ным курильщики примерно по десять минут жевали табак, выстрелянный из папиросы. Я постоянно выводил роту на приемы пищи, на все занятия и мероприятия, а также в связи с многочисленными друзьями из всех рот спецназа, Волошин лично приказал сопровождать бойцов к приезжавшим на КПП родителям, так как при возвращении с пожитками бойцы постоянно подвергались нападениям и грабежу.
Однажды, наша рота шла из спортивного зала. Нас открыто стала прижимать спортивная рота, в которой были молодые бойцы, а также высокий и сильный сержант. В неё входили преимущественно спортсмены, проводившие своё основное время в спортзале. Но, разумеется, я знал, что они, хоть все и высокие, и крепкие, но обычные лыжники и бегуны. На глазах двух рот я включился в борьбу с их сержантом. Проведя серию из двух ударов в голову и поймав его правую ногу, я уложил его на спину, замахнулся для контрольного удара в челюсть, и он тут же сдался со словами: «Всё, хорош». После этого я построил роту, и, не сворачивая, сквозь роту противника, мы пошли в расположение. Этот своеобразный бенефис ещё раз доказал моё превосходство и силу, а также хорошее боевое и спортивное воспитание, которое я получил в роте специального назначения «Кондор». Спустя немного времени мы с тем сержантом при каждой встрече жали друг другу руки, даже немного подружились.
Честно скажу, в минометной батарее я зажил. Я спал на самой жесткой пружинной кровати. У меня были два новых матраца и даже личный вечерний массажист. Я одевался как офицер, имел новый отглаженный камуфляж, ботинки, неуставную кепку НАТО (я сам её сшил без всяких лекал, по памяти), кожаный, отполированный до цвета ржавчины ремень, с зеркальной бляхой и дембельской подшивкой, с тонкой трубочкой внутри. Офицеры моей роты меня уважали, так как я никогда их не подводил, и в залетах замечен не был.
Но меня постоянно беспокоила одна большая проблема – это старший лейтенант Гусов из роты «Кондор». Я боялся попасться ему на глаза, он раздражал меня, вплоть до кончиков пальцев. Однажды на утреннем построении полка (а наши роты всегда стояли рядом) он меня застроил, приказал утянуть ремень, трепал за грудки и на ухо прошипел, что я ему должен за потерянную в Чечне форму 100 тысяч рублей, а если я не принесу, то спокойной жизни он мне не даст. Я рвал и метал от злости на него, хотя знал, что всё обмундирование, которое отвозилось в Чечню, уже давно списалось. Он конкретно меня ставил на «бабки», а это полный беспредел. Зарплата бойца составляла около 12 тысяч рублей в месяц – это совсем гроши, а он просил целых 100 тысяч. Очевидно, что покоя он мне не даст, но идти к вышестоящему начальству мне не хотелось, ведь это официальные доносы, разборки, доказательства, очные ставки, и то не факт, что его, боевого офицера, будут наказывать, то есть мне при любом раскладе светит жопа.
Писать домой смысла не было. Родители и так перебивались, как могли, да и жаловаться я не хотел. Я решил искать деньги, в надежде, что Гусов отстанет от меня. Прошла неделя. Каждый раз при встрече он пристально ловил мой испуганный взгляд, мысленно напоминая мне о долге. Я изводил себя проблемой. Знал, что у духов деньги есть, но, если что, залёт конкретный, а стукачи есть везде, своих же офицеров подводить я не хотел. Эту возможность я отмёл сразу. Время было неспокойное. Во всех Вооруженных силах МВД проводилась операция «Антитеррор», и я часто назначался старшим в патруль по военному городку. Моими подчиненными были молодые бойцы, беспрекословно выполнявшие мои поручения. Я брал в патруль всегда только матерых и проверенных бойцов, задача которых – насшибать или даже немного пошарить по карманам у не совсем трезвых гражданских лиц. Всю выручку они отдавали, разумеется, мне, а уж потом я делил, согласно рангу, на всех, не забывая и про свою львиную долю.
Но никто не обижался, так как все понимали субординацию. Им на буфет всегда хватало, они были довольны, а мне на «долг», разумеется, не хватало, да и покушать вкусно тоже хотелось. Но «иголку в сене» не утаишь. При очередном назначении меня старшим в патруль ребята просили взять их с собой. Однажды, субботним вечером, мы прогуливались по городку, и вдруг наткнулись на сильно нетрезвого мужчину лет тридцати, который открыто испражнялся. Нам это не понравилось, и я отдал приказ на его задержание. Мои ребята взяли его в кольцо и не выпускали. Мы поставили его перед выбором: либо деньги и мои бойцы провожают его до подъезда, либо он идёт с нами на КПП за нарушение общественного порядка, а там документы, задержка часа на три – в общем, геморрой. Он достал портмоне, а в нем пачка стотысячных купюр, от которых у меня загорелись глаза. Договорились с ним на одну бумажку, на том и порешили. Разумеется, делить купюру на всех я не стал, так как мои сослуживцы были немного в курсе моей проблемы.
На следующий день я, как матерый дед спецназа, в отглаженной форме, в новом зимнем бушлате, берцах и офицерской зимней шапке пошёл в расположение роты военной части 3419 к старшему лейтенанту Гусову. Там меня встретил дежурный и быстрым шагом проводил к офицеру. Разумеется, внутри меня такой мандраж, что не описать словами, аж сердце выпрыгивало из груди, ведь пришлось идти в самое логово, и что будет дальше – я не знал. Но понимал одно: главное – не показать испуганного вида, не мямлить при разговоре. И с каменным лицом я постучался и вошёл в кабинет. По виду Гусова я понял, что он и сам обалдел, не ожидал от меня такой нахрапистости. Я четко и внятно, согласно уставу, доложил ему и протянул купюру со словами: «Это оплата за утраченную форму в командировке, как вы и просили» – и положил на стол. Он посмотрел на меня округленными глазами, но промолчал. Не задерживаясь, я дальше разговаривать с ним не стал и, приложив руку к виску, спросил: «Разрешите идти». Он кивнул головой, и я вышел за дверь. И теперь вальяжно, посматривая по сторонам и ловя изумленные взгляды моих бывших духов, вышел из расположения. Честно говоря, я шёл с улыбкой на лице, довольный тем, что моя наглая затея удалась на все 100%. Я всем своим видом доказал, что не боюсь и прятаться от Гусова не буду, да и молодые смотрели на меня не так, как осенью, а уже с завистью.
Был конец ноября 1995 года. Приближался Новый год. Встретить его с родными я не рассчитывал. От капитана Волошина я узнал, что он подал бумагу на представление меня к нагрудному знаку Внутренних Войск за отличие в службе. Разумеется, я очень обрадовался, но помнил о гауптвахте и переводах, а потому о получении столь высокой награды даже и мечтать не стал. Из всего я извлек хороший урок. Когда прошло торжественное награждение (разумеется, без меня), и я с недовольным и грустным лицом зашёл к капитану, попросив полагающийся мне после года службы отпуск, он посмотрел на меня и сказал: «Пиши бумагу, будет тебе отпуск, только на 15 дней». Я с огромной радостью выбежал от него и первому попавшемуся духу приказал найти ручку и бумагу. Мой долгожданный отпуск был оформлен с 30 декабря 1995 года по 13 января 1996 года.
По письмам я знал, что мой друг Серёга Голубев должен был уйти на дембель накануне Нового года. Писать ему ответ я не стал, решил сделать сюрприз. Весь оставшийся месяц я летал от радости. Гусов отстал от меня и даже не смотрел в мою сторону. В нашу роту пришёл новый молодой офицер-прапорщик примерно 23 лет. Мы с ним здорово подружились и разговаривали почти на равных. Разумеется, он про меня всё узнал и попросил позаниматься с ним в спарринге боксом и рукопашным боем (после отбоя), и я с большим удовольствием согласился. Мы работали в перчатках, по-дружески колошматили друг друга, в основном с моим перевесом. Но самое главное, что все были довольны. Я много занимался спортом, качал мышечную массу, долго и упорно приводил своё тело в норму, чтобы на гражданке чувствовать себя крепким мужчиной.
В отпуск я поехал в зимнем костюме спецназовца под названием «Снег», я одолжил его у деда из моей минометной роты, сказав, что вышлю ему по почте после приезда, так как он уходил на дембель. В общем выглядел я сногсшибательно. Друга Серёгу я встретил в день дембеля, и мы все дни «отжигали» по полной программе. Мы выпивали, бесились, встречались с друзьями, а также мое время было посвящено Наташе. Мы много разговаривали, гуляли во время отпуска, у нас была близость и ощущение вечной любви. Я предложил ей выйти за меня замуж после моего дембеля, сказал, что хочу детей. Она отреагировала спокойно, но в её глазах я прочитал неуверенность. Подумав про себя, что она испугалась, я быстро перевел тему разговора. В дивизию я возвращался в гражданской одежде, разумеется, зимний костюм я отдавать не собирался, да и Серега решил проводить меня до роты, чтобы забрать мою гражданскую одежду.
Оставшееся время службы прошло на ура, всё было спокойно и размеренно. Конечно, не обошлось без ряда мелких стычек и недопонимания, но это была обычная добрая армейская жизнь, меня это вполне устраивало.
Однажды нашу роту поставили дежурными по столовой. Вместе с четырьмя бойцами я был назначен на чистку картофеля для всего полка. Утомительная чистка картофеля на протяжении ночи – для меня, деда, эта процедура превратилась в наказание. Хорошо, что все мои матёрые бойцы были молодого призыва, я доверял им. Поэтому со спокойной душой я оставил их в наряде, переоделся в гражданскую форму и через черный ход ушёл в самоволку. В городе Балашиха меня встретила девушка Лена, с которой я познакомился ещё в Рязани и был несколько раз у неё дома до службы в армии во время поездки в «Лужники» на рынок. После прогулки по улице она пригласила меня домой. Всё было хорошо, даже замечательно. Её родители встретили меня как родного, накормили и, немного поговорив со мной, предложили переночевать, но я отказался, так как находился в самоволке и, тем более, в наряде. Меня беспокоило только одно, что мы больше никогда не увидимся.
Весной меня положили в БСМП на реабилитацию из-за моей перенесенной болезни. Видимо, сказался мой отпуск с выпивкой и жирной пищей – резкий удар по печени, что мне категорически запрещалось. Я честно соблюдал режим и от скуки написал Наташе письмо о своем самочувствие и о том, как скучаю и горю желанием ее увидеть. И, к моей радости, получил ответ: мол, жди меня, 24 марта буду выезжать из Рязани. Я обрадовался и в то же время напрягся: как семнадцатилетняя девочка до меня доберется и неужели ее отпустят? Конечно, к этому числу я подготовился, договорился с службой охраны (рексами) – благо, были уже свои друзья, – чтобы пропустили её ко мне в больницу, ведь на территорию дивизии вход запрещен. Всё прошло замечательно, Наташа приехала, её пропустили, мы болтали, целовались, уединившись в отдельной кладовке. Но меня напрягло наше расставание, сложилось такое впечатление, что она недоговаривает или что-то скрывает, и прощалась, как навсегда. Я пытался расспросить, что случилось, но было уже мало времени, и она торопилась домой. Только потом из ее письма я узнал, что продолжать отношения она не хочет, ссылаясь на то, что замуж ей еще рано. Хотя после моего возвращения ей будет уже восемнадцать. Я, конечно, расстроился, но решил разобраться после дембеля, но и писем от Наташи я больше не получал.