– Не говори так! – возразил Аврамий, пытаясь поднять ее и усадить рядом с собой. – В твоем падении – и моя вина. Я принесу за него покаяние и буду молить Господа, чтобы Он простил тебя. Бог милостив, Мария!
– Как я посмею просить Его о милости? Я, погрязшая в грехах…
– Твои грехи – на мне, и я отвечу за них пред Богом в день судный. И Ефрем будет молиться за тебя. Жизнь моя, дитя мое, умоляю тебя – уйдем отсюда, вернемся в Хидану!
Мария смолкла. А потом заговорила вновь:
– Неужели Бог может простить меня? Если на это есть хоть капля надежды, хоть часть этой капли – я согласна. Я сделаю все, чтобы искупить свою вину. Но чем я воздам тебе за то, что ты не погнушался мной и пришел спасти меня?
Припав к его ногам, она рыдала, как раскаявшаяся блудница – у ног Спасителя. И вместе с ней плакал Аврамий. Ибо понимал: в том, что произошло с Марией – его вина. Это он в свое время решил судьбу своей маленькой племянницы, сделав ее невестой Христовой. Конечно, он хотел, как лучше. Благо, сам святой апостол Павел в свое время утверждал: «Выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше».
Неужели Бог может простить меня? Если на это есть хоть капля надежды – я согласна. Я сделаю все, чтобы искупить свою вину
Ведь «незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом, и духом, а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу»[67]. Но была ли Мария предназначена Богом для иноческой доли? И стоило ли Аврамию запугивать ее, внушать, что мир подобен аду и что, живя в нем, невозможно спастись? Да, он надеялся, что этой невинной ложью (хотя можно ли считать ложь – невинной?) укрепит ревность Марии по Боге. Вот только по каком Боге? По жестоком и мстительном Боге, Который не только с отвращением отводит Свой взор от грешников, но безжалостно и неумолимо карает их за любой, даже самый ничтожный грех! И Которого можно только бояться, но нельзя любить! Увы, Аврамий впитал веру в такого Бога, как говорится, с молоком матери. И искренне верил, что Господь именно таков. Лишь недавний разговор с Ефремом открыл ему глаза – Бог есть любовь. И свидетельства этой безмерной и, по человеческому разумению, безумной любви – пришествие Господа в мир, Его Крестная смерть от людских рук, и сошествие во ад, и исход оттуда вместе с сонмом тех, кто был заключен в нем. Увы, монах Аврамий, всю жизнь прослуживший Богу, понял это намного позже, чем бывший идольский жрец Аполлодор, принявший крещение лишь за день до смерти…
Впрочем, все еще можно исправить. Аврамий выведет Марию из ада, куда несчастная вверглась по его и по своей вине. Он спасет ее, как некогда святой апостол Иоанн спас своего крестника, ставшего разбойником. Пусть этот подвиг Аврамия станет свидетельством его жертвенной любви к духовной дочери и плодом его запоздалого покаяния перед ней.
Тем временем небо за окном начало светлеть.
– Нам пора идти, – промолвил Аврамий, помогая Марии подняться. Однако она не торопилась последовать за ним.
– Мы не сможем уйти, – прошептала она. – На ночь он запирает дверь. А ключ держит при себе. Увы, отсюда не так-то просто вырваться…
Однако Аврамий решительно двинулся вперед, увлекая за собой покорно следовавшую за ним Марию. Они миновали узкий темный коридор, в котором воняло прогорклым маслом, плесенью и пряными благовониями, и оказались в том самом зале, где накануне трапезничали. Миновав ряды столов и скамеек, Аврамий и Мария подошли к двери… К изумлению беглецов, в бронзовом дверном замке, на который была заперта изнутри дверь гостиницы, торчал ключ с колечком в виде змеи, кусающей собственный хвост. Поворот ключа – и дверь с легким скрипом распахнулась настежь…
– Странно… – вполголоса произнесла Мария. – Откуда здесь взялся ключ? Чудо…
Аврамий был готов согласиться с ней. Но разве это – не свидетельство того, что Господь принял великую жертву, на которую он пошел ради спасения Марии? Теперь остается только оседлать коня – и в путь!
– У меня здесь есть немного золота и платья, – вспомнила Мария. – Что прикажешь сделать с ними?
– Оставь. Все это – дела лукавого.
Оседлав коня, Аврамий вывел его на двор, усадил Марию в седло, а сам пошел рядом, держа скакуна в поводу. Их путь лежал туда, откуда сейчас вставало над миром солнце нового дня. И счастливому Аврамию казалось, что Господь, Которого называют Солнцем Правды, благословляет их путь. Слава Тебе, показавшему нам свет!
Мог ли он знать, что вихрастый мальчишка-раб в оборванной тунике, стоя на крыльце гостиницы, смотрит им вслед со счастливой улыбкой человека, совершившего добрый поступок? Разумеется, Дула понимал: хозяин скоро проснется и обнаружит, что Мария бежала вместе с заезжим офицером. И если даже не догадается, кто помог им бежать, украв у него ключ от дверного замка, сорвет вину на Дуле. Он выпорет его, может быть, в гневе даже засечет до смерти. Но что из того? Ведь все-таки Дула смог отплатить этому старику добром за добро. Не как подневольный раб, которого считают говорящей скотиной, телом и душой принадлежащей своему господину, но как человек. Более того – как свободный.
Всю дорогу Мария молчала. Лишь когда они с Аврамием приехали в Хидану, туда, где стояли их кельи, и монах помог девушке слезть с коня, та заговорила. И в голосе ее слышались раскаяние и страх:
– Отче, мне страшно… Я боюсь войти туда… Ведь там все будет напоминать мне о моем грехе… Враг слишком силен… А я должна замолить, искупить… уйти в затвор… Запри меня в своей келье. Пусть она станет моим гробом!
И снова, как тогда, когда он увидел Марию в наряде блудницы, Аврамий готов был заплакать. Увы, ему удалось обратить несчастную к покаянию. Однако даровать ее душе мир и надежду сможет только Бог, имя Которому – любовь. Впрочем, если он попробует объяснить Марии, что Господь есть любовь, поймет ли она его? Вряд ли. В таком случае, следует исполнить ее просьбу – для ее же блага. Настанет время, когда Мария убедится, что милосердие Господне безмерно. И обретет душевный мир и радость. А они с Ефремом будут молить об этом Бога.
Успокоенный этой мыслью, Аврамий затворил Марию в своей келье, а сам перебрался в ту, где прежде жила она. Все вернулось на круги своя… Вот только по ночам Аврамия теперь будил не голос Марии, певший псалмы и молитвы, а ее отчаянные, безутешные рыдания… Впрочем, со временем они стихли. Как видно, Бог исполнил молитвы Аврамия и Ефрема, послав душе кающейся грешницы мир и покой.
Буди имя Господне благословенно!
Эпилог
В месте они подвизались еще десять лет, до тех пор, пока не настал срок исхода Аврамия из земного жития. К тому времени ему исполнилось семьдесят лет, из которых пятьдесят он прожил, служа Богу во иноческом чине. И теперь готов был предстать перед Небесным Царем и Владыкой, как слуга, вернувшийся из дальних странствий – перед господином, чтобы дать Ему отчет в том, как он прожил свою жизнь.
Возможно, именно поэтому в предсмертном забытьи Аврамий видел перед собой дорогу, осиянную по-неземному ярким светом. По сторонам ее стояли люди. Многие из них были хорошо знакомы Аврамию. Прочих он знал лишь немного, с иными и вовсе виделся только мельком. Но сколько же их… сколько людей то ли провожает, то ли встречает его на пути ко Господу! Вот старенький отец Иоанн улыбается ему, по-детски радуясь долгожданной встрече со своим духовным сыном. И отец Стефан здесь. Но почему он стоит в стороне? Отче, друг, не уходи! Вот Марфа, а рядом с ней – кроткий Симон. Вот Авив… даже Евстолия здесь! А вот, в белых крещальных одеждах – раб Божий Христодул, который прежде был жрецом Аполлодором. А это кто? Неужели мальчишка-раб из той гостиницы? А ведь Аврамий и забыл о нем… Неужели всех этих людей он знал при жизни? И почему ему все сильней кажется, что он виноват перед ними? В самом деле – ведь не напрасно и не случайно Господь в свое время даровал Аврамию встречу с каждым из них. Вот только всегда ли он воспринимал эту встречу как Божий дар? Всегда ли он относился к ним так, как Господь – к нему самому?
И чем больше Аврамий думал об этом, тем ниже склонял он голову, прося каждого из тех, мимо кого он проходил:
– Прости… Прости… Прости меня.
То же самое он скажет и Богу, когда предстанет пред Ним. Что еще сможет он Ему сказать?
…А рядом с остывающим телом Аврамия на коленях стояла седая женщина, изможденная постом и ночными молитвенными бдениями. То была Мария. И, слыша слова, что срывались с губ умирающего, она сокрушалась сердцем. Ибо думалось ей: если даже ее дядя, праведник из праведников, умирая, может лишь молить Всевышнего о прощении своих грехов, то что же остается ей, великой грешнице, лукавой и неверной рабе Господней? Отныне она усугубит свои покаянные подвиги, усилит пост, будет спать сидя, а то и вовсе не будет спать. Лишь бы Господь простил ее…
…После кончины Аврамия Мария прожила в затворе еще пять лет. И те, кто присутствовал при кончине затворницы, утверждали, будто в смертный час лицо ее просияло небесным светом. И что ангелы явились, дабы проводить ее душу ко Господу. Так они говорили, прославляя Христа Бога, по Своему неизреченному человеколюбию спасающего надеющихся на Него.
И отец Ефрем, иже послежде наречен бысть преподобным Ефремом Сирианином, в назидание христианам написал житие Аврамия и Марии[68].
Список иллюстраций
1. Гаэтано Беллей. Бабушка и внуки.
2. Гаэтано Беллей. Бабушка и внуки.
3. Фридрих Рейманн. Три хирурга. 1937.
4. Георге Татареску. Святитель Николай.