В горле стоял тугой комок. Вывешав куртку на балконе, он оперся на перила. Разгорался во всю день. Прошло часа три, как Аня ушла, а кажется так давно, как в другой жизни. Он замер вдруг.
В другой жизни.
Той жизни. Больше ему не надо шагать по осени в школу, и не будет больше ныть в груди утром второго сентября. Вчера он сдал русский в техникуме. Точнее вчера он узнал результат экзамена и увидел, что зачислен.
В душе как-то просветлело. Он больше не увидит своих одноклассников. Женя Марков, ботан и лох, сегодня умер. УМЕР.
Обида, сжимавшая горло, вдруг отпустила. Впереди август, потом техникум. Новая жизнь. И пусть эта сволочь Сережа, сука, идет на хрен. Он уже в прошлом. А кто мне куртку порвал? Никто, сам упал. Неудачно. Судьба, блин. Но я, без рук что-ли? Зашью.
Он обернулся в комнату. На столе лежало несколько книг по математике и русскому, листки, исписанные его не очень хорошим почерком. Как готовился к экзаменам, так и лежит все. «Убрать, все убрать», — толкнулась мысль, а ноги уже несли в комнату.
Так он еще наверно никогда не работал. Задавив чувство жалости, он сгребал и убирал в коробки все, что напоминало о школе. Старые тетради, пару грамот, ручки, линейки. Даже карандаши цветные, лежавшие в столе класса с третьего. Без отдыха и раздумий, в каком-то, как-будто в припадке, он маниакально стирал все признаки прошлого. Когда усталость все же начала брать свое, часы показывали уже пятый час вечера.
Комната казалась как будто нежилой, никаких признаков, что тут кто-то живет. Устало, бросив на кухне в угол тряпку, он вышел вновь на балкон. Казалось, вместе с его комнатой изменился весь мир вокруг. Как-будто он уезжал надолго и все хоть и также, как раньше, но кое-что изменилось…
Щелкнула входная дверь, в коридоре послышались шаги. На столик у зеркала звякнула связка ключей. Мама.
— Ты дома? — послышался родной голос.
— Да, мам, — ответил я.
Она вошла в его комнату и замерла.
— Я тут немного прибрался, — пояснил я изменение в обстановке.
— Я вижу. Кровать переставил? — огляделась она.
— Ага, к окну поближе.
— И диван. Как ты его сдвинул? — удивилась мама.
Улыбнувшись, я пожал плечами.
— Молодец, — она помолчала, немного удивленная. — Ты голодный?
При этом вопросе желудок, напуганный днем, сбесившимся мозгом, голодным зверем кинулся на ребра.
— Ага. Очень! — закивал я.
— Я сейчас что-нибудь сделаю.
Тут она обратила внимание на мое лицо.
— Ой, что с тобой?! — ее глаза округлились.
— Да так, упал я тут на лесенке, — попытался играть я крутого мэна.
— Как? — она решительно двинулась ко мне.
— Ну шнурок развязался, я и полетел, — ответил я, чувствуя, что начинаю краснеть.
— Как ты так, а? Совсем оставить нельзя, — мама всплеснула руками и подойдя ближе, взялась руками за лицо, осматривая.
— Я куртку еще немного порвал, — повинился я вслед.
— Ладно с курткой. Ушибся сильно? — она с тревогой смотрела в глаза.
— Да нет. Ступенек — то немного было, — слегка пошутил.
— Ну как ты так? — покачала она головой.
— Да ладно, мам. С кем не бывает. Пойдем лучше поедим, а? — кивнул я в сторону кухни.
— Ну, пойдем, — мама тяжело вздохнула. — Сильно больно?
— Уже нет. Больше обидно, — улыбка, чтобы развеять сомнения.
Мама покачала головой…
Как это давно было. Дайте-ка подумать. Пятнадцать лет! Упаковка из-под презерватива хрустнула в кулаке. Сейчас это все вызывает лишь грустную улыбку.
Вот уже и мамы нет, а он до сих пор помнит ту тревогу в глазах, при виде его побитого лица.
Под ногой привычно скрипнула доска, когда он пошел на балкон. Перила облупились, железо покрылось пятнами ржавчины. Доски настила кое-где сгнили до трухи, и ощутимо прогибались под ногами.
Давно не виденный, но знакомый до боли пейзаж. Вот лавочка стоит, сломанная уже. На нее он вставал, и встречал маму, когда она возвращалась с работы.
Она выходила из магазина на углу, шла медленно к дому, а он махал ей с балкона. Она улыбалась и притворно строго махала ему пальцем. Потом он посчитал, что уже взрослый и встречать перестал. Н-да.
Потом, лет в двадцать, он пришел в гости, но мамы еще не было. Он встал на балконе, и увидев ее, бредущую из магазина, как в детстве принялся размахивать руками.
Жаль, что такие идеи приходили в его голову редко. Как осветилось ее лицо, казалось, что улыбка раскрасила этот пасмурный, осенний день.
Потом они пили чай, а она сидела, оперев подбородок о ладонь, и пока он ел, по ее губам скользила легкая, грустная улыбка.
Он навсегда запомнил ее такой. Немолодая женщина, с усталым нежным взором, на фоне старых советских обоев. Она никогда не жаловалась, не ругала начальников, родственников.
В то лето, она постоянно ездила к бабушке, ту парализовало, и мама ухаживала за больной, ходила за лекарствами, убиралась в комнате, мыла ее.
Почему-то именно мама, а не ее сестра, была с бабушкой до конца. Тогда его это удивляло. Бабушка откровенно не благоволила своей старшей дочери и только перед самым концом стала с ней нормально разговаривать.
Помню, как удивился, когда мы ездили к ним погостить. Я, мальчик лет восьми, приехал с мамой, в ее родной город, к бабушке. Она рассказывала, какой их дом, большой, красивый, речка недалеко. И вот я, весь на радости, вхожу в тот дом.
А бабушка встретила нас кратким «Ну заходите», и ушла на кухню. Мама сняла с меня куртку, и при этом я увидел в ее глазах, еле сдерживаемые слезы.
Уехали мы через два дня. Дом был на две семьи и в нем жила еще семья тети, маминой младшей сестры.
Даже тогда я заметил, что с мамой разговаривают сквозь зубы. Меня вообще в упор не замечали, но самое обидное было, что дети тети Марины со мной не играли.
Поэтому меня удивляло, что мама заботилась о бабушке, после всего этого. Очень добрым человеком была, моя мама, тихим, как не от мира сего. Никогда не требовала ничего для себя, все на ней ездили.
После смерти бабушки она, как обычно, не получила ничего. Ей отдали только альбом с фотографиями. На последние деньги она купила билет до дома. Помню ее растерянное лицо, она стоит на пороге квартиры и прячет глаза. А до зарплаты еще месяца полтора. Она ведь весь отпуск (и деньги за него) потратила на эти поездки. Да, тогда заработанные мной деньги оказались весьма кстати.
Помню ее лицо, когда я достал из ящика стола, три пятисотки. Она испуганно посмотрела на меня и полушепотом спросила:
— Жень, ты где их взял? — в глазах ее стояли слезы, а голос дрожал.
Я обнял ее и погладил по голове.
— Ну, ты что подумала, мам? Я их заработал.
Далее я кратко пересказал ей всю нехитрую историю моего заработка. Она сидела на диване, возле нее лежали деньги, а она боялась, к ним прикоснутся.
— Ты же, наверно их для себя… — осеклась она.
— Мам, — я улыбнулся. — Конечно, для себя. Кушать я тоже хочу.
Мама вдруг разрыдалась, спрятав лицо в ладони. Я растерянно топтался рядом, не зная, что делать…
Я иногда не понимал ее. После всего этого, я бы этим родственникам… по крайней мере просто забыл о них, что они вообще есть.
А мама, после того, как я стал жить отдельно, поселила у себя Свету, дочь тети Марины. Та учиться приехала. Конечно, зачем утруждать ее общагой? Она оказалась той еще фифой. Сколько раз был у матери, в комнате выделенной этой Свете (она жила в гостиной, а мама в моей), был постоянный бардак. А мама еще и готовила на нее. Ладно, хоть после моих бесед с этой дамочкой, она продукты на себя сама покупала. Но вот Света закончила свой универ, а съезжать не торопилась. Мама покорно терпела. Съехать Свете все же пришлось. Однажды она явилась, как это часто с ней бывало, под утро, а ее вещи упакованы, у порога стоят. А вместо мамы дома нахожусь я…
В общем, у этой семейки халява с молоком матери передается, уж не знаю в кого моя мама уродилась.
На серванте заиграли часы, брякнув сиплым колоколом три раза. Надо же, все еще живые. Первый мой подарок маме. Это я купил с тех, первых своих заработков. С Анькой вместе выбирали…
— Пока ребята, все, — хозяин магазина «Семерка», со вздохом развел руками.
В груди, что-то болезненно сжалось. Вот, блин и поработал. Купил, блин одежду. Настроение стремительно ухнуло ниже плинтуса.
— Хотя, — хозяин задумчиво посмотрел на нас. — Есть одна работенка.
Анька, как и я, терпеливо ждала пока он «родит» информацию. Эта его особенность по началу немного бесила. Он может минут пять молчать, прежде чем «б» после «а» скажет.
— Тут я новые площади присмотрел, — сказал он, наконец. — Все бы ничего, но помыть, покрасить надо.
— Сколько? — сразу выдала Анька.
Виктор Олегович улыбнулся.
— Ну что ж, — он посмотрел на меня. — Ты согласен?
— Да, — с облегчением выдохнул я.
— Там работы приблизительно на неделю. По тысяче, — он испытующе посмотрел на Аньку.
Та и бровью не повела.
— А большой магазин-то? — спросила она в ответ.
— Примерно в половину этого.
— По полторы, тогда, — тут же заметила Анна.
Хозяин рассмеялся.
— Ладно, по полторы. Но после того, как сделаете. Значит, так — посмотрел он на часы. — Часиков в десять подходите. Я сейчас все здесь улажу и поедем.
— Хорошо, — ответила Анька с улыбкой.
— И оденьтесь попроще, там грязновато, — добавил он.
Аня по выходу, тут же убежала в общагу. Переодеться. И я, вздохнув, двинулся до дому.
— Вот, — Виктор Олегович обвел рукой помещение.
— Надо все помыть. Окна, пол, стены. И кладовки всякие тоже, — обрисовал мужчина фронт работ. — Мусор выбросить. Его ко входу слаживайте, потом я приеду, заберу.
Аня прошлась по магазину, присматриваясь.
— Ну? Понятно? — нетерпеливо спросил хозяин.
— Да, — ответила она. — Тряпки, ведра где?