— Все остальное, даже ее лицо, — продолжала Нина. — Это лишь фон. А смотришь на ее улыбку и думаешь, что хотел сказать Мастер этим? Свое отношение к тому, кто заказал портрет? А может это адресовано нам, простым обывателям?
На несколько минут воцарилась тишина. Нина отходила от своей речи, а я… А я любовался ею.
— Ну а теперь вы, — сказала она. — Что вы думаете о моих трудах?
Когда я принес ей свои стихи, она поставила мне условие, что я, в свою очередь, прочту ее творения.
Я вздохнул, собираясь с мыслями. Что сказать? Моя писанина, рядом с ее творчеством не валяется. У нее были разные стихи. Добрые, нежные, обличающие, гневные, грустные, лирические. Я прочел их одним махом, а когда оторвался, на часах было три ночи, глаза слезились от чтения, а я чувствовал себя так, будто только что видел кучу фильмов. Образы перемешались в голове, потому как я, никак не мог остановиться. Еще и еще, новые чувства, новые эмоции, картины. Я был, словно измученный жаждой путник, дорвавшийся наконец, до воды…
— Признаться, — начал я. — Можно я скажу, как думаю?
— Конечно, — подбодрила меня девушка.
— Просто может получиться несколько сумбурно, — вздохнул я. — Мне не хочется говорить стандартные слова. Но когда я читал, то у меня в голове возникали четкие красочные картинки.
— Мне приятно, что вам понравилось, — улыбнулась Нина. — А какое больше?
Я бросил быстрый взгляд на нее.
— Я пожалуй его вам прочитаю. Я его запомнил, — сказал я собираясь с мыслями.
— Вот как? Это вдвойне приятно, всегда хотела услышать, как звучат мои стихи, со стороны, — на лице девушки и в самом деле проявилась радость и нетерпеливое ожидание.
Я глубоко вдохнул. Ну, злость, просыпайся, ты мне сейчас понадобишься. Нельзя эти строки просто читать. Их надобно рубить, забив на окружающих. В груди поднялась знакомая волна, полыхнула пламенем в груди, по телу пробежали мурашки. В глазах девушки стоящей напротив, появилось весьма удивленное выражение, но мне уже было все равно, я рубанул рукой воздух и загремел:
Тихо!
Мне ясен ваш бог!
Злата.
Рубиновый блеск.
Ночь!
Время волков!
Страсть!
Алчная лесть!
Пир!
На белых костях!
Плоти!
Бездушный порок!
Рев!
Под каждый замах!
Они!
Пошли поперек!
Страх!
Безумие снов!
Грань!
Ожиданье суда!
Фальшь!
Запоздалой мольбы!
Путь!
Закончен…. Врата!
Неба…
Синяя высь…
Выбор…
Руны огнем…
Сила…
Вечной души…
Урок…
Для того и живем…
Вот это бахнул… Блин, даже сам не думал, что это так сильно звучать будет. Несколько прохожих с удивлением посматривали в мою сторону.
Нина стояла, слегка побледнев. Блин, не переборщил ли я?
— Не ожидала, — сказала она, наконец. — Будто и не я писала это, а вы. Не думала, что это так выглядит.
Я помолчал, еще отходя от этого моего буйства.
— Не надо больше стихов сегодня, — сказала девушка…
— Как вы находите темы для стихов? — спросил я Нину.
Сегодня мы прогуливались по берегу Верх-Исетского пруда. Не сказать, что здесь была аллея, но тропинка имелась. Было впечатление, что мы загородом, хотя, вон он город, недалеко. Но здесь не было праздно шатающихся и мы могли говорить, не опасаясь и не снижая голоса.
— По разному. Главное же, не как и где берешь, а что, — ответила девушка.
Да, мы до сих пор на «вы». Меня почему-то, это прикалывало. Не хотелось переводить наши отношения, в рамки простой интрижки. Такое обращение друг к другу, темы для бесед, тихие уединенные места. Когда я встречал девушку, то странная тихая радость пела в сердце. Мне с ней реально хорошо становилось.
— Вот например, одно, — продолжал я.
— … А за спиною рев и плач!
И крики в спину, «Ты палач!»
И гонит ветер едкий дым.
По узким улицам чужим…
— Вы первый человек, Женя, — задумчиво произнесла Нина. — Которому нравятся больше, именно эти мои стихи.
— А обычно какие? — заинтересовался я.
— Больше лирика. Про любовь. Или о девушках, если парень, — девушка все так же задумчиво крутила в пальцах локон (вообще она всегда так делала, когда задумывалась всерьез).
— Вы знаете Нина, — ответил я. — Я не знаю, как это объяснить. Нет, мне тоже нравятся те ваши стихи. Но вот эти, грязь, кровь, ненависть. Тусклое солнце сквозь дым. Крики, рев. Просто такое редко встретишь. Непопулярная тема.
Что-то я опять разошелся. Но девушка уже не пугалась так, как в первый раз. Я окинул взглядом серые волны, накатывающие на берег, на далекую тонкую полоску другого берега.
— Странно это, — произнес я.
— Что? — откликнулась Нина.
— Мы еще недавно друг друга не знали, жили в своих мирках, — сказал я. — А теперь у меня такое ощущение, что мы всю жизнь знакомы.
Я вздохнул.
— Я вам еще не надоел своими высказываниями? — поинтересовался я. — Критик я впервые.
— Нет, что вы, — покачала головой Нина. — Я впервые могу говорить на эти темы, так свободно…
Я летел скачками, высунув язык, как говориться. Потому как уже опаздывал. Кто же знал, что эта инвентаризация, затеянная Аллой, так затянется. Она, кстати, так и не кончилась, но Алла, устав видимо от меня, поминутно смотрящего на часы (и рассеянного чрезмерно, что тут темнить), махнула рукой и велела убираться с глаз долой.
— Но завтра продолжим! — погрозила она пальцем.
Я, закивав так, что голова чуть не отвалилась, рванул на выход.
Мы стали встречаться с Ниной чуть не каждый день, если только она не была в ночную смену. Тогда я часами висел на телефоне. Интересно, как реагируют у нее на работе, на эти наши беседы?
— Нина, сбежал, как только смог! — воскликнул я, увидев ее, ждущую меня у остановки.
— Не волнуйтесь, — улыбнулась она. — Я недолго жду, тоже чуть опоздала.
Что-то изменилось. Она кстати, вчера намекала, что мы куда-то пойдем, но так и не сказала куда.
Так на лице явное смущение и опасение. Но молчит. Ладно, не будем форсировать события, пусть все идет, как идет. Но взгляд ее ощутимо потеплел, даже тембр голоса и тот, кажется, изменился. Это наверно, после вчерашнего разговора…
… - Нина, а как вы решили работать в больнице? — спросил я.
Девушка взглянула на меня, своими большими, бездонными, зелеными (и черт меня задери, такими красивыми!) глазами.
— Это из детства, — ответила она. — Мы тогда в Тюмени жили, пока папу сюда не перевели. Мне было лет восемь.
Она снова начала теребить прядку волос.
— Так вот, у нас в доме жил мальчик. Ему тогда наверно, лет двенадцать было, — девушка тяжело вздохнула. — Он был инвалидом. Пока мы бегали во дворе, он с такой тоской смотрел на нас с балкона.
— Стихотворение «На привязи», это о нем?
— По большей части да, — кивнула Нина. — Так вот однажды ребята над ним подшутили. Жестоко. Они позвали его играть с ними. Его мама иногда выкатывала коляску во двор. И пока он с ними говорил, такой радостный и счастливый, они привязали его коляску к дереву.
— Знакомые забавы, — скрипнул я зубами.
— Он так и просидел возле того дерева, пока мама не пришла, — продолжала Нина. — А она не стала никого ругать, просто отвязала веревку и молча укатила коляску. Больше мы его ни во дворе, ни на балконе не видели. Только иногда, поздно вечером, во дворе был слышен скрип коляски.
— И что потом? — спросил я.
— Мне было жутко жаль его. Их, — Нина тряхнула головой, видимо снова переживая те события. — И однажды вечером, я сбежала во двор. Я вытащила свою самую красивую куклу. Барби. Они только тогда пошли.
Нина остановилась у дерева, росшего на самом краю берега. Я встал рядом, смотря на отражение огней вечернего города, в чернильных водах реки. Вдалеке шумели едущие по мосту машины, пахло зимой.
— Знаете, Жень, за ту радость, в этих страшных пустых глазах, я бы отдала все, что тогда имела, — голос девушки дрогнул. — Но куклу он не взял, мама не разрешила.
Я молчал, понимая, что не время говорить.
— Я стала часто заходить к нему, после школы. — продолжила рассказ Нина, улыбаясь воспоминаниям. — Иногда мы гуляли в лесу, наш микрорайон, был на окраине, лес был близко. И он был первый человек, которому я могла рассказывать о своих мечтах.
Девушка улыбнулась своим воспоминаниям.
— Он слазил с коляски и мы валялись на траве, смотря в небо. Мы представляли драконов, замки, птиц, зверей. Иногда облака были похожи на лица знакомых людей. Придумывали истории, где мы, конечно, были главными героями.
Нина вздохнула.
— А в конце того лета, они с мамой уехали, — по губам девушки скользнула горькая улыбка. — И вдруг оказалось, что этот мальчик, был намного более интереснее, чем другие, здоровые. Для них лес был всего лишь кучей деревьев, облака белыми комками на небе, с дождем или без. Девочки, с которыми я вроде бы как дружила, тоже были не лучше. Только и мерялись, у кого лучше кукла и дороже. Тогда то я и стала писать стихи, чтобы хоть где-то выразить то, что хотела бы сказать этому мальчику.
Голос девушки в конце зазвучал глухо. Я не решался прервать ее рассказ. Мне казалось каким — то кощунством, что-то сейчас говорить, комментировать.
— Я стала больше оставаться одна, — продолжала Нина. — Беседы про тряпки, да про мальчиков нагоняли на меня такую тоску. А потом мы переехали сюда. Школу я заканчивала уже здесь. Я была новенькой, ко мне никто не лез, и это было хорошо. А потом я поступила в мед.
— Родители, наверно, не сильно одобрили? — осмелился я на вопрос.
— Да не так чтобы совсем против, но удивились. — ответила Нина. — Но они приняли мой выбор…
… И вот теперь Нина внимательно смотрела на меня, тоже видимо припомнив нашу вчерашнюю беседу.
— Расскажите о себе, — попросила она, когда мы отошли от остановки. — А то все обо мне.