<с.> И нет этому ни конца ни краю, эта гадость лезет в каждую щель. Значит, вот он, первоисточник мифической радости от походов с отцом на футбол. Наверное, так выглядит рай: отец, замечательная еда, все красиво, подумал я (стр. 441). Так, значит, за это я должен благодарить гэбэ.
<Я долго (и как-то беспомощно) ищу отрывок о походах с отцом на футбол, натыкаюсь при этом на два фрагмента, кое-что объясняющие мне.
Стр. 458. От заметного временами высокомерия отца, от его молчаливого псевдовсезнания я готов был на стену лезть (но не лез); я не замечал, что вынуждаю его к этому своим поведением: когда я не приставал к нему, он никогда таким не был. Он становился таким, только когда я пытался вызвать его на откровенность, заставить раскрыть свои козыри. Но он ничего раскрывать не хотел. Или не было никаких козырей. Или были, но не только у него, но и у меня, и, когда он пытался раскрыть свои, я этого даже не замечал. Тут можно было бы комментировать чуть ли не каждое слово, его псевдовсезнание все же не было «псевдо», а что касается козырей, то кто же мог знать, что они как раз были, и еще какие… и как много всего я тогда замечал, и как много не замечал…
Второе, на что я наткнулся на стр. 555, — это описание страха, испытанного ребенком после предательства. Теперь это можно прочесть по-иному, так, словно это рассказывает отец 24 февраля 1957 года: Наутро, едва я проснулся, мне в глотку вцепился страх. То был не тот страх, с которым я был знаком. И вцепился он даже не в глотку, а гнездился где-то в желудке, в легких, в сердце. Казалось, он сотрясал, раздирал все нутро, я задыхался, мне не хватало воздуха, всего меня медленно заполняло прозрачное, кристально чистое жуткое чувство вины. (…)
Такого еще не бывало: я испытываю отвращение к себе и страх перед Богом. (…)
Есть Бог или нет Его, но я остался с Ним один на один. Deus semper maior[72], — повторял я про себя. (…)
Я стал молиться — про себя, чтоб никто не увидел. Но никто и не видел. Вокруг меня не было никого. Никого. Зажмурив глаза, зажав рот и весь сжавшись в комочек, я взмолился: Господи, помоги, смилуйся надо мной! (…) Умоляю Тебя, не мсти мне, не искушай, не насылай на меня испытаний, дабы узнать, как поведу я себя в беде и снесу ли удары.
Будь все это записано на магнитофонную ленту, я мог бы сказать, что Господь не услышал мольбы отца. Напрасно говорил мой отец: меня осенило, что никто не поможет мне (…) только Бог. (…) И если Он не поможет, то так и придется жить в этом тошнотворном мраке. Собственно, так он и жил, покуда не умер. (Таково самое незабываемое впечатление моего отца от общения с Богом, и было то 24 февраля года 1957-го.)>
Агент докладывает, что получил извещение о кончине вдовы Яноша Эстерхази. Тут же несколько строк о Яноше Эстерхази (том самом, который в словацком парламенте голосовал против антиеврейских законов). — Обо всем, обо всех.
И. П. хотела бы уйти с химзавода и просит помощи у агента, который обещает помочь; И. П. благодарна. В этих обстоятельствах нам, возможно, стоит вмешаться в трудоустройство П., чтобы облегчить контроль. (…) Вручил агенту еще два билета с тем, чтобы он сходил на футбол вместе с Р.
Воспользовавшись случаем, поздравил Й. П. с именинами. На что Фаркаш, как строгий Ошват[73]: Донесение ценности не представляет.
Он навестил вдову И. Д. (Это, кажется, мама Пали.) Мой визит обрадовал ее. Каждый пишет, как он дышит.
Согласно договоренности два билета на матч Венгрия — Голландия я передал К., сославшись на то, что сам пойти не смогу.
<10 декабря на заседании Всевенгерского совета Отечественного народного фронта прозвучали знаменитые слова Кадара: Кто не против Венгерской Народной Республики, тот с нею и проч. (Христос в данном вопросе занимал позицию кадаровского предшественника Ракоши, Матф. 12:30: Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает.) С этих слов Кадара — секунда в секунду, — собственно, и началась кадаровская эпоха.>
11, 25 января, 15 февраля, 8, 22 марта, 3, 5, 19 апреля 1962 года
Агент передан мною тов. Ленделу. Гуд-бай, друг Фаркаш. Интересно, они хоть пивка попили по случаю успешного завершения совместной деятельности?
Сверх задания агент сообщил, что супруга В. П. рассказала ему о том, что недавно в Будапеште находилась вдова Михая Каройи[74], проживающая во Франции. Здесь ее принимали с большим почетом и даже предоставили автомобиль.
Пространное донесение о наших знакомых А. С., М. К., И. П. [От следующей фразы у меня и сейчас обрывается сердце — так больно. Хотя вовсе не факт, что им это удалось: ] Всеми троими мы занимаемся с целью возможной вербовки. Трудоустройство И. П. [по-моему, младшая сестра упомянутого И. П.] находится под нашим контролем, так как в будущем это может нам пригодиться для ее вербовки.
Небольшой перерыв в работе. Коридорный треп с А. о стукачах (genius loci). Забавные истории: Миклош Месей был уверен, что в их компании его пасет Ч., и поэтому высказывался откровенно, когда там же находился симпатичный ему режиссер Габор Боди, который на самом-то деле и пас его. Так что с заданием, как бедолага Боди писал в донесении, он не справился. Забавно. На всякий случай я фарисейски киваю.
Как явствует из донесения агента, попытка собрать информацию об А. С. в Аграрном университете завершилась провалом. Целевому объекту стало известно, что им интересовались органы.
…в компании в рамках беседы как бы невзначай молвить слово… Молвить слово: пади на грудь мою, коллега! А политической информации опять кот наплакал. Я призвал агента к ответственности и отчитал его. Это уже новый тон. Болдижар Лендел, похоже, будет покруче.
Супруга его встретила меня с радостью, с одной стороны, потому, что имеет некоторые проблемы с ребенком, и в этом отношении я ее успокоил, успокаивать женщин он умел первоклассно; на высшем уровне, как любил выражаться Грабал, а с другой стороны, потому, что до меня у нее была жена К. К., которая не любит «кофейничать», и теперь у нее появился повод сварить кофейку. Абсолютно безвредная почеркушка, но мы уже знаем, что ничто не бывает безвредным. Донесение свидетельствует о том, что М. К. и его семья имеют контакты с семьей К. К. (…) С оперативной точки зрения эти данные представляют для нас интерес.
Пока он там был, по радио как раз говорили об отце М. К., бывшем премьер-министре, и К. спросил у агента, как он думает, имеют ли шанс его жена и ребенок получить загранпаспорта, ведь в политике вроде наметились послабления. Но по радио как раз в этот момент сказали что-то нелестное о его отце, поэтому я заметил, что, «судя по официальной позиции, едва ли». — До чего же знаком этот тон, этот тонкий, сухой и такой приземленный юмор. И насколько реалистична сама эта сцена, он откровенен, сердечен; он говорит рассудительно и в то же время сочувственно. Наверное, все же правдивый, реалистический образ отца — в «Гармонии», а это все — вымысел. Безумный вымысел — на такое у меня никогда не хватило бы фантазии.
Задание: познакомиться с машинисткой, некой М. К. Лендел дает подробные инструкции. М. К. интересует нас как возможный объект вербовки. Да пошли вы к хуям, сколько можно! Хотя все логично: по мере консолидации количество стукачей на квадратный километр увеличивается.
[Вчера К. X. шутливо пригрозил мне, что когда-нибудь он устроит мне дикий скандал. А что я опять натворил? — спросил я. Он не знает, но обязательно что-то придумает, потому что я заслужил — уж слишком хорошо у меня идут дела. Я же настолько был занят тем, чем весь день занимался, — стукач, невидимый червь, который грызет и грызет все подряд, — что был готов возмутиться. Я долго смотрел на него — он выдержал мой непонятный взгляд — и сказал, хотя от этого лживого важничанья давно уж отвык: Вернемся к этому разговору через годик. О том, как хорошо шли у меня сейчас дела. Но он отмахнулся, как будто я говорил о вечности.]
Завинчивают гайки: Задание агент не выполнил. (…) Когда я его отчитывал, он кивал на семейные обстоятельства.
Следующую фразу приведу ради самой этой фразы: Я поинтересовался у агента, каковы настроения среди его личного состава, но никаких представляющих для нас интерес данных он сообщить не смог.
Бридж по-английски у А. С., который усердно готовится к вступительным экзаменам в Аграрный университет Гёдёллё, где хотел бы получить «аполитичную» специальность и проч. А это уже любопытно: В настоящее время положение с агентом сложное, поскольку все его связи с аристократами носят односторонний характер. (Он посещает их, но ответных визитов они не наносят.) Это ограничивает наши возможности, так как односторонние контакты чреваты провалом. Судя по подписи, Фаркаш вышел в начальники, это он пишет Ленделу: К М. К. агента пока что не направлять. Посмотрим, чем кончится его поездка. (?)
Внезапно воображаю такую картину: я стою перед ним и холодно, прямо в лицо ему говорю: Чанади. Вместо того чтобы взбеситься, он смотрит на меня с тихой, злодейской ненавистью. Как настоящий гэбэшник (откуда мне знать, каким должен быть настоящий гэбэшник?). Я так пугаюсь, что изо всех сил бью его по лицу, прямо по очкам. — О, дьявол. У меня что-то слишком разыгралось воображение… Никогда мне и в голову не приходило поднять на отца руку. Случается, я замечаю, что кому-то из моих детей очень хочется послать меня куда подальше. Но за собой этой бессильной злости по отношению к нему я не помню. По отношению к гиганту отцу (потому что отец, он всегда гигант), стоя перед которым мы не в силах ничего предпринять. Будь у меня эдипов комплекс (а может, и есть — в психологии я профан), нам с ним теперь было бы хорошо.