Каддз какое-то время размышлял над услышанным.
–Ну, хорошо. Предположим, трибунал капрала оправдает. Даже скорей всего. Я буду ходатайствовать об этом. Всущности, если инициатор приговора ходатайствует о его отмене, вопрос ведь решается сам собой, не так ли?
–Нет, господин подполковник. Вы ведь вынесли приговор не просто так, а на основании некоего факта?
–Да. Был факт отсутствия связи в момент боя.
–Ну вот. Трибунал будет с этим разбираться. И если написанный в приказе факт саботажа со стороны капрала Чхе подтвердится, приговор будет оставлен в силе, и даже вы не сможете его отменить. Вы ведь действовали не по своей прихоти, приговаривая его к смертной казни, правильно? Вами двигала необходимость, так? (Каддз кивнул.) Необходимость выше вас. Выявится саботаж– арестованный понесёт наказание по законам военного времени.
–Ладно,– кивнул Каддз, которого слово «необходимость» заставило поискать ещё варианты.– Берегите этого парня для трибунала, раз таков закон. Но сейчас отдайте мне его как угодно– с конвоем, под расписку, отдайте для выполнения сиюминутной боевой задачи. Мне необходима бета-связь.
Штабс-ротмистр не позволил себе улыбнутся. Он оставался спокойным и усталым.
–Это невозможно, господин подполковник. Собственно, в тот момент, когда вы подписали приказ о расстреле, вы полностью сложили с приговорённого все его обязанности. Он не может работать ни с бета-связью, ни с чем-либо ещё. Я даже не могу приказать ему, чтобы он подтирал собственную задницу. Де-юре он уже расстрелян, понимаете? По закону я имею право расстрелять его в любую минуту. Яповторяю: он не расстрелян, но вам и всем следует его рассматривать как уже расстрелянного. Образно говоря, представьте, что человека приговорили к смерти и ведут на казнь по дороге. Могут вести минуту. Могут пять. Могут десять. Если дорога длинная– час. Несколько часов. Никакой разницы нет– часом раньше или часом позже, ведь этот человек уже расстрелян. Вы ведь не будете требовать у человека, которого ведут на расстрел, чтобы он по дороге заодно и поработал вам на радиостанции? Здесь то же самое.
–Да ну вас к чёрту с вашими глупыми баснями!– не выдержал Каддз.– Перестаньте морочить мне голову. У вас есть человек, умеющий работать с бета-связью и имеющий к этому допуск. Мне наплевать, приговорён он или не приговорён. Он ещё жив, в него никто не стрелял. Приговор– всего лишь условность. А он – он безусловно полезен. Выдайте мне его на время сеанса, а потом хотите– расстреливайте, хотите– везите в трибунал, хотите– к чёрту на рога.
–Вы говорите, приговор– условность?– Жандарм внимательно взглянул на Каддза, и тут до командира станции дошло, что этот штабс-ротмистр не так прост, как ему поначалу казалось. Не так прост и не так безопасен.– Простите, подполковник, а какие ещё законы вы трактуете как условность? То есть как нечто, ничего не значащее?
–Любы… никакие.– Каддз вдруг сообразил, что жандарм, этот толстый шут гороховый, который только и интересуется, что дармовой выпивкой, и несёт всякую чушь, перед камерой явился по полной форме, застёгнутый, как говорится– при орденах и регалиях, вымыт и выбрит, смотрит прямо и осмысленно и говорит чётко, ясно и внятно. Он осознал, что их диалог фиксируется и что, даже если он не имеет юридической силы, что вряд ли, кровь и карьеру может попортить очень неслабо. «Готов поспорить, что у него обувь вычищена до блеска,– невпопад подумал он,– несмотря на то что камера не захватывает ноги».
–Я… уважаю законы,– начал он,– но, согласитесь, есть такая вещь, как целесообразность. Уж она-то…
–…выше закона?– подхватил жандарм.
«Ну, конечно!»– хотел крикнуть Каддз.
–Нет, ну что вы. Я не это имел в виду.
–Что ж,– неожиданно сказал штабс-ротмистр,– тогда– честь имею.– И полностью прекратил дискуссию, вырубив связь со своей стороны.
Каддз протянул было руку на кнопку вызова, однако спохватился. Во-первых, это выглядело глупо. Во-вторых, жандарм в таких делах был в своём праве и мог не подчиняться.
Время связи неумолимо уходило. Каддз взглянул на часы. Да, плохо дело!
–С бета-связью так постоянно.– Майор Зайцев-Заруба сидел в кресле и с отстранённым видом разглядывал стило планшета.– Появляется– исчезает. Однако никогда не исчезает больше чем на шесть с половиной часов. Почему– неизвестно, но это давным-давно зафиксированный факт. Не переживайте… господин подполковник. Шесть с половиной часов невыхода на связь не вызовут никаких переживаний в штабе флота. Соответственно, тринадцать часов не вызовут никаких переживаний в Генеральном Штабе.
–А что потом?– спросил Каддз, который прекрасно понимал, что «потом», но боялся себе в этом признаться.
–А ничего страшного,– сказал майор Заруба, выкидывая стило в корзину.
Что будет потом, было понятно обоим. Сложись всё нормально– и сейчас они бы уже доложили о выполнении задания и получили бы новый приказ. Скорее всего– возвращаться на базу. Хотя, вполне возможно, что напротив, прыжок чёрт-те куда дальше. Без приказа они не имели права возвращаться. Через шесть с половиной часов невыхода на связь за ними пришлют поисково-спасательное судно с полномочной комиссией. Когда выяснится, что боевая ситуация началась и завершилась нормально, а весь сыр-бор разгорелся из-за непоняток на ровном месте, при том, что все живы и, за исключением Лося, здоровы, да и Лось, кстати говоря, помирать не собирается, оправдывая своё здоровое прозвище, что аппаратура исправна и имеется отличный радист, который не может обеспечить связь только потому, что его совершенно безосновательно приговорили к расстрелу, тогда комиссия, в которой отнюдь не одни только подхалимы и доброжелатели семейства Каддзов, вынесет решение, и это решение будет не в пользу боевого подполковника Каддза.
Похоже, Каддз тоже начал всё это потихоньку осознавать. Скандал с его первым самостоятельным командованием, похоже, ставил крест на его головокружительной карьере. Он сидел осунувшийся, похожий на какое-то мокрое жалкое животное. В его воображении злые языки вовсю полоскали его имя, и ему было нестерпимо жаль себя.
Не похоже, чтобы ему при этом было хоть немного жаль Чхе, размышлял Заруба, для которого по-прежнему все мысли Каддза были написаны на лице подполковника не мельче заголовков газетных передовиц.
Каддз и в самом деле не думал о Чхе. Ему было плевать.
Самое интересное, что и капралу Чхе, Че Геваре, тоже было плевать.
Дело в том, что сразу после беседы с Зарубой прямо на смену к Че Геваре заявился штабс-ротмистр Клюква:
–Чем занимается наша доблестная связь? Трудимся?
–Так точно.
–Вижу, вижу. Ценю. Слушай, пламенный революционер! Мне был вещий сон: бета-связи ещё долго не будет. Звякни Зарубе на мостик, он даст добро. Он тебя отпустил помочь мне кое-какие бумажонки под расписку посжигать. У тебя допуск после меня самый крутой, ты знаешь.
–А что там Утюг?– спросил Че.
–Нет, ну нашёл за кого переживать!– с печальною укоризной сказал Клюква.– За Утюга, а? Да возвращается он, целёхонький, Шуруп две минуты назад отрапортовал. По-хорошему надо не за Утю, а за меня волноваться. Ведь у менядавление– раз, сердечко слабенькое– два. Память ни к чёрту. Помру, тогда осознаете, эгоисты, кого потеряли. Но будет уж поздно, и начнёте вы горестно рыдать. «Где,– возопите вы,– где наш старый добрый Клюква? Опочил Клюква. Не ценили мы его, мизерабли!»
–Угу,– сказал Че Гевара.
Он отзвонился на мостик, и Заруба подтвердил, мол, закрывай лавочку, опечатывай свой бета-блок и вали куда хочешь, хоть в открытый космос, только забери с собой, ради бога, этого жулика Клюкву, надоел он хуже горькой редьки. Весь коньяк выпил, веришь, нет?
И капрал Гарри «Че Гевара» Чхе оказался в секретной рубке Клюквы, где довольный Клюква завалил его сортировкой и уничтожением всякой неизбежной бумажной ерунды, которую ему самому разбирать были страшные ломы. Разбирал он бумаги до самого прибытия судна с комиссией. Трибунал вник и разобрал дело Че Гевары заочно. Так Че Гевара оказался единственным человеком в Вооружённых Силах, приговорённым к расстрелу и узнавшим об этом только после отмены приговора.
Может быть, поэтому особого зла на Каддза он не держал.
Каддз ушёл из армии и, по слухам, очень удачно женился. Что ни говори, а козлам почему-то везёт.
Жена держит его в ежовых рукавицах.
Клюква служит до сих пор. Всё так же большой любитель выпить на халяву и поболтать ни о чём. Многие очень сильно удивляются, узнав, что он оперуполномоченный особого отдела.
Заруба через полгода после описываемых событий лёг на обследование в госпиталь, у него нашли какую-то ерунду, и он, махнув рукой, распрощался со спецназом и сейчас гоняет народ в учебке– замкомбата. Очень доволен.
Утюг ни черта не поменялся. Утюг – он и в Африке, знаете, Утюг. Вот только про Удава ничего не могу сказать, давно его не видел.
Единственное, в чём я не сомневаюсь,– он всё такой же лодырь.
Автор благодарит передовой трудовой коллектив, создавший весёлую и добрую игру «Quake», ст. о/у Гоблина, написавшего по данной игре поучительную и занимательную книжку про диверсантскую дивизию, а также выносит заслуженное порицание прапорщику по прозвищу Удав за постоянную ненормативную лексику, по мере сил сглаженную в данном рассказе.
Николай КоломиецТам, где мы нужны
Утро. По серым бетонным стенам скользят золотистые лучи. Далекие облака отливают червонным золотом, отражаясь в лужах под ногами. Нежно-голубое небо, умытое ночным дождем, радует глаз… Радует? Может, чей-то и радует.
Вот идут навстречу две девушки. Красавицы. Ножки, фигурки– загляденье. Нет. Заметили, перешли на другую сторону дороги. Куда же вы, милые? Я ведь с вами и пошутить могу, и классику обсудить, и порассуждать на тему разницы мировоззрения Канта и Маркса. Э-эх. Так оно это им и надо. Так что, приятель, рассуждать ты можешь о чем угодно, но на тебе