Афористично сказано.
В контакты с эмигрантскими организациями он не вступал, навестил в Эринге семью дядюшки Казмера (простите!). Поблизости жил бывший генерал генштаба Ф. Ф. К., однако родственники сочли, что «разумнее» было бы воздержаться от встречи с ним, поскольку венгерские агенты уже вели за ним слежку. Последнее майора Тота явно заинтересовало.
<1964: в стране забвения жить становится все веселее, на телевидении запускают приключенческий сериал «Капитан Тенкеша», страну посещают полтора миллиона туристов, год консолидации (в США на 60 млн долларов закупают пшеницу!), который будет чуть-чуть подпорчен неожиданным низложением Хрущева.>
3 января 1964 года
Он служит уже семь лет. М. п. у.: роман «Harmonia cælestis» я писал девять лет. Интересные скачки мысли!
Довольно подробное описание дела Ф. Й., 5 страниц, пришлось потрудиться; детально о визитах к его жене А. С., подруге детства агента. Небольшая вставная новелла: Перед одноэтажным домом, расположенным в середине сада, — плавательный бассейн размером 10 на 5 метров. Из прихожей мы попадаем в большую гостиную, одна стена которой полностью остеклена и открывает вид на фонтан. Еще в прихожей домработница, горничная или прислуга, так это называлось, коллега! приняла у меня пальто и шляпу. В австрийском лагере беженцев Й. якобы по дешевке скупил кучу форинтов. По мнению же других, он просто «удачливый бизнесмен», а люди, известное дело, завистливы. [Ради псевдофилологической точности: затрудняюсь сказать, выписал ли я последнюю фразу из донесения или это — мое обобщение.]
Об эмиграции он все же докладывает — о сварах между группировками эмигрантов 1945 и 1956 годов. Тем не менее, даже при сходстве принципиальных платформ, между ними ведется борьба за кусок пирога, маскируемая политическими фразами. Конкретно сражаются они за благосклонность американцев (т. е. за финансовые подачки), и, в зависимости от настроений, господствующих в США, они готовы оказывать услуги той политической группе, которую поносили прежде. Понятная, четкая фраза, он хочет что-то сказать и действительно говорит.
Еще 4 страницы о семье Б. Д. (как часто мы слышали это имя дома), чья жена работает на «Свободной Европе» машинисткой и стенографисткой, получая 1000 дойчемарок плюс еще 100 на оплату квартиры. — Тысяча чертей! Я сказал ей, что среди моих знакомых «Свободную Европу» мало кто слушает, на что она заметила, что подобная информация доходит до них не впервые. Похоже, обо всяком предмете он сообщает им все, что знает.
Ко мне направляется К. и показывает досье, над которым работает. Интересно. Но ответить ему взаимностью я не могу, хотя мои материалы не менее интересны. <Мир Восточной Европы, слышу я в этот момент по радио, — мир безрадостный, деградирующий, страшный.> Я отвечаю ему, что на фоне всех этих доносов Шекспир действительно серый реалист. К. предостерегает меня, что надо учитывать специфику этих документов, печать, которую накладывает на них особый гэбэшный язык. В реальности все было не так жестко. Да, конечно, все это стилизация бессодержательной ерунды, однако предательство есть предательство. Сколько мы говорили, что кадаровский режим — это сопли, и вот что, оказывается, за ними стояло: сломанные хребты, жизни, судьбы.
Я говорю чуть более приподнятым тоном, чем это предполагает наш диалог, и все время смотрю в лицо К., слежу за его глазами, чтобы он не мог взглянуть на мои досье. Интересен этот идиотизм, коренящийся в страхе, main идиотизм. К. серьезно кивает. И упоминает еще книгу Тимоти Гартона Эша[83], которую стоит прочесть, да и перевести бы не помешало. <Я прочел, и правда отличная книга. Отличная английская книга. Эш, конечно, не просто англичанин, но в первую очередь — Эш. Однако показывает он молодого англичанина, в конце 70-х годов какое-то время пожившего в обоих Берлинах и пытавшегося найти место в собственной системе координат для этого многократно чуждого ему мира. После падения Берлинской стены Эш беседует с бывшими сексотами и офицерами штази, ничего не замазывает, не скрывает, руководствуясь при этом только одним стремлением — понять. Наверное, будь я англичанином, то писал бы сейчас не такую книгу, как эта.
Если бы да кабы… Ведь Эш-то поди, по известной присказке, стриг и поливал, стриг и поливал — четыреста лет подряд.>
17 января 1964 года
6-го, 14-го и 16-го с пяти до семи вечера он шпионил на набережной Дуная, без особых результатов, в воскресенье, 12-го, с 10.30 до 11.30 был в «Имбисе». Интересно, какую туфту он гнал матери, объясняя, зачем ему нужно в город в воскресенье утром? Кафе «Имбис» находится (находилось, это уточнить) на углу Бульварного кольца и проспекта Юллеи. И именно там Роберто встречался со «мной». Что это — чудо, случайность или что-то подсознательное? До сих пор свое подсознательное я ставил не очень-то высоко.
Задание: По средам и пятницам, а также по воскресеньям в утренние часы посещать кафе «Имбис», по возможности располагаясь неподалеку от собирающейся там компании. Стараться вести себя незаметно. Взять с собой перевод, иначе компания может обратить внимание на то, что агент сидит в одиночестве и ничем не занят. [Неожиданно про себя: Боже, смилуйся! — Правда, сегодня Страстная пятница, и, наверное, эти слова пришли мне на ум не так уж случайно. Как бы то ни было, с точки зрения моего отца существование Бога было бы в данный момент крайне выгодно. Он мог бы искренне раскаяться в содеянном, а Господь Бог мог бы простить ему; небольшой переходный период в чистилище, и вперед, в поднебесье, в рай. А может быть, он не раскаялся бы, то есть восстал против Бога, и тогда загремел бы к грешникам. В любом случае порядок и справедливость были бы восстановлены. Ну а проще всего, да простится мне эта нескромность, было бы назначить Богом меня, и тогда одним выстрелом мы убили бы сразу двух зайцев.] Пока вести только наблюдение. Примечание: Наша цель — путем соответствующей комбинации внедрить Чанади в группу лиц, разрабатываемых под кодовым названием «Завсегдатаи». Комбинаторы!
Полдень, пора уходить, меня ждет мой знакомый Ш., но я боюсь оставлять на столе свои досье — вдруг К. подойдет и заглянет в них точно так же естественно, как я только что заглядывал в его документы. Он ведь не знает, насколько они мои. Что делать? Я выжидаю.
31 января 1964 года
Докладывает о кафе «Имбис». Донесение соответствует информации агента Банхиди, уже внедренного в эту компанию. Агент находился в «Имбисе» 24 января с 18 до 19 часов, в воскресенье, 26-го, с 10.15 до 11.45 и 29 января с 17.00 до 18.15. Понятно теперь, откуда проблемы с семейной жизнью, почему она идет через пень-колоду.
12.04. Хотя рабочее время закончилось, К. даже не шевелится, я тоже. Сосредоточиться не могу, делаю вид, будто читаю, на самом же деле просто тяну время. Унизительно. Интересно, сколько таких унижений нужно мне пережить, чтобы возненавидеть К. и винить его во всех моих бедах? Как свекровь, во всем обвиняющая невестку, даже если виноват сын (то есть отец, ха-ха).
С Ш. мы знакомы недавно, но я питаю к нему доверие, отношусь как к старому мудрому другу. Неожиданно я решаю обо всем «рассказать» ему, то есть соврать, будто есть у меня приятель, об отце которого — совершенно внезапно, как гром среди ясного неба! — стало известно, что он в течение двадцати лет был сексотом, работал на органы. (Ш. живет за границей, и, наверное, потому мне легче было с ним говорить.) Приятель же мой все эти годы считал его нравственным образцом.
И пойми, Ш., считал обоснованно! — Я так замечательно вошел в роль, что сам удивился. Поучительно. Видимо, что-то подобное происходило и с моим отцом. Лживое бытие требует всего человека. — Ты можешь это объяснить?
Не могу, сказал Ш., и слова его прозвучали так искренне, почти успокаивающе.
Надеюсь, с этим покончено. [Не совсем понимаю, что я хотел сказать. Что больше не будет сексотов? Или что отец моего друга больше не пишет доносов?]
Что значит покончено? Ведь мы говорим о человеческом естестве, не так ли?
Нет, мы говорим о диктатуре.
Ты прав, соглашается Ш. (Но прав, разумеется, он.)
[Поздравляя меня с днем рождения, Дёрдь Конрад пишет о том, как замечательно я умею рассказывать о своем отце. Мне кажется, это правда. Так будет и впредь.]
29 мая 2000 года, понедельник
9.06. Вы сегодня свежо выглядите, господин Э. (или расшифровать, быть последовательным?), любезно приветствует меня одна из сотрудниц Архива. Я улыбаюсь по-идиотски, молча, проглатывая те искренние слова, которые хотел было произнести: дескать я прихожу так рано, потому что хочу наконец развязаться с этим, что сил моих больше нет. А еще, наверное, добавил бы: ведь это, сударыня, вам не семечки лузгать. (На немецкий обычно передается как Zuckerschlecken, леденцы сосать.) Беру стакан и иду за водой. За горючим, наверное, надо было сказать, чтобы как-то оправдать дурацкую ухмылку, или что-нибудь насчет своей второй свежести, или — начальник мол зверь, не дает поспать. И я, уже со стаканом воды в руках, действительно говорю, так как нужные ответы уже пришли мне в голову. На этом наш диалог исчерпан; не заметно, чтобы она по достоинству оценила мои усилия. — Ну хватит уже время тянуть!
Меня клонит в сон, не успеваю лечь, как уже наступает утро. Только продрал глаза — и уже по горло в предательстве.
Я небрежно открываю досье, и его знаменитый почерк снова хлещет меня по роже.
12 февраля 1964 года
И. П. отказано в заграничном паспорте. На мой вопрос, если все же поездка удастся, не собирается ли он эмигрировать, он ответил отрицательно, сославшись на то, что семья его остается дома. Однако у Тота на этот счет свои представления: Можно предположить, что П. имеет намерение эмигрировать и если сумеет выехать, то останется за границей.