Беднее всего лишь мною — наверное, пожал бы он жестко плечами. А с собою я делаю то, что хочу. Что могу. И твои устремления, возвышенные порывы меня не колышут. — Мне было бы страшно разговаривать с этим человеком. Ему бы ничего не стоило даже убить меня. Если понадобилось бы, я думаю, он действительно сделал бы это. До сих пор ни о ком из своих знакомых я такого подумать не мог. И видимо, потому даже представить не мог, чтобы в моем романе кто-то «по-настоящему» кого-то убил. Черные, лежали среди бразильского января двое мертвецов. Никогда я не написал бы подобной фразы. Хотя фраза сама по себе замечательная. Или у меня тоже отныне появятся настоящие трупы?
Каждая (завершенная) книга — очередной запрет: Сюда тебе навсегда путь заказан. И книга за книгой, мы медленно пятимся, изгоняемые из своего сада. «Harmonia cælestis» — серьезный запрет, распространяющийся на огромную площадь (моих владений). Отныне семья, все Эстерхази для меня под запретом — и не из-за судьбы моего отца, но из-за самого романа. Отец лишь помог прояснить ситуацию (добавил мне ума-разума).
1 марта 2000 года, среда
К. в своей жесткой и беспощадной манере, нацеленной только на истину, отзывается о писателе-стукаче: Везет же людям! Такой материал! Наблюдать подлость так близко, можно сказать, изнутри! — Я понимаю, о чем он.
Читая верстку, с каким удовольствием я мог бы сейчас потрепаться о том и о сем в связи с «Гармонией» — да нельзя, здесь нельзя, нельзя почти ничего. Надо сдерживаться. [Сейчас мне приходит на ум, что ведь есть писатели, например Миклош Месей, для которых самоограничение — естественный способ письма, независимо от того, стукачи их отцы или нет.] Мне еще предстоит дочитать его донесения, рассказать о них. А потом заткнуться.
Стр. 164. Моя мать …о своей серой, несчастной жизни, которая только издали могла показаться яркой и героической, обо всем этом мелочном и уродливом маскараде… Так пустые фантазии превращаются в будничный реализм.
Стр. 170. Мой отец гениально выходит из ситуаций, он находчив, свободен. Он не циник, не релятивист, это неправда. Твой отец живет в вакууме, потому и свободен: тоже неправда. А может быть, все-таки…
Стр. 179. Мой отец упорно молчит. И только дрожит. (…) От него веет ужасом. Именно так; а я думал, что в комнате просто сквозняк.
Стр. 189. Возможна, однако, иная интерпретация, исходящая из того, что, определяя моего отца, глагол «являться» можно употреблять и в будущем времени. В таком случае слова моего отца должны звучать так: Являюсь тем, кем явлюсь. Так что вопрос, кто такой мой отец, остается открытым. Мой отец еще будет являться нам, мы с ним еще встретимся, и не раз. Дай-то Бог! молвлю я, чтобы не выпадать из стиля.
Стр. 194. И правильно делал, что не рассказывал, — для нее это было бы слишком. А мой отец, который, как океан, вбирал в себя все потоки, полагал (когда был еще жив), что, несомненно, должен быть кто-то, должен быть Некто, кто и мне не расскажет всего, ибо это было бы слишком и для меня. Ну, а это что может значить? Что мне повезло и меня охраняют боги? Или что мне известно еще не все? (Я читаю роман, как будто в нем можно вычитать что-то скрытое даже от меня. Если это не высокомерие, то что же?)
Я чувствую: что-то важное потеряло смысл. Но что? Все рушится. Или было всегда порушено, только я принимал это к сведению, скажем так, не в полном объеме.
2 марта 2000 года, четверг
Никак не могу понять, как мне хватает ума (и таланта) испортить даже яичницу. Я не люблю и поэтому редко живу один, но теперь этим обстоятельством я доволен (не считая яичницы).
3 марта 2000 года, пятница
Посмотреть Библейский словарь: измена, обман, коллаборационизм (синонимы). [Наскоро просмотрел. «Тщетно питать иллюзии относительно обреченного на одиночество человека: он инстинктивный лжец». А вот Псалтирь, 115:2: Я сказал в опрометчивости моей: всякий человек ложь. — Мой отец был так называемым обреченным на одиночество человеком.]
Стр. 244. …проведя несколько дней в тюрьме (что там было, никто не знает), он часто плакал. После 4 ноября 1956 года его действительно увезли то ли в Помаз, то ли в Сентэндре; как его забирали, не помню, запомнилось только, как он вернулся домой несколько дней спустя. Очки его были разбиты. Мне казалось, что в милиции его били. Позднее я несколько раз пытался его расспрашивать, но отец отвечал как-то невразумительно: ничего мол приятного. Но что там было? Они тебя били? Такие вопросы я задавал ему не однажды. Наконец он признался, что били — били по икрам, по тромбозным венам. Больно было? — по-идиотски спросил я. Можно сказать, кивнул он многозначительно. Или тромбофлебит появился после побоев? До чего же дырявая у меня голова. — Что касается действительности и фантазии (Dichtung und Wahrheit), то слезы я ему приписал свои. Это я после 5 мая 1998 года (дня смерти отца) не мог удержаться от слез и часто плакал, так часто, до смешного часто, что стал считать; рекордом был 21 плач — 16 целых и 5 полуплачей.
Стр. 258. Он так радовался всему сущему, что даже не делал, не чувствовал побуждения делать различие между добром и злом. Ну… это теперь понятно…
Стр. 262. …занимался организацией заговоров в университете …а потом всех закладывал. Вот же сука! Yes!
Стр. 279. …Что есть люди, которые ни в ком не нуждаются. Я, к примеру сказать, не такой, а вот он — я был в этом уверен — такой. Но я ошибался. И опять: я понятия не имел, насколько я ошибался! Насколько нуждался он — в ком-то, в ком бы то ни было, в чьем лице он мог бы увидеть себя.
Стр. 286. Вопрос: Но правда ли это или неправда, и интересно ли это по той причине, что это произошло в действительности? Или мир так устроен, что случившееся могло произойти только потому, что оно интересно? Или на самом-то деле интересен лишь мой отец? Все это рассказывается в книге в связи с жанровыми особенностями анекдота; это занятно.
Стр. 290. …все до единого Эстерхази с головы до пят были в высшей степени мужами достойными… За исключением (самоцензура). ж. с., с.
Стр. 334. Отец, существующий исключительно благодаря сыну! В каком-то смысле, с надменностью, замаскированной под смирение, я действительно мог так думать. Но это не так. Он (отец мой) существует независимо ни от кого, и теперь я должен понять, как, в каком качестве он существует. Когда я думаю о своем отце, то думаю прежде всего о мире. Я никак не могу слепить его: с одной стороны, я люблю его, уважаю, благодарен ему, ведь без него — с. — жизнь моя никогда не была бы такой, а с другой стороны — бесхребетный коллаборант. с. — Не могу продолжать. До чего же смешны эти всхлипы.
Как когда-то во «Введении в художественную литературу» использование заимствованных текстов достигло своего апогея в новелле Данило Киша[40] (тот текст был тотальной цитатой), так и здесь достигнут определенный предел; снять маску для того, чтобы обнаружить другую, показать: «вот он я — но это не я — хотя все же я», — эти игры закончены. Теперь, после этого, мне придется вести себя так… Ну это как сложится. Если сложится. Пока меня успокаивает, что никаких успокаивающих меня признаков я не вижу.
Стр. 343. История с прослушиванием! И вообще со звонками! К примеру, когда звонил гэбэшный куратор, отец разговаривал с ним вполголоса, с таинственным видом, а потом объявлял, что ему нужно срочно ехать за переводом. На лице нашей матери — черная туча ревности, на наших мордашках — презрение. — Хотя люди, встречавшиеся в то время с отцом, видели нечто другое, а именно то, что этот проклятый режим не всех сумел растоптать.
В действительности — сумел. И Грабала, и моего отца. — Я пытаюсь подобрать ему компанию поприличнее.
Стр. 349. …Гады, гады, да что ты об этом знаешь, Папочка, они каждое твое слово записывают на магнитофон… и т. д. «Ситуацию» с помощью этой фразы можно было бы разложить по полочкам: «гады» — правильно, «Папочка» — тоже правильно, «каждое твое слово» — все верно, и только слова «да что ты об этом знаешь», как обоюдоострое лезвие, поворачиваются против меня, колют, режут меня: Да что ты об этом знаешь?!
Как же все это тяжело. Тяжкий груз я взвалил на себя. Надо бы поостеречься, не думать, что я сильнее, чем на самом деле, не отмахиваться легкомысленно, думая, кровь носом не идет, и ладно, — ведь бывают и внутренние кровотечения. Малая венгерская порнография: Автомобиль «Трабант» обладает прекрасным сцеплением с дорожным покрытием и безупречным разгоном. Но это вовсе не повод для легкомысленности.
4 марта 2000 года, суббота
Во вчерашней «Frankfurter Allgemeine», в разделе «Краткая информация»: театральный режиссер Томас Бишоф, оказывается, был информатором штази и проч. Но почему «краткая»? Или будет еще подробная?
Стр. 397. В семье же отца… никогда никого и ничего не боялись… Между тем, как я вижу сейчас, сам он был воплощением страха. Испуга. Его припугнули, и он испугался. Но все же не выдавал свой страх ни в малейшей мере. И именно у него я учился храбрости (и, кстати, тому, что последняя вовсе не однозначна безумству.)
Я снова расплакался, как тогда, в мае, в день смерти отца. И плачу опять и опять. — Короче, заваривая на кухне чай, я снова подумал: давай с этим подождем, пусть раскручивается пока «Гармония», пусть в мире полюбят моего отца. На что я слышу вопрос (то есть м. п. у.): а что, после этой книги его перестанут любить? Тут-то и накатил на меня неожиданный приступ, и я зарыдал в темной кухне, прижавшись к стене, колотясь головой о холодный кафель… Я пытался подавить в себе этот приступ, чтобы ответить (как будто в реальной сцене):
Не надо его любить. Я и сам люблю его только потому, что он — мой отец.
И в самом деле: только потому. Хотя что означает «только потому»? И что значит, что я этого человека люблю. (Ну вот, опять… Как будто данный вопрос — единственное, что мы должны понять в жизни.) Что это значило для меня раньше и что — теперь? И что было бы, если бы он не умер? У меня, как у пацана, текут сопли.