— Вещь, — восхищенно протянул я. — Сбылась, значит, мечта?
Я провел рукой по изгибу руля.
В голову ворвался ветер. Рев мотора. Пустынная ночная трасса. Запах бензина. Бешеная скорость и крик, рождающийся в сердце.
— Еще нет, — ответила девушка. — Я хочу другой.
На мой взгляд, и этот двухколесный агрегат, весьма внушал.
— Прокатимся? — Юлька улыбнулась, смотря на меня.
Она передвинулась назад, приглашающе похлопав по сидению.
Секунду я колебался, а потом, тряхнув головой, уселся в седло. Мотоцикл уверенно рыкнул, повинуясь рукоятке газа. Топнув по педали скорости, я несколько резковато тронулся (отвык, немного!), за что получил несильный тычок под ребра…
… — Мы тут скоро, через недельку, собраться собираемся, — сказала Юлька, когда мы подъехали к моему дому и я слез с байка. — Шашлыки, пиво. Ты как?
— Там поглядим Юль, — улыбка у меня получилась невеселой.
— Ты не забыл? — хитро поглядела она на меня.
— О чем? — удивился я.
Девушка вдруг наклонилась ко мне, притянула меня к себе и поцеловала.
— Ты проиграл мне, помнишь? — сказала она, чуть отстранившись.
И провела рукой по затянутому в кожу бедру…
Все проходит. Грустно. Эти полгода были… нет, не сказкой. Жизнью. Настоящей жизнью. Я не знаю, что будет дальше, как там сложиться у меня в Москве, но здесь я оставляю часть своей души.
Я бы осталась. С ним. Если бы не эта его записка.«…Если даже ты не поедешь, мы все равно расстанемся…». Он и это предусмотрел.
Это он настоял разослать мои записи по студиям. Убедил меня в том, что мои песни должны услышать, как можно больше людей.
— Энни, — говорил он. — Сейчас так много песен о любви, о дружбе и вообще о всяком, что важно для тела. А для души так мало поют…
Энни. Именно он стал называть меня так. На вопрос почему, он ответил, что все детство мечтал познакомиться с девочкой из сказки с именно таким именем. Отважной, доброй и честной…
…Если бы я знала, что тот вечер и ночь, будут последними. Ведь, сердце шептало…
Он был невероятно нежен, ласков. Весь вечер как-то странно смотрел на меня, будто фотографировал. И грусть…
Я же видела эту грусть в глазах. Щемило же в груди!
А я все сомневалась, стоит ли ехать. Честно говоря, было страшновато, вот так, в чужой город, да еще такой большой. В столицу! Он слушал меня, не перебивая, мои «за» и «против», а потом спросил:
— Ты сможешь жить с этим? — сказал он, глядя прямо в глаза.
— С чем? — спросила я.
— С мыслью о том, что ты могла бы сделать, этот мир чуточку лучше, но не сделала?
И что ответить, я не нашлась.
— Я знаю, у тебя все получиться, — сказал он, обняв меня и поцеловав в нос. — Я верю в тебя. И всегда буду верить, помни об этом.
Р.S.
Видишь, здесь вырвано несколько страниц. Это я писала о том, как злилась на тебя. Ты пропал, ничего не объяснив. Я приходила несколько раз к тебе, но даже твоя мама не знала, где ты.
На этих страницах было много обидных слов, но потом я поняла. Любимый, ты как всегда оказался прав. Нельзя идти в будущее, таща на себе груз прошлого. Нельзя вырвать занозу без боли.
Но все же есть одна вещь, которую можно поставить тебе в укор. В легкий укор. Для этого я попрошу папу передать тебе этот дневник.
Ты не смог придти и объяснить мне все это лично. Я понимаю тебя. Я бы тоже не смогла. Не смогла бы, не поддаться. Не остаться…
Я обещаю тебе, что я сделаю все, чтобы эти песни, которые тебе так нравились, услышало как можно больше людей. И спасибо тебе, мой поэт, за «Свет в ночи». Именно эта песня мне все объяснила.
Прощай, любимый мой, Женька.
А может, до свидания?
Твоя Энни.
Да, не удивляйтесь, я иду на работу. Да, блин, шесть утра. А какого черта мне делать дома, если один хрен не спиться? Вот и иду.
По утрам уже по-летнему тепло. Середина мая все же. Еще недавно я так ждал тепла, мечтал, как мы будем с Энни гулять… Черт, опять… Дьявол!!!
Со злостью запулил попавшийся на дороге камень в кусты. Н-да. Ори не ори, а все равно фигово так, что хоть волком вой.
Самое плохое, когда ничего не делаешь и остаешься один на один со своими мыслями. И начинается. А может, а наверно, а если бы. Ненавижу.
Себя ненавижу в эти минуты. Слабость эту в себе ненавижу. Долбанные рефлексии. Просыпаешься ночью и чего-то ищешь. Потом пытаешься понять, что не так. Потом понимаешь. И петля так заманчиво вырисовывается перед взором.
От чая, да и от кофе уже тошнит. Сколько их было выпито. Просто так, чтоб руки занять. Сколько раз просыпался на кухне, забывшись в какой-то тяжелой дреме. И тиканье часов бьет по ушам набатом. И хочется только одного, чтоб, наконец, закончилась эта ночь, и уйти на работу.
Охранники уже не удивляются, увидев мою унылую рожу на входе. Молча открывают двери. А я прохожу в тренировочный зал и до начала занятий истязаю тело на тренажерах. Потом издеваюсь над грушей. Потом опять, штанги, гантели.
Фокус в том, что перестал быстро уставать. Времени до начала занятий групп, уже перестало хватать. Начал оставаться допоздна, помогаю пареньку, которого приняли на мое место, убирать все, потом он уходит, а я снова на тренажеры. Иногда спать остаюсь здесь. Маме позвоню, что не приду, и мучаю себя до тех пор, пока сон с усталостью окончательно не свалят. Тогда хоть немного высыпаюсь.
Кивнув Олегу (сегодня его смена) прохожу в здание. Привычно поворачиваю направо.
Хоть один плюс от этого состояния. Бумажная работа, которая раньше тоску нагоняла своим объемом, и та кончилась. Я даже у Аллы часть документов подтянул. Теперь удивим любых проверяющих образцовым порядком в документации. Алла даже мне зарплату прибавила.
Зайдя в свой закуток, прихватил полотенце и направился в зал. Звук шагов был гулким в пустом еще здании.
А что я еще мог сделать? Цепляться за чувства, висеть у Энни на шее? Вечный плюс один? Она там вся в работе будет, в делах, а я буду сидеть и ждать ее, бесконечно, с концертов, с гастролей, там. Вечный немой укор.
А потом чувство рано или поздно уйдет, разобьется об эту ее кочевую жизнь. Нет, скорее всего, когда-нибудь она тоже осядет, перестанет мотаться, захочется семьи, детей. Только наши чувства, очень вряд ли, дожили бы до этого времени. И, по честному, придется ведь ей вести себя посвободней с некоторыми людьми. Как это говорят, позаигрывать.
Нет, вряд ли она пойдет к вершине через постели, не тот человек. Но даже эти заигрывания, я вряд ли пойму. Себя-то я знаю.
Черт, опять же съехал на старую волну. Никак не успокоюсь. Все, за дело.
Бросив свое тельце под штангу, я начал толкать ее вверх-вниз. Недели две назад, этот вес я мог поднять раз десять. Сейчас уже тридцатку делаю с одного подхода. Еще пара блинов и все, нечем будет вес наращивать. Ну не качалка это, сюда не культуристы ходят. Купить, что ли, самому сюда пару блинов потяжелее?
Сколько я передумал. Когда только пришло, то приглашение, я ведь сразу понял, что будет. Но нет, пытался найти выход. Другой выход. Но так и не нашел. Потому что и не было его. Только так. А все другие выходы, только такие, где мне было бы не так хреново.
Нет. Что же это за любовь, когда только себе хорошо делаешь? Когда висишь камнем на шее и тянешь вниз, не давая вылезти из этого болота? Когда хватаешься за крылья и сдавливаешь удавку из чувств. Надо было отпустить. Это мне, привыкшему в этой грязи копошиться, здесь нормально. А она зачахнет здесь. Погаснет пламя. Сломается человек. И уйдет в прошлое та Энни, которую я любил.
Пусть летит. А я буду снизу любоваться и радоваться, что хоть несколько мгновений я был рядом с красотой.
Только сердцу, это не объяснишь. Оно саднит, ноет. Плохо! Плохо! Плохо! А-а!
Груша проминалась под ударами. Так хоть немного отпускало. Казалось, я с каждым ударом выплескиваю эту боль наружу. Бред, конечно, но так реально становилось немного легче.
О-па, за мыслями я и не заметил, как Юля пришла. Она всегда первая приходит. И этот зал, где я занимаюсь, как раз ее. Она наш тренер, по «жесткой» программе. Когда требуется не только жирок согнать, но и форму нужную приобрести. Ну и мало — мальские навыки самообороны узнать.
Ох ты, я похоже сегодня совсем увлекся. Уже и первые клиенты заходят. Кивнув девушке, (не мог я поздороваться, еще не отпустило, я бы скорее прорычал, чем что-то сказал) я вышел из тренажерки и поплелся в свой «кабинет».
— Жень, ко мне зайди, — сказала Алла, появившись в дверях на секунду.
Делать нечего, придется идти. Что-то я совсем одичал. Просто, так с людьми разговаривать не хочется. Никак.
Алла сидела за столом, и смотрела в окно, на залитую солнцем стоянку перед входом. И это зрелище ей определенно нравилось. Так как стоянка была полна машин. Машин клиентов, естественно.
— Жень, — сказала она, наконец, все так же смотря в окно. — Я не хочу лазить тебе в душу, вижу плохо.
Я промолчал. Что тут прокомментируешь, если все, как говориться на роже написано.
— Но, — она повернулась ко мне. — Твои утренние тренировки, дали интересный эффект. Такая своеобразная реклама получилась.
Я хмыкнул. Надо же.
— В общем, — прищурилась женщина. — Раз уж так получилось, надо продолжать.
Вот так мои метания стали основой для такого своеобразного пиар-хода. Теперь я уже на законном основании задерживался до тех пор, пока не приходили первая группа. Стал я этаким таинственным и мрачным героем, который непонятно зачем, облюбовал это помещение для своих таинственных тренировок. Просто призрак оперы какой-то.
Немного легче стало. Не так уже накрывало. Пока не попадалось на глаза что-нибудь, что напоминало о ней…
Время до начала лета прошло мимо меня. Я казалось, пребывал в этаком оцепенении. Все видел, все замечал, но это никак меня не интересовало. Делал все по инерции. Спрашивают, отвечаю, нет, еще лучше. Иногда ловил себя на том, что сижу и тупо пялюсь в стенку. Гляну на время, а уже час прошел.