– Здравствуйте, – сказал человек в пыжиковой шапке и протянул мне руку. – Сергей.
– И что? – я понимал, что ещё минута – и я просто его пошлю.
Человек посмотрел на меня внимательно. Ни злобы, ни раздражения я не смог прочесть в его взгляде, скорее там отчаянно светилось любопытство. Он мягко улыбнулся:
– Вы не поняли. Простите. Точнее, я не объяснил… Как мило, что вы сами вышли, я уж думал просить кого-нибудь вас найти… Я – Сергей… Сергей Александрович, муж Алиночки.
– Что с ней? – кажется, я даже схватил его за отворот его дурацкого пальто.
Человек снова улыбнулся:
– С ней все в порядке. Настолько, насколько это возможно после того, что вы с ней сделали. Присядем?
Не дожидаясь ответа, он пошел к скамейке.
Я поплелся за ним, не до конца понимая происходящее.
Когда мы уселись на холодную скамейку, Сергей сказал с улыбкой:
– Вы знаете, а мне понравился ваш спектакль. – Я, правда, не понимаю, зачем объявлять войну Шекспиру, но, объявив ее, вы вышли победителем.
Он посмотрел на меня, видимо, ожидая реакции. Я не знал, как реагировать. Я вообще не знал, как с ним разговаривать, о чем и, главное – зачем. В который уж раз я подчинялся течению жизни, понимая, что куда-нибудь она меня да вынесет.
Меж тем он продолжил:
– Замечательный артист играет Гамлета. Даже удивительно, что сегодня есть молодые люди, которые столь осознанно могут сыграть столь сложную роль. Я, наверное, не интересно говорю? Я, видите ли, совсем не театрал, я – физик, доктор физико-математических наук, профессор, автор книг… Зачем я все это вам рассказываю? Это ведь не важно. Да! Это я к тому, что для меня высидеть целый спектакль – всегда испытание. А тут – нет. Интересно.
Он замолчал.
И я молчал. Я не знал, о чем его спрашивать.
– Да, кстати, – он вдруг оживился. – Алиночка была на премьере. Вам, наверное, интересно будет узнать, что спектакль ей очень понравился. Очень. Это правда. Да… Алиночка вообще всегда говорит правду.
– Сергей… – я задумался, вспоминая его отчество.
Он усмехнулся:
– Можно просто: Сергей. Мы ведь с вами практически близкие люди.
– Но чужие, – неожиданно сорвалось у меня с языка. – Близкие чужие люди. Так бывает.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Сергей, вы пришли, чтобы рассказать мне ваши впечатления о моем спектакле? – я пытался говорить предельно спокойно.
Этот Сергей казался мне невероятно смешным в своем драповом пальто и пыжиковой шапке. И еще он очень забавно, как-то по-детски все время поправлял очки на своем носу. Хоть ты умри, но не мог я воспринимать его как соперника.
– Зачем я пришел? – Сергей поправил очки. – Во-первых, мне хотелось посмотреть на вас. Можете считать это простым любопытством. – Сергей внимательно оглядел меня и сказал со вздохом. – Вы, как я понимаю, знаменитый режиссер? Народный артист? Это, насколько мне известно, самое высокое звание у вас в театре. А я вот о вашем существовании впервые узнал от Алиночки. Вы уж простите…
– А, во-вторых?
Он снова задумался.
Я еще раз внимательно посмотрел на этого весьма пожилого, чтобы не сказать – старого человека, и вдруг подумал, как всегда некстати, что совершенно не могу представить себе, как он ложится с Алиной в постель.
– Во-вторых, – повторил он и вздохнул. – Видите ли, я, как вы можете заметить, намного старше Алиночки, и она мне как дочь. Вот. Когда она мне рассказала о вас, я очень страдал, но решил, что все – правильно, нормально, естественно. Да… – Он почесал голову через шапку, то есть, шапку почесал. Выглядело это совсем комично. – Алиночка говорила о вас, как женщина, потерявшая голову из-за любви. Вы мне вряд ли поверите, но я обрадовался за нее. Да-да, я обрадовался, что в ее жизни появилось настоящее чувство. Я ведь не идиот, я – доктор наук, у меня – книги… Впрочем, я это уже говорил… Я же понимаю, как может относиться ко мне такая женщина, как Алиночка… И тут вы – знаменитость, человек искусства, народный артист… Значит, народ вас любит и знает. Вот.
Он замолчал. И я молчал. Я с трудом осознавал происходящее и совершенно не понимал, как и что мне говорить.
Сергей улыбнулся как-то виновато и продолжил:
– Знаете, когда Алиночка хочет меня обидеть, она называет меня бубликом. Ну, потому что сухарь – это ей кажется слишком, и тогда она – бубликом. А я не обижаюсь, потому что она – права… Да…
Он снова внезапно замолк.
Мимо шли артисты. Они улыбались и кивали мне, кто-то даже сказал что-то про успех. Я даже, вроде, ответил. Подошла зрительница, протянула программку, чтобы я расписался. Я расписался, сказав при этом какие-то вежливые слова. Потом всё схлынуло. Мы опять сидели и молчали. Мне казалось, что прошла вечность. Наконец, он прошептал:
– Ну, ладно, – и поднялся.
Я решил, что разговор окончен.
Но он развернулся ко мне и заорал, глядя на меня сверху вниз:
– Если бы ты сумел ее оценить, то, поверь, я бы сделал все, чтобы ваша жизнь была прекрасна! Ясно тебе? Ясно? Я бы исчез навсегда, я бы не показывался! Я бы подыхал тихонечко где-нибудь на даче, чтобы только вам было хорошо! Но ведь ты ее не понял! Не оценил! Ты заставил ее страдать! – Он схватил меня за отворот пальто и заорал прямо в лицо. – Ты хоть понимаешь, что ты – подонок?! Только подонок может не оценить такого счастья, когда оно само идет к нему в руки!
Он отпустил меня и опустился на скамейку, тяжело дыша.
Мы сидели молча, отвернувшись друг от друга. И снова молчание прервал он:
– Простите за резкость.
– От меня вчера ушла жена, – сказал я. – К другому.
Это сообщение не произвело на него никакого впечатления. Он повернулся ко мне и произнес совершенно спокойно:
– И ты решил, что теперь дорога к Алиночке свободна? Послушай, ты ведь ее не любишь. Тебе нужна ещё одна женщина в твою коллекцию? Так ты погляди, сколько их по театру твоему носится. Зачем же ты портишь ей жизнь, разве она это заслужила? Уж если она ушла от тебя и в истерике позвонила мне… За помощью позвонила, потому что ей некуда было больше… Вот. Она ушла от тебя и мне позвонила – значит, ты не понял ее. Не понял, не полюбил. Получается, что она не нужна тебе, а мне…
Сергей так внезапно прервался на полуслове, что я решил, будто ему стало плохо. Но он быстро продолжил:
– Отстань от неё, а? – Он не требовал, не угрожал: просил. – То, что ты мне сломаешь жизнь – хрен с ним, моя жизнь не дорого стоит, хотя я – профессор, доктор, у меня – книги… Не важно. Отстань, а? Ты в курсе, что у твоего сына роман с нашей дочкой?
– Что? – я вскочил и снова рухнул на скамейку.
– Вижу: не в курсе. Что ж ты за отец такой, если не знаешь, на ком хочет жениться твой сын?
– Жениться?
– Да. Судя по всему, дело идет к свадьбе и нам всем еще предстоит сродниться. Так что мы все будем видеться… Вот. И я прошу тебя, как человек, для которого нет в мире никого дороже Алины: отстань от неё. Мы с ней нормально живем. Быть может, в нашей жизни не хватает яркости, но зато в ней много тепла. Яркость ведь все равно рано или поздно тускнеет, а без тепла – как прожить? Если бы ты понял мою Алиночку, полюбил бы если… Я бы тогда, конечно… Я это уже говорил. Если у тебя осталось хоть немного совести, не мешай нам жить.
Сергей встал и, не попрощавшись, пошел от театра.
Я проводил его взглядом и только тут заметил Алинину машину. Значит, она знала, что ее престарелый муж будет со мной говорить.
Вдруг Сергей развернулся и бросился ко мне. Бежал он смешно, по-старчески приволакивая ноги и поправляя очки. Пыжиковая шапка сползла на бок, обнажив его лысеющую голову.
– Так значит… – Он дышал тяжело, говорил с трудом. – Так значит… Говоришь… От тебя жена ушла… Так вот я хочу тебе сказать, можешь мне не поверить… Господи, зачем же я бежал?.. Я хочу тебе сказать, что можешь про Алиночку забыть теперь… Теперь – навсегда, это уж точно… Она ведь хотела, чтобы ты совершил ради нее поступок, чтобы ты ее выбрал, чтобы ты доказал свою любовь… Чтобы ты пришел к ней ради новой жизни, а ты испугался… Ведь ты испугался, если честно? – Несколько раз он глубоко вздохнул. – Дыхание тяжело налаживается… Не важно… В свое время ради нее я ушел от жены, моя старшая дочь до сих пор меня сторонится… Но зато Алина со мной. И Машка… Ты ведь не пацан уже, ты – режиссер, артист всенародный, про Гамлета ставишь… Неужели ты не понимаешь: если хочешь открыть дверь в новый дом, затвори дверь в дом старый?.. Знаешь, что я тебе скажу? Никогда… Слышишь ты – никогда, даже, когда она ушла к тебе, я не жалел о том, что пришел к ней… Потому что так или иначе, но у меня было полтора десятка счастливых лет… Я забыл мысль… Да что ж с дыханием-то такое?.. Да! Она никогда не простит тебе, что ты не совершил поступка, чтобы быть с ней рядом… Ей не нужен человек, который пришел к ней потому, что ему больше некуда деться, понимаешь меня? Я это не из злобы говорю. Ты ведь умный человек, я это по спектаклю твоему понял. И ты не можешь не понять, что я прав.
Он развернулся и побежал к машине.
Я видел, как из автомобиля вышла Алина, как он бросился к ней, как они обнялись. Как она начала его ругать. Я не слышал слов, но понимал, что она ругает его за то, что он бегает. Потом они сели в машину и уехали.
Помнишь, я говорил тебе когда-то, что жизнь – это женщина? Я прав: конечно, жизнь – это баба, потому и предает с такой легкостью, по-женски.
Я пришел домой. Сел за компьютер. Открыл новый файл. Назвал его «Письмо к сыну» и начал писать то, что ты вряд ли прочтешь.
Я не ходил в театр, сославшись на болезнь, я вообще никуда не выходил из дома. Вспоминать то, что со мной было – оказалось единственным занятием, которое, если и не приносило мне радость, то позволяло жить. Вот именно – жить. Я испытывал все заново, понимаешь? Я жил свою жизнь еще раз, и мне искренне казалось, что я не знаю, чем закончится та или иная ситуация.
Знаешь, ко