Произошёл очередной залет, хотя, в принципе, ничего серьезного. Да, я нёс колбасу, сгущенку, мягкий белый хлеб, какие-то печенья, и деды были довольны. Но Гусов поймал меня: он отпустил меня в медпункт, а я бац – и с едой. Не церемонясь, он построил дедов, и 30 минут они работали в упоре лёжа, причем до законного ужина оставалось примерно пять минут. Я смотрел на них и понимал, что меня ждет. Старший лейтенант Гусов точно знал, что должно произойти со мной, какая экзекуция, оставляя меня с разъяренными (а их было 15 человек) ДЕДАМИ. Он ушёл, как сказал, в штаб полка, а я остался. Конечно, били, причем каждый, сколько хотел. Помню только постоянные крики «Встать!» Потом я ел колбасу в упоре лежа, и снова били. Конечно, они не хотели меня убить, и силу ударов контролировали. Это всё за дело: обманул офицера и подставил своих бойцов. Ты, наверное, спросишь, почему именно я отвечаю? Нас, молодых, к тому времени оставалось, по-моему, восемь человек. Без разницы, кто в наряде или ещё где-то. Разумеется, доставалось всем, просто в данном случае пишу только про себя. Нет, не переживайте. Я настолько привык ко всему, что мне уже ничего не было страшно. Ощущение, что я в кино, или мне снится сон: боль отсутствует, реальности нет, календарь остановился. «ГОСПОДИ! ЗА ЧТО ВСЁ ЭТО?»
Не зря говорят, что время – это самое лучшее лекарство, и главное – понять это. Начиналось жаркое лето. По местному климату, это начало мая: днем +25, ни единого облачка. Мы сразу это ощутили: бронежилеты, сферы, боеприпасы, бегом и в БТРах – жесть… Построили небольшую душевую из палатки для всего полка. Мыться стали чаще, но бельевые вши всё же оставались. Тело всё потное и покусанное, нас грызли как псов, чесотка убивала, воем смотрели на дорогое нам небо, с Большой Медведицей, как у нас в России. Мы все призывом сдружились, не могли представить себя друг без друга; часто разговаривали о доме, о друзьях и, конечно, о подругах, что к тому времени уже стало актуальным. Сильная жара и влажный климат сказывались на нашем здоровье. Пить воду из разных водоемов стало опасно, ведь кругом зараза и кишечные палочки. Нас стали предупреждать о желтухе. Шла эпидемия. То ли воду нам травили, то ли мы в грязи зарастали, но инфекция распространялась.
Помимо вшей, нас стали одолевать фурункулы и карбункулы, а это 3 или 5 корней в одном очаге – шея, где шло постоянное трение, руки и поясничная область. Меня тоже не обошла стороной эта зараза. На запястье руки у меня вскакивали чирьи. Я терпел до тех пор, пока не ощутил сильную боль в области грудной клетки. Это был карбункул на пятачке в один сантиметр, где зрели пять гнойных корней. Была невыносимая боль, я не мог спать. Удары и постоянное трение об одежду вызывали нестерпимую боль. В БСМП постоянно прикладывали мазь Вишневского, но я понимал, что пока он закрыт, никакая мазь не поможет. Нужен хирург, а это эвакуация и госпиталь – никто этим заниматься не хотел. Я страдал от боли, мои действия замедлились, а это бесило дедов. 12-килограммовый бронежилет натирал так, что я готов был скинуть его. Постоянно терпеть эту боль я был не в состоянии. Но, наверное, мои молитвы были услышаны. Своей медлительностью и неповоротливостью я стал бесить своих дедов, и они, думая, что я прикидываюсь и забиваю на них, стали тренировать на мне свои удары – впрочем, как всегда. Это был самый счастливый день: один точный удар в грудь ногой спас меня от невыносимых мук. Я потерял на несколько секунд сознание, закружилась голова, всё тело разрывалось от боли. Когда меня подняли, я расстегнул китель. Ударивший меня дед опешил: вся нательная майка в области груди была в крови. Но зато потом боль прошла, и я вздохнул полной грудью, ведь весь гной вышел. Ура, свобода!
Наступило настоящее жаркое и изнуряющее лето. Мы, весь второй взвод, переехали на КПП, где полностью блокировали дорогу в город Грозный. Выпускали и пропускали строго, при полном обыске и досмотре. Каждая машина была под нашими контролем и прицелами. Обстановка была напряженная. Мы постоянно находились в боевой готовности, словно на вулкане. Сам КПП был огорожен бетонными блоками высотой в два человеческих роста, что позволяло немного отдыхать. После двухчасового дежурства на «блоке» – 2 часа бодрствования и 120 минут сна. Разумеется, деды расслабиться не давали и уж тем более средь бела дня завалиться спать, ведь постоянно находилась какая-нибудь работа или очередные «пожелания». По словам офицеров, находиться там мы должны порядка двадцати дней, и это радовало.
На этот период к нам был прикреплен молодой офицер из мабут («мабута» в военном жаргоне означает другие войска, кроме спецназа, морпехов и десантников – прим. ред.). Нас он не напрягал, но и дедовщину не замечал. В общем, никакой. В ночное время блокпост полностью перекрывался, оставались лишь часовые. Выбивали постоянная усталость и недосыпание. Деды и черпаки изматывали, ни на секунду не задумываясь о каких-либо последствиях.
***
Каждую ночь я и дед дежурили на небольшом участке: это был разрушенный когда-то, без окон и дверей, ресторан. Располагался он на холме, и, чтобы войти в него, нужно было преодолеть 50 ступеней с полным боекомплектом. Я постоянно мотался вниз в расположение – то попить, то поесть, и обратно наверх, всё бегом и вприпрыжку. Практически весь день мы находились на посту в ресторане, хотя днем мы должны отдыхать и спать, ведь ночью нам снова дежурить. Вид из окон ресторана был шикарным, а возвышение над землей и округлая форма придавала ему форму «пухлого» маяка. Наверное, в мирное время он пользовался большим спросом. Этот ресторан был разрушен изнутри, хлам и мусор вокруг постоянно напрягали моего деда. Места было довольно много, но мешали кучи разбросанного строительного хлама, после бомбежек там валялись глыбы бетона и кирпича. С дедом мы чаще общались, он был спокойнее и воспринимал меня как напарника, а не как духа. Много разговаривали об уборке помещения и мечтали о том, что из этого выйдет прекрасный спортивный зал. Меня стали посещать мысли о том, что дедовщина заканчивается, и скоро всё будет хорошо. Пока было тихо. Я подметал и складировал мусор в одно место. Так и коротали дни. Днем спать никто не давал, а ночь разбивалась на двоих. Ежедневно удавалось спать всего по 4 часа. Так как при осмотре поста караул должны нести двое, то дед мог разбудить намного раньше.
Я устал есть, я устал пить,
Я жить устал, усталость – моё бремя,
Мои оковы, кандалы и вычеркнутое время,
Устали руки, ноги, голова,
Кипят мозги, в усталости сгорая,
И только сердце бьется не смолкая,
Ради любви, надежды и тепла.
В одну из таких ночей снова произошла невезуха. С одной стороны, я чувствовал себя несчастным, а с другой – ведь действительно тяжко без полноценного отдыха. «Игнат, я вздремну часок. Если что, разбуди», – сказал дед и завалился на кучу овчинных тулупов. Я ходил по периметру, приглядываясь и прислушиваясь к тишине, которая казалась мне вечностью. Смотрящие в ночь глаза просто угасали, и я стал понимать, что уже не контролирую ситуацию, мои силы совсем на исходе. Спустя несколько часов, под утро, часа в четыре (а это самое лучшее время для сна) вдруг вижу не спеша поднимающегося к нам снизу офицера (из мабут) с фонариком. Я понимал, что мне надо разбудить напарника, но стоял как вкопанный, не шелохнувшись. Я снова моргнул глазами – офицер за доли секунды оказался передо мной. Чтобы разбудить сержанта, я заорал: «Стой! Кто идет?» Но всё оказалось тщетно. Позже я понял, что мой мозг на несколько минут отключился, я заснул, стоя с автоматом, словно зомби. «Чё орешь? Это я. А где второй, спит что ли?» Я засуетился, а он прямиком к лежаку. Урод драный! Я готов был пристрелить его, лишь бы он не будил сослуживца, но тот спокойно пнул моего деда ногой, тихим нежным голосом сказал: «Хорош спать» – и пошёл назад в вагончик. Господи, спаси и сохрани! Ведь сержант ждал, что я сделаю какой-нибудь косяк, и наконец-таки дождался. И вновь я проклинал жизнь, плакал и молился: «Ну за что мне это всё? За какие грехи я в ответе? Неужели это мой крест?»
Мне пришлось вынести весь мусор, по ступеням, полностью очистив залы. И плюс, как всегда, я был грушей для ударов. Это происходило примерно 5 дней, после чего, не выдержав, я посмотрел на деда со злостью и передернул затвор. А в голове каша: «Что будет, если я его замочу?» В глазах деда я увидел небольшое замешательство и страх. Не знаю, смог бы я или нет, но думаю, что нет, я же его узнал как человека. Как бы мне ни было плохо, я понимал, что мы боремся с врагами, да и меня при этом дрочат, наверное, за дело. Он, не спеша, спокойно подошёл ко мне, разоружил и сильным ударом сбил меня с ног. Я упал, корчась от боли, он молча ушёл. На этом всё закончилось, больше дед меня и пальцем не трогал – может быть, испугался, не знаю. Было единственное небольшое происшествие на этом блокпосту: один из дедов – то ли случайно, то ли специально – выстрелил из гранатомета, отдача и пламя от которого повредили ему правую ногу.
Постепенно я привыкал. То ли деды стали мягче перед дембелем, то ли положение ухудшалось, и всё это под прицелом противника, при любом движении в полусогнутом состоянии. Я забывал про сон, про еду. Задачи ставились так, что невыполнение их каралось дезертирством, а это автоматически означало гибель всей роты и полка. Время шло. Дедам через месяц ехать в часть, в Москву, а потом домой. Был июнь 1995 года. С одной высоты нас кинули на позиции, недалеко от окраины села Шарой. Ближайшая высота полностью оборонялась боевиками. Зарылись по шею, а это всё БТРы, танки, большие солдатские палатки по крышу в земле, и постоянный ночной обстрел подступов к высоте из подствольных гранатометов. В один из дней, после града танковых обстрелов, мы пошли напролом. Нас предупреждали, что их окопы похожи на лабиринты, которые одним обстрелом полностью не уничтожить.
В то время я был помощником гранатомётчика. Это очень важная единица, так как от гранатомётчика зависело быстрое и точное попадание по обороняющимся целям. Смутно вспоминаю, что бежали. Наша рота распределилась по всему флангу, а на высоте вели огонь оставшиеся в живых боевики. Мы короткими перебежками, в полусогнутом состоянии, бежали вверх. У холмика или ямки занимали позиции и вели огонь по огневым точкам