Поезд остановился и через какое-то время люк открылся. Яркий режущий свет ослепил глаза, всё расплывалось. На долю секунды мне даже показалось, что сам Господь Бог протягивает мне руку. Голова не соображала. Я не мог понять, спал или дремал всё это время в пути. Проводница шумела: мол, вылезай. Я туго соображал, но, услышав от неё, что мы прибыли на вокзал «Москва Казанская», тут же собрался с мыслями и выпорхнул из своего дупла как молодой скворец. Выйдя на перрон, я осмотрел свою форму. Она была в пыли и помята. Я отряхивался и одновременно разминался, так как все мои суставы и мышцы занемели от 30 часов пребывания в согнутом состоянии. Приведя себя в порядок, я вытянулся и с высоко поднятой головой, быстрым четким шагом пошёл на перрон, где отходит электричка «Москва – Рязань». Не выходя с вокзала, я добрался до перрона пригородных электричек. Билет я не покупал, да и не на что было вовсе. Запрыгнул на ближайшую электричку и поехал в родную Рязань.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Поселки, деревни мимо пролетали как моя служба, быстро и незаметно оставляя лишь воспоминания и горечь ушедшего времени. Сидя у окна, я вспоминал наши гражданские поездки за какими-то вещами в Москву, как оставался ночевать у подружки Ленки из города Балашиха, которая нравилась мне, я даже познакомился с её родителями. Хотя все координаты у меня были и, возможно, она не забыла меня (ведь прошло чуть больше года), но эти мысли я оставил в стороне, так как качу в родную Рязань к мамке и папке, не зная, как они там, и, конечно, к друзьям, зная, что они ждут меня. Приехав в родной город, я вышел из вокзала «Рязань-2» и пешком побрел по любимым местам, наслаждаясь запахами и красотой любимого города. Город готовился к празднованию своего 900-летия через неделю, был весь в зелени, в цветах и флагах. Не спеша, короткими перебежками я добрался до района Дашково-Песочня, вышел из троллейбуса и потихоньку пошёл к родному дому, нехотя оглядываясь и ища глазами знакомые лица. Разумеется, никто меня не ждал, так как я никого не оповестил о своем неожиданном появлении.
Наконец, я подошёл к дому. Всё было в зелени, кругом играла детвора. Последнее, что мне запомнилось, это поздняя, унылая и слякотная осень 1994 года, когда меня провожали в армию мои друзья и близкие. Хоть с того времени и прошло всего лишь 10 месяцев, мне они показались вечностью. Дверь открыла мама, от неожиданности её даже шатнуло. Она бросилась ко мне на плечи и со слезами стала обнимать и целовать. Я зашёл домой и сразу почувствовал сильную усталость во всем теле, ведь совершил марш-бросок от Владикавказа до Рязани, а это две с половиной тысячи километров на одном дыхании, практически без сна и еды. Я был в полном замешательстве. Мое тело находилось дома, а мозг ещё в Чечне. Я не верил, что всё закончилось, и даже не хотел предполагать, что будет со мной в будущем. Я присел в коридоре и на минуту закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и успокоить свою нервную систему. Со словами «Всё, я дома» пошёл в ванную комнату.
Мама встала у плиты и начала быстро готовить обед. Я её обнял и сказал, чтобы она не переживала, так как я много не съем.
Боялся повторить день присяги. Я кушал, а мама, поджав под себя локти, с упоением смотрела на меня. Мы молчали, и только когда я всё съел, она произнесла: «Куда ты, сынок, так торопишься, ведь никто не отнимет». – «Армейская привычка, её забыть нельзя».
Непродолжительный отпуск пролетал незаметно, в основном всё это время я проводил с моей основной подружкой Наташей. Её нежные письма, которые она писала мне на войну, не прошли бесследно – они разбудили во мне трепетные чувства. Мы подолгу гуляли. По возможности оставались одни, целовались и ласкали друг друга. Однажды она пригласила меня в квартиру, которую снимала её старшая сестра с мужем (они уехали в отпуск). Мы оказались в полной гармонии и любви. Я взлетал и падал с большой высоты. Мы отдавались друг другу с большим чувством, с трепетной нежностью двух любящих сердец. Я даже не хотел думать о том, был ли кто-нибудь у неё за время моей службы, хотя хранить верность никто никому не обещал.
Это дорогое для себя время в самовольном отпуске я проводил с пользой. Навещал в военном госпитале своего деда Василия, который приехал подлечиться, а также помогал моей тете Ирине, работавшей в кафе «Ассорти». А под конец моего пребывания деда выписали, и он перед отъездом в поселок Спартак (Михайловский район) заехал к нам помыться и попрощаться. У деда текли слезы, как будто мы виделись в последний раз. Я успокаивал его: мол, держись, дед, на дембеле выпьем. На такой сентиментальной ноте он и поехал.
Приближалось 10 сентября – день, когда мне нужно было собрать вещи и выезжать в часть. Так не хотелось, что готов выть на луну. Десятидневное пребывание дома пулей пролетело, я так и не успел насладиться прекрасной жизнью. Ежедневно, ранним утром, меня стали посещать умные мысли. Вроде я сплю, и в то же время голова работает. И однажды я решил исправить в документе дату возвращения в часть с 10-го на 20-е. Недолго думая, я аккуратно исправил цифру 1 на 2 и стал дальше отдыхать и радоваться жизни, дорожа домом и свободой.
В последние дни я старался замедлить каждую минуту, но, к сожалению, мой двадцатидневный самовольный отпуск подошёл к концу. Смысла своего возвращения в часть я не понимал, но знал одно: рая не будет, придётся служить и получать по полной программе.
Возвращаясь в часть, я понимал, что залет гарантирован, так как не имел представления, как присылаются документы из госпиталя, и какая правда в них. В нервозном состоянии я зашёл в казарму, не зная, что ждет меня дальше. На входе меня сразу встретил дневальный, который громко объявил: «Дежурный по роте на выход!» Ко мне подбежал незнакомый военнослужащий и, перегородив взлётку, прокричал: «Дежурный по роте такой-то». Будучи в сильном напряжении, я не разобрал фамилию. Молодые бойцы, служившие всего лишь две недели, встали по стойке и немного напряглись, смотрели на меня, как голодные псы на добычу, но понимали, что ещё один блудный сын вернулся из Чечни в часть, и что ждет его, зависит только от офицеров. Я был одет в новый москитный комбинезон и ботинки. Доложил дежурному, кто я, и со страхом направился в комнату офицеров. После доклада командиру роты Сидорову я стал ждать команды. Тот осмотрел меня с ног до головы и стал задавать компрометирующие вопросы: «Где и сколько лежал, как добирался?» По моему окрепшему и отдохнувшему виду он заподозрил меня во вранье. Мои доводы были убедительны, но пацану матерого волка обмануть тяжело.
И контрольный выстрел произошёл в тот момент, когда он приказал достать всё из карманов: мои фотографии с Наташкой расставили все точки над «i». Число, месяц и фон на фотографиях выдали меня по полной программе. Жаль, что я не учел этого момента, хоть и готовился к непростому разговору. С невыносимым трехэтажным матом и с приказом «десять суток гауптвахты» я вылетел из кабинета для мытья взлетной полосы. Вот так, с нехорошей стороны, меня узнало молодое поколение. Мыло и «цинки» в зубы – и я погнал вылизывать пол, думая, что всё началось заново. Командир при всей роте объявил меня дезертиром, до конца забив мою репутацию в жопу. Переодетый в старую убогую форму и затоптанные сапоги, я на следующее утро отправился с конвоем на «губу». Ночью, перед отправлением, я попросил одного молодого каптёрщика сохранить мои берцы: мол, выйду через 10 суток, тогда отдашь. Он без проблем согласился, и я успокоился. Я был похож на пленного солдата. Вражеское отношение офицеров и неодобрительные взгляды молодых бойцов привели меня к мысли о том, что служить в роте специального назначения я больше не смогу.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Гауптвахта оказалась гарнизонной, но довольно маленькой. Единственное, что отличало её от тюрьмы, – это общий туалет в коридоре. Тёмно-зеленые стены и тусклое освещение напрягали меня, а потом пустая камера и вовсе ввела меня в осадок. Она была трёхместной. Все лежаки пристегнуты к стене, из-за чего сидеть пришлось на железной подставке, на которую ложатся нары. Первые вечерние часы тянулись очень медленно. Какой распорядок, когда и чем кормят, я не знал. Времени для размышлений было предостаточно. На ужин мне принесли миску каши и кружку чая, что, честно говоря, после мамкиных харчей и в рот не лезло. Сидеть одному в камере на подставочке было явно некомфортно, да и скучно. Полежать бы я не отказался. Перед отбоем прошла вечерняя проверка. Зашёл офицер и два бойца. Обыскав меня, они отстегнули от стенки кровать и ушли. Я с большим удовольствием растянулся и расслабился, но ненадолго, так как нары жесткие, без матраца и подушки. Когда лопатки втыкаются в доски, спать совсем неудобно, хотя под разговоры охраны я провалился в сон. Сон был прерывистым: я-то просыпался, то вновь проваливался, перекатываясь с одного костлявого бока на другой. Мое второе после отпуска утро в «тюрьме» (по-другому это не назовешь) превратили меня в неподъемного престарелого заключенного. Я не мог понять, почему молодой парень, физически развитый, за короткое время превращался в «овощ». Я отлежал себе всё, что можно. Ни шея, ни руки с ногами меня не слушались. После домашней койки спать на жестких нарах было нереально. «Хоть тряпку какую-нибудь под голову бы дали», – подумал я. Правда, небольшая утренняя гимнастика всё же привела моё тело в прежнее бодрое состояние.
Я всю свою осознанную жизнь на гражданке прожил во дворах и подвалах города Рязани, в районе ЗИЛа, в Дашково-Песочне. Это закалило меня, у меня был авторитет как спортсмена, как друга среди своих ровесников и старших, но эта грёбаная армия постепенно уничтожала моё эго. Я снова не мог предположить, что меня ждет дальше, как себя вести в данной ситуации, что мне нужно предпринять, чтобы убежать из роты специального назначения «Кондор». Боюсь признаться, но я был в ужасе от своих командиров – командира роты, старшего лейтенанта Сидорова и старшего лейтенанта Гусова. Я с тяжелым сердцем думал о возвращении обратно, где ждало меня моральное и физическое уничтожение.