— Евгений, а почему вы мне не сказали, что там было закрыто? — ядовито — любезным голосом поинтересовалась Алла. — Сегодня мне пришлось краснеть перед клиентами.
Я стоял просто охреневший. Вот, так да! Это Алена двери захлопнула, ей ничего, а я попал!
— Впредь, будьте любезны, если не успели с вечера, делать утром, — продолжала выговаривать мне начальница. — До прихода групп!
Она смерила меня взглядом. Что, почему глаза не прячу? Да потому что не виноват я!
— С вас пятьсот рублей штрафа, — сказала она, внимательно смотря на меня.
Мой подбородок вообще полез вверх. Ожидаешь моей реакции? Может еще и заявления? Не дождешься!
Алла Владимировна прищурилась и ушла к себе.
«Ну, Аленочка, сволочь, я те устрою танцы с бубнами», — думал я, идя в кочегарку.
Тихо потрескивали дрова в печи. Ночью лишь поддерживалась минимальная температура, пар-то не нужен. На столе стоял пузырь беленькой; две мутные, стеклянные стопки, банка с солеными огурцами, пол булки хлеба и рядом отрезанные куски. Банка соленой сельди стояла закрытой. Колбаса тоже осталась целой. «Дома съешь» — сказал Михалыч на мой немой вопрос.
Я скривился, выпив только что стопку. Ну, гадость! А Михалыч выцедил медленно, как воду. Вот что значит опыт. Мужчина наткнул на вилку огурчик.
— Не, моя лучше делает, — сказал он, схрумкав овощ.
За окном уже наступила ночь.
— Не ходи домой-то — посоветовал Михалыч — там вон за дверью, на топчане, приляжешь.
Я кивнул. Как-то резковато получилось. На голодный — то желудок, да под усталость, мне было уже весьма хорошо. Но сон еще не бил в голову.
— Вот смотрю я на тебя паря, — зарокотал опять Михалыч. — Вижу в тебе злость, хорошую такую злость, упертость. Другой бы давно плюнул, а ты уперся и пашешь. Для чего?
— Я ж говорил. На учебу коплю, — немного заплетающимся языком ответил я.
— Вот, — поднял Михалыч, желтый от табака палец. — Цель у тебя есть, важна она тебе, не отпускает мысли-то. А если бы не учеба, стал бы терпеть?
— Не знаю Михалыч. Вообще бы не пошел наверно, — признался я.
— Вот то-то и оно, — сказал он. — То-то и оно.
Он замолчал, разминая в желтых, прокуренных пальцах папиросу.
— Михалыч, так мы о другом поговорить хотели — не вытерпел я.
— Так это тоже по делу, — не согласился он. — Важно ли чего добиваться? Главное, насколько ты этого хочешь. Не в голове, а в душе желание должно рождаться. Тогда и силы находятся. С женщинами также. Если глазами выбираешь, разочаруешься потом. Душой надобно.
— И что, каждую душой? — усомнился я.
— Конечно, — кивнул мужчина. — Искренне нужно захотеть. Бабы, они же притворство за версту чуют. Если не душой выбирать, это как в нужник сходить, да с кулаком полюбиться.
Я даже немного покраснел от таких слов. Михалыч улыбнулся, глядя на меня.
— Каждую любить что-ли? — буркнул я.
— Любить дело хорошее, — опять согласился он. — Только ежели любишь, жениться захочется.
Чиркнула спичка по коробку, заплясали по углам причудливые тени.
— Просто нужно, — продолжил он. — С душой подходить. Женщину видеть, а не утеху постельную. Тогда она сама к тебе потянется. Если не пустышка, а настоящая.
— Что значит не пустышка? — спросил я.
— Когда баба огонь, с характером, с такой и в постели не соскучишься, — усмехнулся Михалыч. — А когда ветер в голове, одну мыслю, гоняет, как замуж выйти, из угла в угол, та и в кровати бревно, да и скучно с ней.
— Что же, только умных выбирать? — заинтересовался я.
— И умные бывают дуры дурами, — не согласился мужчина. — Это как теперешние, что хотят, как мужики быть.
— Феминистки что-ли? — вставил я.
— Эти самые. Ты наливай, давай, — показал он на стопки. — Душой черствеют, голову себе забивая, бреднями этими. Мужской власти желают, а женскую силу теряют. Потом каются, виноватых ищут. Заигрываются, а потом когда повзрослеют, за голову хватаются. А время ушло. Подруги уже с внуками водятся, а они как дерево в поле. И молния лупит и ветер гнет, ломает. А корни-то сгнили, и плодов нет. Да само-то дерево корявое, ни на доску, ни на дрова негодное. Падает и сгнивает без толку.
Он махнул налитую стопку и похрустел огурцом. Закурив новую папиросу, он продолжил:
— Запомни, женщина, она властью огромной владеет. Если умна, так все мужики вокруг прыгают и квакают, как ей надо. Они с молоком уменье то впитывают.
— Это как? — удивился я.
— Вот смотри, вот сидим мы здесь, — задумчиво проговорил Михалыч. — Хотя нет. Вот вспомни, сидишь, вокруг одни мужики.
— Ага, — кивнул я.
— Тут девка заходит. И что? — показал он руками женский силуэт.
Я задумался, вспоминая.
— Понял, — ответил я, выныривая из памяти. — Все начинают перед ней выеживаться!
— Вот, она и есть, власть женская, — ткнул пальцем Михалыч. — То титьку под взгляд подставит, то спину выгнет, то по ноге проведет, а коли в юбке, так и краешек невзначай приподымет.
— Точно…, - сказал я ошарашено.
Как все очевидно!
— А ты спроси, думает она о том? — улыбнулся Михалыч хитро. — Нет, все само собой получается у них. А сможешь видеть это, не поддаваться на знаки, то увидишь, как злиться будет.
— И что дальше? — с интересом спросил я.
— Ну, тут, как сам решишь, — развел руками Михалыч. — Ежели желание будет, можно поймать на этом, интерес разбудить. Но можно и из себя вывести, разозлить не на шутку. С чего бабы, когда стареют, так бесятся? Власть теряют свою.
— И что все? Так просто?! — воскликнул я.
— Нет, паря. Это лишь начало, — отрицательно кивнул головой мужчина. — Это как охота. В этих делах, один изображает охотника, а другой добычу. И в этом весь интерес. Коли смог охотник добычу перехитрить, то его власть, а ежели добыча охотника, то крутит им как хочет.
— И как перехитрить? — поинтересовался я.
— Вот тут все и дело, — чуть нахмурил брови мой собеседник. — Нужно нащупать слабинку-то, струнку ее. Да поиграть на том. У каждого человека такая струнка имеется. Через нее любым управлять можно. Кому денег надо, кому славы, кому семью. А кто-то власти хочет, больше жизни, но то уродцы, им власть все заменяет потом, им ее все больше надо.
Михалыч затянулся папиросой и продолжил:
— А женщины… Я вот, к примеру, никогда не пытался из себя лепить никого. Вот он я, такой, какой есть. Не нравлюсь, скажи уйду. А то начнут гнуть из себя героев, а до дела дошло и пшик, только запах дурной и остался.
— Так как, все же, струны-то эти искать? — допытывался я.
— Ну, глаза-то тебе для чего дадены? — сделал легкий жест в мою сторону мужчина. — Смотри. Еще и ухи есть. Смотри, слушай, кто перед тобой, что говорит. А то распушат хвосты, да балаболят без умолку, ровно тетерев на току, ничего вокруг не слыша, и не замечая. Ладно, наливай!
В стопках забулькала прозрачная жидкость.
— Ну вот, к примеру. Алена эта. Что у нее за струнка? — продолжил я после паузы.
— Что ж ты так далеко то? Ты вот, к примеру, о себе знаешь? — с ехидцей сказал Михалыч.
— И что обо мне? — немного насупился я.
— Ты чувства в узде держать норовишь, — ткнул в меня пальцем мужчина. — Не любишь, когда тебе помогают, али жалеют. А вот и струнка твоя, справедливость. Все ты терпеть будешь, но тронь за это, и отпустишь ты хватку, влезешь в драку. На том тебя и поймать можно. Иной сделает тебе на копейку, а взат рубль требует. И ты зубами скрипишь, а делать будешь.
— И что делать, когда со мной так поступают? — нахмурился я.
— Возьми, объясни ему, — пыхнул папиросой Михалыч. — Разложи по полочкам. Вот то, вот это. А потом предложи оценить, по справедливости, имеет ли он право требовать с тебя Луну, коли сам, тебе, лишь камешек дал.
— А если скажет, что может? — не унимался я.
— Дурак значит, — немного резко ответил мужчина. — Умный не захочет такого товарища, терять, который по закону Правды живет. От которого подлости ожидать не надобно. А дурак требовать начнет, свои заслуги раздувая. Дело с таким иметь, все равно, что могилу себе рыть. Такой лишь для себя живет, так дураком и помрет…
Алла сидела, откинувшись на спинку кресла, но как-то так, что казалось, будто на ее плечах неимоверный груз, что давит ее к земле и даже не вздохнуть толком. После моего согласия на рассказ будто слетела шелуха, и передо мной сидела не успешная бизнес-вумен, а просто баба на четвертый десяток. Даже глаза, будто наждачкой потерли, стали какими-то тусклыми и безжизненными.
— Знаешь, я долго не могла понять, почему ты отказался. Ты ведь и раньше спал с клиентами. А тут такой отказ…, - начала Алла.
— Я спал не с клиентами. А с женщинами, — резко пояснил Евгений.
— Я помню эти слова. Боже, сколько раз я их вспоминала! Я же тогда пообещала этой Галине. Пообещала тебя. Она потом все припомнила. Мне пришлось напрягать многих людей, столько денег отдать. Ох, и зла я была на тебя, — Алла тяжело вздохнула.
— Интересно, отчего ты поменяла мнение? — поинтересовался парень. — Обычно такого не бывает.
— Мне просто объяснили. Много раз. Что я дура, — грустно усмехнулась Алла.
— Кто если не секрет? — поинтересовался вновь Женя.
— Не секрет. Вместе с тобой ушел Михалыч. Он, правда, дурой не назвал, — по губам женщины скользнула горькая усмешка. — Сказал, что я потеряла душу, продала ее. Я тогда так на него наорала, а он лишь улыбнулся, заявление на стол и вышел.
— Да, Михалыч, это зубр. Ему оры до лампочки, — покивал головой Евгений.
Алла сделала глоток вина.
— После пришла Людмила. Поинтересовалась тобой, куда ты пропал. Ну я ей и рассказала. Вот она назвать меня дурой не постеснялась. Больше она ко мне не ходила, — потерла виски женщина.
— Люда — баба железная. За словом в карман не полезет — прокомментировал парень, с легкой улыбкой.
Алла поежилась, как от холода.