– Мы благодарим тебя, владыко, – с почтительным поклоном ответил Максимилиан, и в подтверждение его слов шестеро юношей тоже склонили головы. – Ведь мы сейчас как никогда нуждаемся в молитвах и в слышании Слова Божия. Господь весть, выдержали ли мы испытание мученичеством за Него. Теперь нам предстоит иное испытание – испытание чудом…
– Однако пообещайте, что вы не покинете этой пещеры до тех пор, пока я не получу из Константинополя указаний императора относительно наших дальнейших действий[38], – прервал его градоначальник. – Разумеется, как православные христиане, мы должны воздавать Богу – богово. Однако при этом не забывать, что кесарю должно воздавать кесарево. Так предписал нам Царь Небесный.
Они молчали.
На прощание Ямвлих окликнул меня:
– Приходи к нам, брат! Мы будем ждать тебя! Ты придешь?
– Конечно! Вот тебе крест – завтра же я к вам приду!
– До завтра, брат!
– До завтра, братья!
Однако я не пришел к ним ни назавтра, ни в последующие дни. Ведь теперь у меня не выдавалось свободной минутки. В дядину лавку валом валил любопытный народ. Всем хотелось расспросить меня о чуде, потому что узнать о нем больше было негде и не у кого: по приказу градоначальника пещера у подножия горы Охлон надежно охранялась, днем и ночью возле нее несли караул вооруженные воины. Лишь епископ имел право невозбранного входа к семи воскресшим юношам. А чудо, окутанное покровом тайны – двойное чудо. И дядя быстро смекнул, что на рассказах о нем можно неплохо заработать. Правда, Мина, Гервасий и Мелетий попытались сделать то же самое.
Однако куда им было до дяди! Ведь у него имелся собственный, подлинный, непосредственный очевидец и участник чудесных событий, случившихся в нашем городе – я.
С утра до ночи я до хрипоты рассказывал любопытным, как встретился с Ямвлихом, как нас допрашивал градоначальник, как я ехал вместе с ним к пещере, как увидел воскресших отроков… А с улицы до меня доносился голос дяди:
– Чудо! Чудо! Рассказывает очевидец! Невероятное чудо нашего времени! Спешите услышать о чуде из первых уст! Такого вы еще не слышали никогда! Чудо! Чудо!
Теперь основным товаром в дядиной лавке стали не пироги и булки, а рассказы о чуде, которыми я по его приказу потчевал любопытных. Должно быть, он заработал на них немало сребреников…
В итоге я каждый день откладывал встречу с Ямвлихом и его братьями на потом. Вдобавок я опасался, что солдаты, охранявшие пещеру, не пропустят меня к ним. Но скоро градоначальник получит из столицы распоряжение императора, и тогда… Тогда пойду к своим названым братьям и объясню им: я не нарушил своего обещания. Я просто-напросто не смог его выполнить.
А вскоре по городу пронесся слух: к нам из столицы едет сам император Феодосий. Вот чудо-то! Точнее сказать, одно чудо – к другому!
Не буду рассказывать, как в нашем городе готовились к торжественной встрече императора. Думаю, вы сами без труда сможете представить это. А за три недели до его приезда градоначальник отдал распоряжение доставить меня в свой дворец. Ведь он был обязан показать императору первого очевидца чуда. Разумеется, окажись на то воля дяди, тот ни за что не отпустил бы меня: рассказы о чуде по-прежнему пользовались спросом среди горожан и приносили ему доход. Однако приказы власть имущих должно исполнять с почтительным поклоном и улыбкой на лице. Так было, так есть и, вероятно, так будет всегда.
Вслед за тем меня, как говорится, взяли в оборот. Искусные портные сшили мне шелковую одежду, а лучший городской сапожник стачал для меня башмаки из тончайшей кожи. Трудами цирюльника кожа на моих руках стала нежной как атлас, а мои вихры превратились в тщательно, волосок к волоску, уложенную прическу. Так что когда я взглянул на себя в серебряное зеркало, то узрел в нем благообразного юношу в ореоле воздушных локонов, похожего на меня настолько, насколько пряничный барашек, облитый патокой, с золотистыми изюминками вместо глаз, походит на живого барашка. Кто это? Неужели я? Я попробовал улыбнуться юноше в зеркале – и тот одарил меня ответной снисходительной улыбкой…
Мало того: меня учили, как я должен держаться во время встречи с императором. Как подходить к нему, как кланяться, как улыбаться, как и что отвечать, если он соизволит удостоить меня своей беседы. Оказывается, хотя я умел ходить, говорить и улыбаться задолго до того, как осознал себя, до сего времени я делал это неправильно. А как должно делать это по правилам придворного этикета, меня учил старик Акила, уроженец нашего города, в прошлом – знаменитый актер-трагик, блиставший на столичной сцене. По рождению Акила был иудеем. Однако во время тяжелой болезни, услышав приговор врачей, дал обет креститься, если Бог христиан сохранит ему жизнь. Выздоровев, Акила безотлагательно исполнил свой обет. После чего покинул сцену и столицу, посчитав лицедейство делом, недостойным православного христианина, хотя именно оно было источником его существования. Впрочем, по приезде на родину предприимчивый Акила нашел себе новый источник заработка, и немалого: он учил хорошим манерам тех, кто, разжившись, так сказать, богатством неправедным[39], стремился выбиться в благородные люди и сделать карьеру при дворе. А кто мог научить их этому лучше, чем актер, в свое время игравший вельмож, героев и даже царей?! Надо сказать, что Акила не скрывал своего презрения к тем, кто стремился корчить из себя вельмож и героев. И пытался предостеречь меня от этой участи.
– Помни, дружок, – говаривал он мне, – каждому из нас в жизни отведена своя роль. И худо или хорошо, но мы должны ее сыграть. Другое дело, что при этом нужно не заиграться. И суметь остаться собой. Остаться человеком.
Возможно, это был самый главный урок, который преподал мне Акила – человек, который, лицедействуя на сцене едва ли не всю свою жизнь, все-таки не стал лицемером. Только… всегда ли ученики следуют советам своих учителей?
Но вот наконец в наш город приехал император. В тот день во всех храмах Ефеса были отслужены благодарственные молебны. Однако главное торжество проходило в соборе в честь Пресвятой Богородицы, что стоял на городской площади. Там богослужение возглавлял сам епископ Стефан. А в первых рядах молящихся с золочеными свечами в руках стояла вся городская знать во главе с градоначальником. Сзади толпился народ: всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на державного гостя. На земного царя, удостоившего наш город своим посещением. Пожалуй, в тот день народу в соборе собралось больше, чем на Пасху.
После богослужения меня представили императору. Надо сказать, что до этого он представлялся мне величественным исполином с царственной осанкой, громовым голосом, волевым лицом, орлиным взором – этаким земным небожителем. Каково же было мое удивление, когда меня подвели к невысокому дородному человеку неопределенного возраста с бледным лицом, на котором, казалось, застыло выражение безнадежной скуки, и глазами тоскливыми и тусклыми, как у снулой рыбы!
– Это он? – спросил человек, окидывая меня скучающим взглядом.
– Да, государь, – почтительно ответствовал градоначальник. – Это он.
– Господь избрал его, дабы он стал первым очевидцем чуда, – подтвердил епископ Стефан.
– В таком случае, должно посвятить его на служение Богу, – проговорил человек, сосредоточенно счищая с рукава своей пурпурной шелковой далматики[40] засохшую каплю свечного воска.
– Я и сам думал об этом, государь, – учтиво произнес владыка Стефан. – Однако сомневался – есть ли на то воля Божия. Ныне Господь твоими устами изрек Свою волю. В ближайшее время я посвящу этого юношу во чтеца[41]. А после надлежащей подготовки – и в священный сан. Воистину, Божия избранника должно посвятить на служение Богу. Да свершится на нем воля Господня!
Потом они заговорили о чем-то другом. Но я уже не слышал их. В моих ушах музыкой звучало слово: избранник. Я – избранник! Я буду служить Богу! Буду облачаться в парчовый стихарь и во время богослужений носить перед епископом золоченую свечу в серебряном подсвечнике! А потом стану священником, может быть, даже архиереем, владыкой! Мог ли я еще вчера помыслить о подобном чуде?!
Мог ли я помыслить, что вскоре, облаченный в парчовый стихарь, с золоченой свечой в руке я буду стоять над бездыханными телами своих названых братьев во Христе? Не замечая, как на мои руки, словно жгучие слезы запоздалого раскаяния, капает расплавленный воск?..
В свое время я в назидание своим духовным чадам и всем православным христианам, составил повествование о ефесском чуде[42]. Ведь кому, как не его очевидцу и участнику тех знаменательных событий, подобает это сделать? Итак…
«Когда же царь, войдя в пещеру, увидел святых отроков, подобных ангелам, то пал к ногам их. Они же, простерши руки, подняли его с земли. Встав, царь с любовью обнял святых отроков. И, лобызая их, не мог воздержаться от слез. Потом, усевшись на землю, он с умилением глядел на них и славил Бога:
– Господа мои! – говорил он. – В лице вашем я вижу Самого Царя и Владыку Моего Христа, некогда воздвигшего Лазаря из гроба. Ныне Он и вас воздвиг Своим всесильным словом, чтобы явно возвестить нам о грядущем воскресении мертвых, когда находящиеся в гробах, услышав глас Сына Божия, оживут и изыдут из них нетленными.
Тогда старший из отроков, Максимилиан, сказал царю:
– Отныне царство твое за твердость веры твоей будет несокрушимо, и Иисус Христос, Сын Бога Живого, сохранит его во имя Святое Свое от всякого зла. Верь же, что ради тебя Господь воскресил нас прежде дня всеобщего воскресения.
На месте успения святых отроков собрался сонм святителей, которые, сотворив светлый праздник, достойно почтили святых мучеников