворотив стену до самого пола. Однако сейчас не время затевать ремонт, поскольку в субботу приедут дети.
В четверг, как и предполагалось, Жанпо вернулся в офис. Жози-Джози поднялась мне навстречу:
– Добрый день, Диана!
– Добрый день, Жози!
От возмущения она нахмурила свои брови над чересчур накрашенными глазами. Очевидно, ей не хотелось слышать свое настоящее имя. Изображая невинность, я расплылась в самой естественной улыбке, на какую была способна. Да, я тоже умела лезть не в свои дела.