Почему я был абсолютно убежден, что с этой женщиной, которую вижу впервые в жизни, у нас есть будущее? Я тебе так скажу, сынок: любовь сильнее жизни и наглее; если хочешь – бесцеремоннее. Когда любовь приходит, жизнь и не пытается ей сопротивляться, а просто открывает дверь и терпеливо ждет, пока человек свыкнется с мыслью: к нему пришла любовь.
– Добрый день! – крикнул я.
– Здравствуйте, я вас ищу, – улыбнулась она.
И я сразу подумал, что это очень хорошая фраза для начала любовной истории: «Здравствуйте, я вас ищу». Точнее и не скажешь.
Мне хотелось крикнуть какую-нибудь глупость, вроде:
– Вы меня искали?! Как здорово, что мы нашлись!
Но вместо этого я спросил сухо, как и подобает руководителю театра:
– Зачем?
Она ответила серьезно, как и подобает журналисту:
– Я пишу статью об интерпретации классики в современном театре, хочу взять у вас интервью. Меня зовут Алина…
Она назвала фамилию, которая мне ни о чем не говорила. Алина настолько мне понравилась, причем сразу, что даже ее профессия журналиста-критика не смогла испортить первого впечатления.
– Вы видели мой «Вишневый сад»? – я изо всех сил старался оставаться в маске строгого худрука.
– Да.
– И как вам?
Она улыбнулась:
– Вы представляете, я сейчас скажу: «Не понравилось»? Вы ведь меня выгоните? А мне, действительно, очень нужно взять у вас интервью.
Я не знал, что отвечать, потому что если ей не понравился мой «Сад», – тогда и в самом деле, о чем с ней разговаривать? А, с другой стороны, побеседовать с ней как раз очень хотелось. Это хорошо, что она не стала, как это делают все, договариваться со мной по телефону, а сразу пришла сама. Но, с другой стороны, если ей не понравился «Сад»…
Она подождала несколько секунд, дав мне насладиться собственной беспомощностью, потом поднялась на ступеньку, как бы навстречу ко мне, и произнесла тихо:
– Но мне приятно, что нет нужды обманывать. «Вишневый сад» мне очень понравился, как и «Три сестры». И знаете, почему?
Сейчас скажет: потому, что эти спектакли про меня, – раздраженно подумал я.
Но Алина сказала совершенно другое:
– Потому что мне тоже всегда казалось, что Чехов не любил людей, только я боялась об этом говорить. А вы вот не испугались.
Высокая. С тонкой беспомощной шеей. С красивой грудью. С длинными ногами и длиннющими руками, которые летают по воздуху, словно сами по себе. И на вопросы умеет отвечать неожиданно. И смотрит умно. И себя оценивает через меня. В общем, все хорошо. Все – ладно, складно, чудесно и правильно.
Ну, и почему же тогда нельзя подскочить сразу, да за руки схватить?
Нельзя. Никак нельзя. Нельзя, ни в коем случае.
А почему, собственно?
Ведь все же понятно и очевидно с первых секунд. Я окликаю, – она поворачивается. Я оцениваю ее, она оценивает себя, через меня…
Да нет – раньше еще, до всех этих оценок. Бывает так: предчувствие будущего мгновенно превращается в знание его. Мгновенно. В секунду. Ни я – ей, ни она – мне еще ни слова не сказали. Ни она моего, ни я ее голоса еще не слышали. Я не знаю, чем пахнут ее волосы, а она не ведает, каков вкус моего поцелуя. Я еще не умею отличать среди десятков звука ее шагов, а она еще никогда не чувствовала силу моих рук. Еще не было между нами ничего, совсем-совсем ничего между нами не случилось, даже взглядов. Еще даже не произошел тот взрыв, от которого родится наша с ней Вселенная…
Но я и она уже превратились в «мы». И оба знаем про это превращение, не предчувствуем, сынок, а вот именно – знаем.
Так почему же нельзя взять за руку, сказать:
– Алин, мы ведь все понимаем, оба? Да? Я не ошибся ведь, правда?
И она ответит глазами на вопрос, который вообще не требует ответа. Потому что здесь ошибок быть не может. Ошибки – они, вероятно, потом пойдут, когда жизнь начнет сопротивляться любви, и, возможно, ей даже удастся победить. Да, сынок так бывает, что слабая жизнь одолевает сильную любовь, потому что любовь иногда так устает, что сдается практически без боя. А еще случается так, что мудрой жизни удается объяснить подростку-любви, что ее, любви, вообще не существует… Но это все – потом, потом, не сейчас.
А сейчас бы Алина глазами ответила на вопрос, который вообще не требует ответа. И я бы ее обнял, и поцеловал, и мы бы пошли куда-нибудь в обнимку, отчего-то совершенно не удивляясь свалившемуся на нас чуду. Мы пошли бы, твердо зная (зная, а не чувствуя!), что у нас начинается именно та любовь, которая есть обмен душами.
Но – нельзя. Никак нельзя. Нельзя, ни в коем случае.
Почему так? Потому что – так. Так и по-другому – никак.
И ты уже понимаешь, что никакой «прекрасной поры предлюбья» здесь не будет, здесь – солнечный удар, желание объединиться с ней, которое требует немедленного удовлетворения.
Но – нельзя! Понимаешь? Нельзя! А что можно? А можно превратиться в спокойного, выдержанного человека – народного артиста, худрука и так далее, которому придется некоторое время проживать чужую, не интересную и не нужную жизнь, не задавая ни себе самому, ни миру лишних вопросов.
И вот мы идем в мой кабинет. И я спрашиваю: мол, для какого издания? И Алина чего-то там отвечает. И я чего-то опять говорю. И она чего-то. И я – чего-то забавное. И она смеется. Всё это похоже на то, как, скажем, в падающем самолете два человека обсуждают решение теоремы Ферма: самолет падает, а они произносят всякие умные слова, не обращая на жизнь вообще никакого внимания в абсолютной уверенности, что все будет, как надо. И вот у самой земли самолет вдруг прекращает падение и летит уже ровно и спокойно. Потому что бывают такие ситуации, когда жизнь совершенно не нуждается в нашей помощи, она сама идет так, как ей кажется нужным, а наше вмешательство ее, жизнь, даже раздражает.
И вот мы сидим в кабинете.
Алина говорит:
– У вас – уютно тут.
Я улыбаюсь молча.
На самом деле, жизнь остановилась, и все эти разговоры не имеют ровным счетом никакого значения. На жизнь можно будет снова обратить внимание, когда самолет выровнится и полетит, как надо. А пока…
Входит секретарша Оля: длинные ноги, глубокое, но напрасное декольте, вечно удивленные глаза. Неудавшаяся актриса, женщина, постепенно совершающая переход из: «Какая офигенная девка!» в: «Она еще ничего, правда?»
– Вы – чай, кофе? – спрашивает Ольга.
Алина отвечает вежливо:
– Я зеленый, если можно.
– Конечно, – Ольга старается быть гостеприимной. – А вам как всегда? – вопрос, как и сопровождающая его улыбка, обращены ко мне.
Я продолжаю играть роль, отвечаю сухо:
– Мне как всегда.
Какая, черт возьми, тоска!
Зеленый чай и кофе со сливками появляются мгновенно: Оля знает свое дело.
«Интересно, – думаю я. – А кто-нибудь когда-нибудь видел Олю на сцене? Я, например, нет. Ее мне уже рекомендовали как неудавшуюся актрису и хорошую секретаршу. Кто и когда поставил на нее это клеймо?»
Но эти мысли – лишние. Пустые. Как и все остальное, впрочем. Этого всего на самом деле нет. А все, что существует, что существенно – оно внутри. И никак и ни за что нельзя его выпускать наружу.
Алина достает крошечный диктофон, начинает задавать вопросы. Вопросы – хорошие, умные, интересные, на них хочется отвечать… Нет, конечно, на самом-то деле, хочется другого, но, если уж отвечать – то хоть на такие вопросы, которые не раздражают.
Я замечаю – отмечаю – как хорошо одета Алина: сексуально и со вкусом одновременно. Одежда мужчины говорит только об одном: есть ли рядом с ним женщина и какой у нее вкус. Наряд женщины говорит о ней все. По сути, одежда женщины – это ее паспорт, причем дающий информацию гораздо более полную и, главное, интересную, нежели паспорт настоящий.
Я – умна, сексуальна, независима, а, если тебя интересует вопрос: «Счастлива ли я?», то засунь его себе в какое-нибудь свободное место, потому что на такие вопросы я отвечаю только тогда, когда сама сочту нужным, – вот вкратце, что говорит об Алине ее одежда.
И тут Алина задает важный вопрос…
Профессия у нее, конечно, дурацкая – ну, да Бог с ней, с профессией. Волосы ещё очень короткие. Зачем только женщины носят мальчишескую стрижку? У женщины такие волосы должны быть, чтобы в них могла утонуть мужская рука… Ну, ладно, потом поговорим, будет отращивать, как миленькая… Имя тоже неудачное, собачье какое-то: Алина. Когда мужчина доживает до моих седин, то хотелось бы, чтобы имя новой знакомой вызывало у него какие-нибудь ассоциации, желательно, конечно, приятные: так звали мою первую любовь, или мою любимую актрису, или даже учительницу… Такой привет из прошлого уверенности придает, не так страшно вступать в новизну. Алина – новое, неизвестное имя в моей жизни. Правда, в детстве на даче у соседей жила противная, не то чтобы даже злая, но очень вредная собака по кличке Альма. Вот только одну эту ассоциацию ее имя у меня и вызывает… Но имя – не прическа, его не поменяешь. Что ж делать? Придется свыкнуться.
И вот Алина спрашивает меня…
Интересно, а как её ласково называть? В постели, скажем? Алюша? Довольно мерзко звучит. Алинушка? Длинно очень. Алик? Совсем не годится… О чем только думали ее родители, давая дочери такое имя?
Так вот она спрашивает меня, сама не понимая, насколько вопрос ее важен:
– А вы дальше собираетесь ставить классику? И если да, то что именно?
И я могу ничего не отвечать. Я могу отшутиться. Я могу заинтриговать. Но в эту самую секунду я хочу ответить так, как не мог ответить еще каких-то полчаса назад. Алина, наверное, начнет ахать-охать, не понимая: мой ответ означает, что в моей жизни появилась женщина, ради которой и которой – ее глазами, ее мнением, ее впечатлениями, да ею самой, наконец, – я смогу осуществить свою мечту.
И я отвечаю:
– Я работаю над «Гамлетом».
Я произнес это, пожалуй, излишне торжественно, будто произносил клятву.
Только завтра о моем решении узнает мой директор. А потом – мой актер Игорек, который только что сыграл главную роль в сериале «Русские терминаторы», и пора ему уже заняться серьезной работой. И мои народные – принародные, которым предстоит сыграть