– Как я полагаю, вы пришли, чтобы сообщить мне, что я идиотка, коли решила защищать сама себя, – сказала она.
– О, об этом уже речь не идет, – отозвался Брокбэнк. – Поезд давно ушел.
– Да, но у меня есть «друг Маккензи» [1].
– Это хорошо, – кивнул Брокбэнк. – Нашли себе адвоката?
– Это моя бывшая сокамерница.
Мужчина взглянул на свою помощницу и прислонился к двери. Он расстегнул пиджак, под которым у него оказался жилет, и сунул руки в карманы брюк.
– Я уполномочен сделать вам предложение, – выговорил он. – Хотя, возможно, это больше походит на сделку.
– Какое еще предложение?
– Вы признаете себя виновной в непредумышленном убийстве. Тогда королевская прокуратура снимет с вас обвинение в умышленном лишении жизни.
Весь день Табита чувствовала себя, словно ее с головой погрузили в воду – все вокруг выглядело как бы размытым и медленно движущимся. Она никак не могла разобрать, что ей говорят, а если и разбирала, то не могла понять смысл сказанного.
– И что это значит? – спросила Табита. – То есть как это повлияет на мою участь?
Брокбэнк снова посмотрел на помощницу.
– Что скажешь, Элли?
Едва только Экройд заговорила, Табите почему-то представились элитные конюшни и горнолыжные склоны.
– Убийство карается пожизненным заключением, – пояснила помощница прокурора. – На условно-досрочное освобождение вы сможете рассчитывать только лишь через пятнадцать лет.
– А знаете, каков процент обвинительных приговоров в Королевском суде? – подключился Брокбэнк. – Восемьдесят! Или даже побольше.
Брокбэнк говорил тем же скучающим тоном, как будто жалел потраченного впустую времени, которое он мог бы употребить на что-то более интересное.
– А что будет, если я признаюсь в непредумышленном убийстве? – поинтересовалась Табита.
Брокбэнк опять посмотрел на помощницу.
– В таком случае у вас появится шанс. В случае признания вины вы можете рассчитывать на снисхождение.
– Снисхождение, – повторила Табита. – Что это значит?
– Как правило, это значит сокращение срока заключения на треть. А то и наполовину. В случае непредумышленного убийства вам даже могут присудить всего лишь общественные работы. Все зависит от наличия или отсутствия смягчающих обстоятельств.
– Смягчающих обстоятельств… Это каких?
Брокбэнк поджал губы:
– Трудно сказать. Ну, чисто гипотетически, если потерпевший совершил сексуальное насилие в отношении несовершеннолетнего. В данном случае этот факт сможет сыграть свою роль. Впрочем, я не могу гарантировать.
Табита постаралась овладеть собой. Ее бросало то в жар, то в холод. Она чувствовала себя совершенно сбитой с толку. Но через некоторое время мысль оформилась:
– Вы что, со мной в покер играете? – спросила она. – Хотите, чтобы я признала вину, хотя и не убивала?
– Ничего подобного, – реагировал Брокбэнк. – Я просто озвучиваю предложение.
– А вы попробуйте поставить себя на мое место, – вспылила Табита. – Если бы вам сделали подобное предложение, а вы отказались, то что бы вышло?
– Неуместный вопрос. Я вам не адвокат. Если бы я выступал в вашу защиту, конечно, я посоветовал вам кое-что, но в рамках моих полномочий этого сделать не могу.
– Я понимаю вас, – отозвалась Табита. – И знаю, что сказал бы мне мой адвокат, поскольку уже слышала ее мнение.
Выражение скуки на лице Брокбэнка сменилось раздраженной гримасой:
– Мне кажется, сейчас не лучшее время для лекций о британской правовой системе. Мы пришли к вам, чтобы заключить сделку со следствием. И, как я полагаю, это весьма разумное предложение.
– А я хочу узнать правду, – сказала Табита, словно отвечая сама себе. – Я хочу истины и чтобы все узнали ее.
– Да ради бога, – ответил Брокбэнк. – Но у нас мало времени. Мы ждем вашего решения.
Табита смутилась, но выбор для нее был понятен. Точнее, выбора у нее не было. Она словно стояла на краю пропасти, и ей предстояло прыгнуть туда, потому что это был единственный способ рассеять окружавшую ее тьму.
– Простите, – сказала она, – но мой ответ – нет.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что не признаю себя виновной. Всё.
Повисла тягостная пауза. Табита разглядывала заплатки на линолеуме, думая, что, наверное, немало заключенных мерили шагами эту камеру, делая свой выбор. Такие же люди, как она сама. Она посмотрела на своих посетителей – Брокбэнк больше не выглядел равнодушным, и в его глазах замерцал огонек.
– Я думал, что вы примете наше предложение, – сказал он. – У стороны обвинения довольно-таки веские доказательства. А вы собираетесь защищаться без адвоката. Мне совершенно непонятна ваша позиция.
– Я тут не в игрушки играю, – буркнула Табита.
– Само собой. Я просто хочу, чтобы вы правильно понимали последствия вашего решения. В случае обвинительного приговора вы сможете выйти из тюрьмы лет эдак в пятьдесят. И я скажу вам, что по прошествии пятнадцати, двадцати или двадцати пяти лет люди выходят на свободу уже не такими, какими были до заключения.
– То есть вы считаете меня сумасшедшей?
– Мне кажется, что вы не отдаете себе отчета, куда вы попали. И да, срок нашего предложения истекает через пять минут.
У Табиты сперло в груди, словно она несла тяжелую ношу.
– Нет, я не могу, – вымолвила она.
– Хорошо, – сказал Брокбэнк. – Тогда вам придется подняться наверх и пообщаться с присяжными.
– У меня есть один вопрос, – сказала Табита.
– Какой?
– А что случилось с Маккензи?
Брокбэнк несколько опешил:
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу спросить, что сталось с тем самым Маккензи?
– А, он проиграл дело. У него не было профессионального защитника.
Брокбэнк постучал в дверь и с печальным видом повернулся к Табите:
– Знаете, я совсем не рад вашему решению. Боюсь, что это неверный выбор.
Табите не раз рассказывали про сон, когда человек выходит на сцену, не помня текста и даже забыв сюжет пьесы. Сама Табита никогда не выступала, да и не мечтала оказаться на подмостках, потому и не понимала всего ужаса.
Теперь до нее дошло.
Да, все предыдущие месяцы были страшны: она боялась замкнутого пространства, ее мучило ощущение нереальности происходящего, она испытывала чисто животный страх. Но, как оказалось, это была всего лишь прелюдия к предстоящему суду.
Круглолицая женщина-полицейский с кривыми зубами вывела ее из камеры, провела по изломанным коридорам и подтолкнула вверх по лестнице. Все вокруг выглядело обшарпанным и засаленным: краска облупилась, а на полу расходился рваный линолеум.
На верхней площадке конвоир остановилась перед отполированной деревянной дверью и оглянулась на Табиту.
– К судье обращаться «миледи», – сказала она.
– Что?
– Так следует разговаривать с судьей. «Миледи». К судьям обращаются «ваша честь», но тебя будет слушать член Верховного суда, потому что тяжкие преступления находятся в его компетенции.
– Знаю, – проговорила Табита. – И, кажется, это единственное, что я знаю точно, – добавила она.
Табита понимала, что процесс будет громким. Для нее уж точно. Что до других, ей было все равно. Но он и должен быть громким – ведь речь шла об убийстве. Что может быть важнее?
Конвоир постучала в дверь, та отворилась, и Табита вошла в зал заседания. Это действительно напоминало выход на сцену. Табита оцепенела.
Все казалось ей будто в тумане. Табита подумала, что вот-вот упадет в обморок. Она сделала пару шагов и зашла в кабинку, огороженную прозрачным пластиком. В кабинке был только стул и деревянный столик. Конвоир сняла с нее наручники, и Табита смогла наконец присесть. Женщина-офицер села позади нее, положив руки себе на колени.
«Вот оно и случилось», – подумала Табита и тотчас же осознала всю глупость и нелепость ситуации.
Она осмотрелась. Огромное помещение было облицовано деревянными панелями, но не такими, как в старинном особняке, а, скорее, как в университетской аудитории. Перед скамьей подсудимых в три ряда выстроились столы, за которыми сидели люди, причем двое из них были облачены в мантии и короткие парики. Табита узнала в них Саймона Брокбэнка и Элинор Экройд. Перед каждым из сидевших был раскрыт ноутбук. Табите, судя по всему, компьютера не полагалось. Находившиеся по ту сторону от скамьи подсудимых с любопытством поглядывали в ее сторону, словно им было очень интересно, как же на самом деле выглядит Табита Харди. Она чувствовала себя звездой телешоу. Быком на корриде. Тут ее взгляд зацепился за чье-то знакомое лицо – Микаэла! Она была в темном брючном костюме, и Табита едва узнала подругу. Микаэла подняла большой палец вверх. Табита не нашла в себе сил ответить тем же.
– Встать, суд идет, – пронеслось по залу.
Табита обернулась и увидела, как полицейский жестом ей приказывает подняться. Затем отворилась дверь в противоположной стене, и в зале показалась фигура в красной мантии, бежевого цвета парике и с бледным лицом. Человек сел в судейское кресло, приветственно кивнул и что-то сказал представителям обвинения. Табита удивилась, услышав женский голос, хотя ей неоднократно говорили, что судить ее будет именно женщина.
Судья водрузила на нос очки, пролистала бумаги и открыла свой компьютер. Затем обвела зал взглядом и, казалось, только теперь заметила Табиту.
Судья нахмурилась.
– Сегодня мы рассмотрим предварительные вопросы, – сказала она. – Вы меня понимаете?
Судья напоминала Табите директора школы. Школы былых времен. Когда Табита училась, директора уже не выглядели столь грозно.
– Нет, не понимаю.
– Вот именно для этого вам и пригодился бы советник.
– Советник?
– Адвокат. Юрист.
Судья вздохнула.
– Но сейчас уже нет смысла обсуждать это, – продолжала она. – Вам следует серьезно отнестись к происходящему. Я, конечно, постараюсь помочь вам, но вряд ли вам станет легче. Хорошо… Есть ли какие-нибудь материалы обвинения, которые вы хотели бы исключить из дела?