Справа от меня — игровой автомат, можно выиграть тридцать монет, весьма остроумно; слева — рекламный плакат «Джонни Уокер»: «The whisky that goes with a swing»[98]. Напротив — клозет, за вход тридцать форинтов. Наверное, это святотатство — связывать страдания моего отца с этим днем. Но без Иуды не было бы и Христа. Мне пора, не могу я торчать здесь так долго, как торчал мой отец.
На месте легендарного «Люксора» — художественная галерея. Совсем недавно тут еще было какое-то заведение самообслуживания. Хочу двинуться дальше, но замечаю внутри большое полотно Иштвана Надлера. Захожу. На одной из стен — Хенце, Надлер, Климо, все вместе. Поддерживают не только друг друга, но и меня. Так мне кажется. Пробегаю по залам, кто бы меня еще мог поддержать? Имре Бак, Эль Казовский, Пал Дейм, ле Лугошши, спасибо. С Надлером, кстати, надо поговорить еще до выхода книги. Как это будет… Сяду у телефона и начну всех обзванивать? А вдруг кого-то не окажется дома?
В «Европу» не хочется и заглядывать — настолько сверкает здесь все новизной. Мне приходит на ум не в меру поэтичная мысль, что, наверное, я нисколько не удивился бы, если бы в одном из кафе обнаружил отца, который, завидев меня, пригласил бы присесть к его столику. Я ни разу не напивался с ним. Пьяный отец — это было страшно. Наверно, не помешало бы преподнести такой «образ отца» моим детям… Но, увы, напиваюсь я слишком редко…
На тротуаре, в толпе, точь-в-точь, как наш классик Мориц, стою и записываю все в блокнот. Как помешанный, разговаривающий сам с собой. Дурачок, которого научили писать.
На месте кафе «Тюнде» — карточный клуб «Senator Poker Center». Все-таки захожу. Извините, не знаете ли, что здесь было до этого? Не знаю. Ильди, может, ты знаешь? Ильди тоже не знает. То ли кафе, то ли еще что. Но теперь уже все равно, ведь так? Что значит «все равно»?! — неожиданно агрессивно реагирую я, но они уже повернулись ко мне спиной.
Да, я не Эгон Эрвин Киш, вот уже двадцать минут кручусь на площади Маркса, ставшей площадью Западного вокзала, в поисках ресторана «Сабария». По-видимому, он находился на месте банка. Я даже припоминаю кое-что из его меню, какое-то отвратное блюдо: красный от парики соус, обрамляющий горку стручковой фасоли.
Ресторан «Алкотмань» на проспекте Байчи-Жилински тоже исчез. Покрытые пылью витрины, fast food: закрыто в связи с ремонтом; судя по сохранившейся матрице «Обеденные талоны», в последнее время здесь все-таки был ресторан. Нет больше и кафе «Киш Дом», на его месте теперь бакалейная лавка. Исчезло кафе «Кармен» — здесь гарантийная мастерская Seiko, магазин тканей, кондитерская «Ретеш». Захожу, потрясающие ароматы; заказываю свою неизменную минералку. Еще что-нибудь? Мне хватит, говорю я многозначительно, опускаясь на стул рядом с витриной, в которой красуется торт Эстерхази. Черт возьми, как я проголодался! Будь я Вольтером, демонстративно ел бы повсюду мясо, мясо с мясом, кстати, здесь тоже можно заказать гамбургер, хотя непонятно, зачем он в кондитерской. Приторные ароматы пирожных, липкий пот по спине, тоска. Тоска и напряг.
Если бы я выпивал, то изрядно уже набрался бы, тем более на голодный желудок. И очень жалел бы себя. Собственно говоря, идею не пить была подсказана Г. (не Гиттой), дескать выпить можно и позже, дома, с чем я охотно (и прежде всего из соображений стилистических) согласился. Рядом со мной кто-то громко произносит мою фамилию (или фамилию моего отца), человек покупает торт, но звучит это как провокация; я вскакиваю, направляюсь к выходу, всего доброго, до свидания, в ответ — ни звука.
Напротив — Базилика, чего только не повидавшая на своем веку.
На место, где когда-то находилось кафе «Керингё», я бросаю лишь беглый взгляд: еще один банк.
Я добрался до центра, на набережной Дуная теперь ресторан. Страстная Пятница — духоподъемный день, одно только плохо. Я с удовольствием отведал бы сейчас баранью ногу, готовят ее здесь замечательно (хотя раз на раз не приходится).
Я сижу, ко мне подходит скучающий в ожидании пассажиров таксист и, поприветствовав, вспоминает, что однажды он вез меня домой и на мой вопрос, чем отличается дневной пассажир от ночного, ответил, что днем пассажиру необходимо добраться из точки А в точку В, а ночью — из точки А в точку G. На что я сказал ему якобы, что обязательно включу это в свой новый роман.
Так это не поздно восполнить, весело говорю я и начинаю записывать — это.
На улице Ваци случайно встретился с Т., знакомым еще по детским годам (см. «Производственный роман»). Он окликнул меня, я не понял, откуда прозвучал голос, но сразу узнал его. Мы не виделись с ним много лет. С Рождества они вместе с женой ведут отчаянную борьбу против ее болезни: рак мозга, рассказывает он. «Настоящий мужчина», хотя я вижу в нем пацана, того самого, которого знал в детстве. Кто-то подходит к нам, поздравляет — его с тренерскими, меня с писательскими успехами. Мы смеемся: ради этого стоило здесь торчать с шести утра, не так ли, старик?! Тем временем мимо проходит К., наш крупнейший поэт, трогает меня за плечо. Мы отправляемся с ним в кафе «Анна», для меня-то это — производственная необходимость. У него, говорит К., нынче прогулочный день. У меня тоже, только пусть это останется между нами: я решил обойти излюбленные места моего отца. Излюбленные места! — сказал и даже не покраснел.
Этот день — тоже своего рода канун.
Кафе «Хид» на бульваре Ференца; наконец хоть что-то нашел. Ничего интересного, тоскливое, неприятное место.
Что он мог пить здесь? Ром? Коньяк «Ланцхид»? Будь я сейчас человеком свободным (а не католиком — шутка!), то навалился бы на мороженое.
Без четверти три. В кафе теперь расположен пивбар «Western», где можно заказать антрекот с луком. Л. давно уже обещает пригласить меня на антрекот, ничего, теперь уж он не отвертится, выбью я из него этот антрекот.
Глотая пештскую пыль, я тащусь по стопам своего отца. Совершаю паломничество. Хочу еще заглянуть в табачную лавку Р. на проспекте Юллеи. В витрине букинистического магазина: «Учебник жизни» (Библиотека газеты «Pesti Hírlap»). Надо бы прочитать. По известному мне адресу сейчас находится «Оптика», а может быть, расположенный рядом пункт проката автомобилей. Мне все уже надоело. Ни уму, ни сердцу. Хожу кругами, как рабочая лошадь на молотьбе.
«Имбиса» тоже нет; перестраивают — неизвестно что, неизвестно во что. На месте кафе «Караван» — «Admiral Club».
Сажусь на трамвай и еду до площади Октогон. Громко ссорится какая-то пьяная пара. Тьфу ты черт! Я иду к книжной лавке писателей, но там никого. Закрыто. Учет. Заглядываю в витрину — вдруг все же кто-то есть. Увы. Потом, как отдыхающий пенсионер, сижу на скамейке на площади Кёрёнд. Вокруг гудит город, ноги тоже гудят. Давно я не топал столько по городу. Приятного мало. Зашел в ресторан «Кёрёнд» отлить и вышел.
На углу бульвара Ференца и проспекта Юллеи — напротив «Имбиса», можно сказать, — стоят две соплячки, курят. У тя тыща форинтов есть, спрашивает одна, нету, и первая девчонка, лет, наверное, шестнадцати, на слове «нету», как по команде, поворачивается ко мне (я уже поравнялся с ними): старикан, давай отсосу за тыщу. (О, Гизелла, все-таки получился сквозной мотив!) Я задумываюсь над предложением, но за отсутствием опыта не могу решить, насколько выгодна эта сделка. Очевидно одно, дело не только в цене. Старикан — так, кажется, в 1919 году называли чекисты моего деда. (Проверил, не так: папаша, стр. 320.)
Осталось совсем немного. «Капри» не существует, «Гарсона» — тоже. Такси! (Возьму та-акси, как говорила Мамочка. — Или это была тетя Петера Надаша?) Утро Страстной Субботы. Сегодня в газете — текст Эрвина Лазара, пусть будет его название последними моими словами: О моем отце — как бы сквозь стекло.>
Ну что же, за дело. Новая жертва — баронесса Г. А., возглавлявшая некогда «хортистский Красный Крест». 83 года, на здоровье не жалуется. Недавно несколько месяцев провела за границей…
Дверь открыла сама Г. А., узнала меня не сразу, но когда я назвался, то очень обрадовалась. Само по себе это донесение — сплошная мерзость. Однако время от времени она получает от герцога Альбрехта, члена баварской королевской семьи, посылки для здешних нуждающихся, которых она извещает, за посылками они могут приходить в любой день с двух до четырех, в эти часы она всегда дома. И. А., по ее словам, также присылала к ней нуждающихся в помощи.
Докладываю, что намеченную на апрель месяц 1968 г. поездку в Западную Германию я вынужден отложить, так как примерно в это же время один из моих венских родственников собирается приехать в Венгрию. Но все же он подает документы на выезд и сообщает, кого собирается навестить (знакомые имена, одни — по прежним донесениям, другие — по воспоминаниям детства).
А это еще что за бред?! Молчать, переписывать. Maul halten und weiterdienen. (Его выражение.) Докладываю, что Петер Эстерхази (р. 14 апреля 1950 г., место жительства: Будапешт, III р-н, ул. Эмёд, 20) в настоящее время сдает выпускные экзамены в будапештской гимназии ордена пиаристов, учился всегда на «отлично». После гимназии собирается поступать на математическое отделение естественнонаучного факультета Будапештского университета им. Лоранда Этвеша. Прошу органы внутренних дел, в случае если на вступительных экзаменах он наберет необходимое количество баллов, поддержать его поступление. Чанади.
Заключение: (…) Учитывая добросовестную работу агента, предлагаю поддержать его просьбу. Мероприятия: По поводу поступления предлагаю направить служебную записку в соответствующий отдел МВД.
Заботливый отец. Правильный человек этот Чанади. И порядочный. Он просит поддержать меня при условии, если я наберу необходимое количество баллов. Хотя если баллов будет достаточно (насколько помню, я набрал девятнадцать из двадцати), то на хера мне поддержка? Неужто минусы моего социального происхождения и обучения у пиаристов уравновешивались стукачеством? Вот и опять мы видим, что диктатура — не фунт изюма.