– Я не помешал? – на всякий случай уточнил я.
– Нет, Рэджинальд, заходи. – Учитель благосклонно позвал меня взмахом руки, а вот Элиза не удостоила и взглядом, впрочем, мне она была безразлична.
– Мы можем поговорить? Хотел у вас проконсультироваться по одному вопросу. – Я кивнул на девушку, показывая, что хотел бы озвучить его без присутствия посторонних.
– Милочка, принеси нам чаю с рыбным пирогом, – тут же отреагировал он на мой жест, и недовольная Элиза была вынуждена покинуть комнату, кинув на меня злобный взгляд.
– Смотрю, вы смогли приютить ее у себя. – Я занял нагретое место.
– Рэджинальд, это не твое дело, ты сам от нее отказался.
– Тогда к делу. – Я не понял, почему учитель стал грубить, но это и правда было не мое дело. – Вы сталкивались в своей практике с тем, что душа начинала отслаиваться от тела раньше его смерти?
– Как это? – удивился он.
Пришлось пересказать сегодняшнюю встречу с инспектором, а также свои соображения по найденному мертвецу. Он задумался, откинувшись в своем кресле, закрыв глаза, я сидел тихо, чтобы ему не мешать.
– Такое в принципе возможно. – Наконец он открыл глаза и задумчиво на меня посмотрел. – Только в том случае, если бы в душу человека замешали другую душу, полностью ей противоположную по частоте колебаний.
– М-м-м. – Я потер подбородок, на котором подростковый пух стал меняться на твердые волоски, отчего теперь постоянно чесался. – То есть некто подсадил другую душу в тело человека и от этого человек умер? Какой в этом смыл? Он же ничего не выигрывает от этого, ну, кроме смерти человека.
– Ты не понял, Рэджинальд. Если ремесленник впитает в себя душу человека и не освободится от нее, то в зависимости от его силы его вскоре ждут антирезонанс и отравление, ты ведь сам это испытал. А вот если простому человеку подсадят душу другого человека, ему ничего не будет. Он просто с ней сольется через какое-то время.
– Я запутался, вы ведь только что сказали…
– Ты плохо слушал, – усмехнулся он. – Я сказал, что подсаживаемая душа донора должна быть по частоте колебаний противоположна частоте души реципиента, только тогда человек может умереть.
– Но таких случаев случилось много, учитель, кто может иметь душу вызыва? – удивился я.
– Плохо же ты в школе учился. Вам наверняка говорили, что есть редчайшие люди, душу которых не в состоянии вытянуть ни один ремесленник, – с прищуром сообщил он, попеняв мне на забывчивость.
– А такие есть? – покраснел я от справедливого обвинения. Мы такое действительно проходили. – Никогда такую душу не видел.
– Поверь мне, они есть, и пока ты не потянешь ее на себя – не поймешь, что это именно тот человек, который тебе неподвластен.
– А как они тогда налоги сдают? Их же быстро вычислят с такой-то душой.
– Таких подростков в раннем возрасте забирает к себе тайная полиция и тренирует из них убийц, догадайся кого, ну, или умерщвляет, если они отказываются.
Я от удивления едва не раскрыл рот: «Ничего себе новости!»
– А почему вы раньше мне об этом не говорили? – Я был ошарашен. Не каждый день узнаешь, что есть люди, задача которых – убивать ремесленников.
– Это тоже один из секретов тайной полиции, как и существование исповедников, – пожал плечами он. – А поскольку раньше об этом разговор не заходил, то и знать тебе было незачем.
– Хорошо, оставим секреты. – Мне нужно было это переварить, так что я вернулся к первоначальной теме разговора: – Вы говорите, что существует возможность, что какой-то ремесленник нашел человека с неотъемной душой, оставшегося без надзора тайной полиции, придумал возможность использовать его в своих целях и теперь убивает людей? Какой-то бред получается. Какой в этом всем смысл? Ладно, герцог мог перейти кому-то дорогу, но простые люди тут как замешаны?
– Не знаю, Рэджинальд. – Исповедник пожал плечами. – Я лишь говорю тебе то, что знаю, да ты и сам можешь прочитать об этом. Раньше ремесленниками проводились опыты над такими людьми и исследования на эту тему публиковались неоднократно.
– А почему сейчас не проводятся?
– Людей с неотъемной душой прибрала к себе тайная полиция, да и нравы другие стали. – Он откинулся в кресле. – Ты не можешь сейчас просто забрать себе для опытов человека с улицы. Даже у исповедников сейчас есть границы дозволенного.
– Раньше было не так?
– Лет десять назад все было проще, – хмыкнул он, – и сложнее одновременно. Тебе не понять.
Раздался стук в дверь, и в комнату закатилась тележка. Элиза вернулась.
– Можно? – Она обращалась только к сэру Энтони.
– Да, мы с господином бароном уже закончили. – Учитель с наслаждением увидел, как внезапно расширились глаза Элизы, – ему определенно доставляло удовольствие шутить то надо мной, то над ней.
Элиза, несмотря на удивление, промолчала и стала расставлять чашки.
– Я тогда пойду почитаю. – Я встал с кресла, чувствуя теперь себя лишним в этой комнате.
Вернувшись к себе, я стал пролистывать те дневники, тетради исповедников и ремесленников, до которых еще не добрался в своей работе по систематизации. Не сказать что их осталось много, но около сотни точно, по сравнению с уже перелопаченным материалом сущие пустяки. Учитель оказался прав: опыты проводились, и простые люди действительно могли легко приспосабливаться к чужим душам, поглощая их в случае перелива, кроме тех, что были либо противоположны им по частоте, либо были получены от людей, чьи души не поддавались вытягиванию. Но на главный вопрос, который у меня возник еще в разговоре с сэром Энтони, ответа я нигде не нашел.
«Если некоторые души нельзя отнять, то как, черт возьми, проводили опыты по переливу таких душ в других людей?!!»
Заснуть я так и не смог, так как, бросив все текущие дела, стал дочитывать все оставшиеся у меня материалы, пытаясь найти ответ. Даже когда через плотно закрытые шторы стал проглядывать солнечный свет, заснуть я все равно не смог, поэтому стал читать дальше, отвлекшись только на обед.
– Рэджинальд, – заглянул в комнату сэр Энтони. Я повернулся в его сторону.
– О! Ты не ложился еще, что ли?! – возмутился он. – За тобой приехали.
– Я не мог заснуть, нигде нет ответа, учитель! – Я со злостью стукнул рукой по столу. – Как проводились опыты над неотъемными душами, если их нельзя вытягивать?! Как?!
– Тут я тебе тоже не советчик. – Он пожал плечами. – Мы с тобой читаем одни и те же книги и тетради, мои учителя тоже об этом не говорили. И мне кажется – это ложный путь. Ты представляешь себе уровень ремесленника, который может делать такое?
В затуманенный от усталости разум закралась идея.
– А ведь и правда. – Я встал из-за стола. – Учитель, получается, если кто-то на такое и способен, то кто-то из нас, исповедников? Может, разгадка проста?
– Не говори ерунды, Рэджинальд, – нахмурился он. – Покажи мне того из нас, кто имеет возможность убегать от тайной полиции, чтобы проворачивать подобные делишки в Ист-Энде, и потом возвращаться назад, делая вид, что ничего не случилось? Ты сам в это веришь?
– Да-а, можно сделать такое раз, но постоянно… – огорчился я, ведь промелькнувшая идея была такой правдоподобной.
– В общем, одевайся, машина тебя заждалась, пока мы тут разговариваем, – заключил он. – Вечером расскажешь мне о проведенном дне. Ты меня заинтересовал этой историей.
– Хорошо. – Я, едва передвигая ноги, поплелся умываться. Только сейчас на меня навалилась усталость и хотелось спать, а не тащиться невесть куда.
Ветер здорово взбодрил меня, едва я, подняв воротник пальто, вышел на улицу. Хотя знал ведь, что холодно, но все же от порыва холодного ветра меня пробрало по всему телу, даже усталость и сон отступили на второй план, так что я поспешил юркнуть в машину, где было тепло. От части котла по корпусу парокара шли трубки с горячей водой, чтобы охлаждать его в случае надобности или обогревать салон машины зимой.
– Куда мы едем? – поинтересовался я у вчерашнего водителя, помня, что он вполне доброжелателен.
– В тринадцатый участок, сэр.
Я удивился. После вчерашних слов инспектора я думал, что мы поедем на кладбище, участвовать в раскопках, как это было с жертвами Кукольника.
«Нет так нет, мне же лучше. Будет время хоть чуть-чуть поспать».
Мне показалось, что я закрыл глаза лишь на мгновение, как тут же меня стали теребить за плечо:
– Сэр! Сэр Рэджинальд!
Я сонно заворочался и нехотя открыл глаза, встретившись взглядом с моим охранником. Оглянувшись, я понял, что мы на месте – до боли знакомые улицы, а также здание, в котором я провел не один месяц.
– Да, встаю, спасибо, – встряхнулся я и стал выбираться из тепла салона на морозный воздух.
«Б-рр-р, не люблю холод!»
Поприветствовав одного из знакомых полисменов на входе, я зашел внутрь. На меня пахнуло знакомыми, но подзабытыми запахами участка: немытые тела, блевотина и засохшая кровь, все это стойко впиталось в стены и пол, несмотря на то что раз в неделю их мыли заключенные.
За стойкой регистрации не было знакомого мне сержанта Экстона, зато там обосновался молодой парень, прилипший к ленте телеграфа, который тоже был тут новым.
– Мистер Рэджинальд? – Ко мне стали подходить знакомые, и я тепло с ними здоровался, расспрашивая о делах. Только когда из кабинета в углу участка раздался грозный рык, все поспешили отступить от меня, а я, виновато пожав плечами, пошел в кабинет инспектора. К моему удивлению, внутри я обнаружил еще одного человека.
– Рэджинальд, познакомься, мистер Олаф МакГи, инспектор тринадцатого участка, – представил Дрейк второго человека, который сидел на том стуле, на котором раньше сидел он. Сам же Дрейк обосновался на гостевом диване, так что я сразу вспомнил, что он теперь заведует всеми участками Ист-Энда, а не только тринадцатым.
– Очень приятно, я, кстати, теперь барон, Дрейк, – похвастался я, чем вызвал его удивленный взмах бровями:
– Когда ты успел? Дейла не говорила мне, что твое имя публиковали среди награжденных в этом году.