–О! Что это?
–Боюсь, что это– вам. От благодарных недужных.
Глава отделения– противник гостинцев вообще и подобного неряшества в частности. Разве что ему поднесли бы восточные стихи на раззолоченной бумаге. Дани стихов тоже не отверг бы, но внутри свертка– бутылка и ранние овощи: редиска, петрушка.
–Мне надо потолстеть. Иначе так и буду получать в дар съестное.
Дани комкает газетные листы.
–Мила и богачу, и работяге расхожая народная газета. Особенно же ценится за это: за ширину и качество бумаги.Потому что другого толку от нее нет. Представьте: пять дней уже, как дали объявление– а никто так и не откликнулся. «А нас читают пятьсот тысяч граждан!»
–Разыскать заказчицу действительно необходимо?
–А мне-то казалось, я знаю всех женщин нашего города… Как вы думаете: она не могла быть приезжей? Вполне могла. И что, планы изменились? Срочно уехала?
Начальству положено быть осведомленным о тревогах подчиненных. Глава отделения рассеянно кивает. Молчит.
–Линг уже додумалась до совершенной глупости. Будто та дама снималась в нескольких мастерских, чтобы сравнить– где лучше. И в итоге выбрала не нашу.
–Это очень обидно?
–А вы бы не расстроились, если бы ваш больной пошел лечиться к другому доктору?
–Главное, чтобы больному была оказана надлежащая помощь. Но с трудом могу вообразить такой случай, что я стал бы гоняться за ним по городу. Вы говорите «сравнить». Кажется, для этого следовало хотя бы взглянуть на все снимки?
–О! Золотые речи. Непременно передам Линг.
–Должно быть, эти поиски сами по себе увлекательны.
Сказано то ли с сочувствием, то ли язвительно. Вот, дескать, нашли забаву…
–Я думаю, это хорошо. Пусть лучше Линг переживает из-за портрета, а не из-за того, что у нас с ней нет второго ребенка. И не будет, наверное. «Общего». Будто бы Бенг– чей-то еще.
–Понятно. Обратите внимание на больного из второй палаты. Кишечный парез до сих пор сохраняется…
Два дня спустя
Мастерша Римбо недовольна, что муж после дежурства вместо отдыха взял привычку заниматься со стажером. Но что поделаешь: ученик дежурит вместе с учителем, провожает его до дому. И встречают его неизменно приветливо, поят чаем, угощают обедом…
–Вы не вспомнили?
Юноша мрачно отвечает:
–Вспомнил. Только, скорее всего, это не поможет.
–Ну же!
–Мне тогда показалось: знакомое лицо. А потом я сообразил. Ваш снимок похож на рисунок в книге. Знаете– «За отмену рабства в Приморье»? Мастерша Вайна Дарраби, Прошу-Прощенья.
–Да не за что.
–Это ее прозвище: «Прошу-Прощенья». У подпольщиков тогда были такие клички, чтобы незаметно звучали в обычной речи. «Чепуха», «Дело-Говоришь» и вот это…
–Это сороковые годы прошлого века? Все-таки покойница…
–Да как же– покойница, Дани?! В храме говорят: жива! По обряду так выходит!
Стажер покаянно сутулится. Обращается к Рангаи:
–Вы и правда извините. Я всех запутал. Но действительно, лицо очень похоже. Жаль, у меня книжки нет– я бы показал.
Уже от дверей Дани оглядывается:
–Ничего. Такая книжка у Чабира должна быть. Пойдем, Бенг, сходим?
Дома, в Пеликаньей слободке, уютно, а в Орочьей– интересно и немножко страшно. Местным обитателям, с их сумеречным зрением, свет не нужен. А гостям, если те попросят, сторож на входе выдает фонарик, похожий на корабельный. Можно видеть, как несколько огоньков плывут по темным проулкам. Будто лодочки в тайной пиратской гавани.
Из-под двери тянет жареным луком и горячим кофеем. Любимый ужин доктора Чабира. Наверное, сейчас он дома. Или скоро придет.
Дома. Открывает, не спрашивая, кто там. Явились бы чужаки– ему бы уже сообщили. Постучали бы в стенку соседи, прибежал бы кто-нибудь от ворот. Орочья бдительность.
Конечно, книга у Чабира есть.
–Вот.
–Чабир, но она же на орочьем!
–А я, по-твоему, кто?
Потомок рабов. Еще прадед его носил ошейник.
–Ну, все равно. Картинки-то те же,– соображает Бенг.
–Кто нужен?
–Вайна Дарраби.
–«Прошу-Прощенья»,– добавляет Дани.
–Орки иначе звали: Барсучиха. Вот она.
–Не похожа.
–Похожа!– спорит Бенг.
–На кого?
–На снимок.
–Я говорю: на барсучиху не похожа. За что ее так назвали-то?
Чабир объясняет:
–За злость.
–А что она делала?
–Проводница. Переправляла наших беглых на север. Где раньше неволю отменили. Вам– на что?
–Да вот же, картинка эта. А вот портрет. Что ж ты, Чабир, раньше молчал?
–Это не Вайна.
–Да ясно, что не Вайна, раз она месяц назад у Линг снималась. Но похожа!
–Не похожа. Вайна– человечиха, у вас– двойной крови.
–Кто-то из потомков? Или лицедейка, для роли? Не знаешь, по этой книжке никакого действа не готовят, из жизни подпольщиков?
–Муж у Вайны был орком по отцу. Прозвание себе из клички сделал: Хорри, Пещерник. Тут о нем тоже есть. Но его не рисовали.
–А дети их, внуки? По годам– как раз могла бы быть внучка.
–Родни не знаю. На кладбище спроси.
–А где она похоронена?
–Восточный берег. За Мельницами.
Назавтра
На кладбище за Желтыми Мельницами могила мастерши Дарраби сыскалась неожиданно легко. Ухоженная, с ленточками на столбе. Адрес внучки– тоже Вайны, но не Дарраби, а Хорри– назвал кладбищенский смотритель. Только просил его не выдавать, ежели что.
Оказалось, заказчица живет совсем рядом со светописной мастерской.
–Зловеще звучит: «Последний переулок».
–Да что ты, Линг. Это же добрый знак. Он просто будет последним в наших поисках. Сейчас поднимемся, постучим, вернем мастерше Хорри ее портрет. Она обрадуется. Конечно, обрадуется…
–И как понять, где тут «строение 4»?
–Там,– указывает Бенг.
Дом в глубине квартала, кирпичный, небольшой– всего два крыльца. Одно темное, над другим светится фонарь: новый, и видно, что современной разработки. Будто треснутое яйцо, матово-желтое, с круглым огоньком в середине, а снаружи обмотано проволокой– неровно, неплотно. Опрокинутое гнездо.
–Жуть какая.
Сбоку от крыльца стоит большой горшок для цветов. Похоже, раньше это была часть какой-то махины: может быть, парового котла? Или нарочно сделано под образец промышленной, технической красоты.
В квартире справа кто-то есть. Свет перемещается за занавеской.
–Ну, что, стучимся?
Огонек в окошке замирает, потом начинает двигаться снова. А дверь всё не открывают. Долго, очень долго. Соседей не видно вовсе. То ли дом пустой, то ли все работают допоздна.
–Пойдем.
–Куда, Линг?
–Если не открывают– значит, никого не ждут.
–Конечно. Но она же не знает, что это мы пришли.
Постучались еще. За дверью слышен какой-то железный скрежет. Вход перекрыт всем, что в хозяйстве нашлось тяжелого?
Глухой голос из-за двери:
–Сейчас.
Чамианги переглядываются:
–Она?
–Не знаю. Может быть.
Замок открывается. На пороге– та самая женщина. Сразу видно: она. И платье то же, и прическа. Выражение глаз еще мрачнее, чем на снимке.
–Ну, слава богу!
–Вы к кому?
–К вам, мастерша Хорри. Что ж такое: как сниматься– вы есть, а как портрет забрать– вас и нету?
–Портрет? Ну, да. Проходите. Только осторожнее.
Сколько же тут железяк! И жестяных каких-то заготовок, и чугунных. Будто там, где собирают металлический лом.
В комнате почти то же самое. Но еще и большие листы бумаги с чертежами. Рабочий стол, лежанка, книги.
–Вы– из «Светописи». Я только сейчас сообразила.
–Мы вас еле нашли. У нас квиток куда-то пропал.
Мастерша Хорри уходит в соседнюю, совсем темную комнату. Приносит оба квитка.
–Действительно. Один ведь – ваш. Я не поняла.
–Ничего страшного. А снимок– вот.
Чтобы посмотреть на него, женщина отстраняется от лампы. А лампа тут не лучше фонаря над крыльцом. Ни к чему не подвешена, просто лежит на столе: две когтистые лапы разной величины, а в них зажато что-то вовсе непонятное. Стеклянное, неправильных очертаний– то ли мышонок, то ли птичка, но точно– уже не живое.
Мастерша опускает портрет на стол, изнанкой кверху. Берет светильник. Хоть и тяжелый он– поднимает на вытянутой руке.
–Нравится?
–Нет,– успевает ответить Бенг, не подумавши.
–Если честно, то это полный ужас,– продолжает Линг.
–Вот и по-моему– тоже,– молвит хозяйка.
И бросает светильник на пол, под стол. Свет чародейский, пожара не будет. Зато когти еще и гремят. Мастерша Вайна зажигает обычную керосинку.
Доктор Чамианг выдвигается чуть вперед– так, чтобы жена и сын оказались за его спиной, подальше от хозяйки. Во-первых, она, эта женщина, похоже, не в себе. А во-вторых, на портрете было не разглядеть: руки, да нет, ручищи– как у Чабира. И видит в темноте. Орочья кровь.
–А вы садитесь.
Садиться не хочется. Хочется поскорее отсюда уйти и никогда больше не возвращаться.
–Да, надо деньги вам отдать.
–Вы заплатили, мастерша. Не помните? И вот тут, на квитке расписались. Только теперь напишите, что получено.
–Хорошо.
–У нас в мастерской освещение – на полную яркость… Вы извините. Я постаралась бы побыстрее, если бы…
–Ничего. Вы бы учли– если бы я с виду была как орчиха.
Ох! На трамваях ездим. На пароходах по морю ходим. Телеграф изобрели, светопись. А древний запрет на смешение племен всё еще действует? Двойная кровь– такое уродство, что даже и на собственный портрет смотреть противно? Чушь какая.
Голос у мастерши Вайны низкий, совсем не женский. И в нем– горечь или злая радость? Не поймешь.
–Знаете, где я работаю? Шестой участок Городского хозяйства, служба уличного освещения. Это я-то. Из тех, кому свет не обязателен. Смешно?
–Что же тут смешного? Вам– не нужен, людям – нужен. Значит, не для себя стараетесь.
Господи, старается! Да если бы такие фонари стояли в Пеликаньей Слободке, Дани бы оттуда съехал. Со всей семьей.