Лучше бы он не произносил этих слов!
— Твоего первенца выносила я! — выкрикнула она с нестерпимой болью, потому что разом припомнила всё, что пережила в Чивите, ожидая своего Мартинью. Вспомнила уничтожающие скандалы, которые устраивал ей отец, собственную беззащитность, враждебность и неприязнь Дженаро, который не пожелал дать ей кров. Только Роза и бабушка помогали ей в те тяжёлые минуты, когда она скиталась, пытаясь найти кров для себя и будущего ребёнка.
— Ты хоть раз спросил меня, как мне это досталось?!
И Мария, захлёбываясь, стала перечислять свои обиды.
— Вот что пережила я, рожая твоего сына! — заключила она, поглядев на Тони и ожидая заслуженной награды.
Но Тони, видимо, считал, что все награды она получила от покойного Мартино, поскольку сказал ей:
— Но ты сумела позаботиться, чтобы у ребёнка был отец, человек состоятельный, если не сказать богатый, который обеспечил ему будущее.
— И ты меня за это упрекаешь? — Мария задохнулась от возмущения. — Даже после того, как я тебе всё рассказала?!
— Я тут тоже не на курорте жил, — ответил Тони. — За своё теперешнее относительное благополучие, куда меньшее, чем твоё, я заплатил своими руками пианиста. Моя теперешняя семья помогла мне выбраться из ямы. Я многим обязан любви Камилии. Не будем упрекать друг друга. Камилии я нужен больше, чем тебе, и нашему будущему ребёнку тоже.
— Ты нужен своему сыну, который у тебя уже есть! — повторила Мария.
— Разве я от него отказываюсь? — со вздохом спроси Тони.
— А твоя Камилия знает, что у тебя есть сын? — спросила Мария. — Мне ты сразу сказал, что она ждёт ребёнка. А ей ты сказал о своём сыне?
— Зачем ей знать об этом? — устало спросил Тони.
С невыразимой тоской и отвращением он вспомнил сцены ревности, которые закатывала ему Камилия, и понял совершенно отчетливо, что не желает, не хочет, не может сообщить ей о существовании сына. Беда Тони была в том, что женщины, с которыми связала его жизнь, обладали слишком бурным темпераментом, который был ему не по плечу. Возлюбленные Тони подавляли его своими эмоциями, он пасовал перед ними и вместе с тем начинал их избегать.
— Как это зачем?! — Мария продолжала задавать вопросы всё на тех же повышенных тонах, задыхаясь от обиды и возмущения. — Да затем, чтобы она поняла, что у тебя есть обязательства передо мной, перед твоим Мартинью!
Как только Тони слышал имя сына, он сразу переставал чувствовать, что этот ребёнок имеет к нему отношение. Мальчик смотрел на него большими тёмными глазами, возможно, похожими на его собственные, говорил ему «папа», но отцовских чувств Тони по-прежнему к нему не испытывал и даже не понимал, как это изменить. Зато он прекрасно представлял, какую бурю вызовет сообщение о его сыне в доме тестя. В этом доме относились к детям с особой трепетностью. Ребёнок был существом священным, чем-то вроде идола. Никто не усомнится, что и Тони точно так же относится к своему первенцу, сообщение о нём надолго лишит покоя и тестя, и тёщу, и Камилию.
— Мои обязательства — это мои обязательства, и позволь мне самому о них судить и с ними справляться, — сказал Тони как можно мягче.
Он знал, что любит Марию, что привязан и к Камилии, но эти женщины требовали от него слишком многого, они хотели занять собой всё его жизненное пространство, вгоняя Тони в унылую подавленность и тоску.
— Её ты щадишь, бережёшь, а меня нет?! Ну, так я сама ей скажу, что у тебя есть сын! — заявила Мария.
Где ей было понять, что всё дело в Тони? Она видела перед собой только соперницу, считая, что Камилия — главный враг для неё. И хотела смести этого врага, подавить, уничтожить.
— Только посмей это сделать! — угрожающе произнёс Тони. — Только посмей!
— И что будет? — с вызовом спросила Мария.
— Ничего хорошего, — с искренней убеждённостью сказал Тони.
Но можно ли было подобной убеждённостью погасить костёр, который полыхал в груди Марии?
Разговор с Тони не успокоил её. Наоборот, она поняла, что может лишиться возлюбленного навсегда. Одна мысль об этом была для неё нестерпима.
— Не бросай меня! Прошу тебя, не бросай! — повторила она.
Тони, молча, поцеловал её. Ему нечего было ответить, он сам был в растерянности и искал поддержки.
Дженаро ждал сына у дверей. Он хотел поговорить с ним, сказать, что семейный очаг свят, что нельзя им пренебрегать в угоду страсти. Но по лицу Тони увидел, что тот не во власти страстей, а скорее во власти тяжёлых размышлений.
— У нас с Камилией будет ребёнок, — сказал он отцу, и тот возликовал про себя: уж теперь-то Тони не оставит жену!
— Я рад, что у меня будет два внука, — растроганно сказал Дженаро. — И ты, наконец, поймёшь, что такое дети. Твой первенец рос без тебя, расти второго сам. Я часто винюсь, что бывал слишком суров с тобой, бил тебя по пальцам, когда учил играть на пианино...
Тони растрогался. Отец и впрямь бывал слишком часто суров с ним, но Тони не знал, что тот сожалеет об этом...
— Я знаю, ты заботился о моём благе, — произнёс он.
— Тебе, наверное, казалось, что я не люблю тебя, но это неправда.
Тони именно так и казалось, но он отрицательно покачал головой.
— Я всегда знал, что ты любишь меня, — солгал он, с благодарностью открывая для себя отцовскую любовь.
— Ты сам увидишь, какую ответственность чувствуют родители за детей. Эта ответственность и вынуждает их на суровость.
Дженаро был рад объясниться с сыном, былые поступки тяжким камнем лежали у него на душе, и теперь он косвенно просил за них прощения.
Тони понял это и от всего сердца его простил.
— Я всегда знал, что ты любишь меня — снова повторил он. — И очень благодарен тебе за то, что ты научил меня музыке.
— Не бросай её, — попросил Дженаро. — У тебя большие способности. Сейчас ты занят не такой тяжёлой работой. Если будешь играть, пальцы вновь обретут былую гибкость. Что может сравниться с музыкой, сынок? Счастливы те, кто служат этой царице над всеми искусствами!
Дженаро заговорил с давно забытой высокопарностью, позабыв, что зарабатывает себе на хлеб, став тапером в борделе. Сейчас, в своём воображении, он вновь был музыкантом-виртуозом, которому подносили венки и который превыше всего ценил своё искусство. Тони вспомнился их дом в Чивите, звуки чудесной музыки, льющийся в окна солнечный свет.
— И мы с тобой были счастливы когда-то! — невольно вырвалось у Тони.
— Мы ещё будем с тобой счастливы, сынок, — отозвался Дженаро.
Глава 33
В трудные или отрадные минуты Камилия садилась за фортепьяно и непослушными руками играла этюды. Даже эти пассажи, созданные как учебные пособия для тренировки пальцев, что-то говорили её душе. Она словно бы отдалялась от всех житейских забот, переселялась туда, где они не могли до неё дотянуться.
После разговора с мужем на душе у Камилии стало гораздо спокойнее. Она убедилась в правоте матери: ей действительно удалось многого добиться. Её соперница, та Мария, которую она так боялась, гораздо больше проявляла чувств к Тони, чем к Тони к ней. Вспоминая их танец, Камилия совершенно отчётливо видела это, и была благодарна Тони за то, что он не стал ей лгать и рассказал всё искренне и откровенно. Значит, она заслужила его доверие, значит, он дорожил ею.
Как это ни странно, но Камилия, узнав, что соперница живёт здесь неподалёку, что муж встречается с ней, почувствовала себя гораздо увереннее и счастливее, чем тогда, когда только воображала себе Марию и боялась её. Страшнее всего для нас собственное воображение, с его призраками и тенями мы не в силах бороться.
Встав из-за пианино, Камилия даже протанцевала несколько па, почувствовав себя вдруг лёгкой пушинкой.
Она подошла к зеркалу, посмотрела на свои сияющие глаза, порозовевшие щёки и сказала своему отражению:
— Я счастлива! Наконец-то, я счастлива!
Но можно ли в этом мире быть счастливым надолго? Уже вечером того же дня глаза Камилии опухли от слёз, потому что она распростилась с надеждой стать матерью.
Желая получить рекомендации, как себя вести в её положении, она в тот же день отправилась к врачу, сообщила о задержке, но тот не подтвердил беременности.
— У вас всё начнётся сегодня или завтра, — сказал он. — Вы слишком хотите забеременеть, у вас задержка на психологической почве.
Камилия не поверила врачу. Ей показалось его мнение обидным и даже оскорбительным. Но он оказался прав. Уже к вечеру она в этом убедилась. Повалилась на кровать и заплакала.
Ципора утешала дочь, но сама, надо сказать, приуныла. Кто знает, не уйдёт ли теперь зять к своей пассии?
— Я не знаю, как сказать об этом Тони, — рыдала Камилия. — Он решит, что я солгала ему нарочно.
— Глупости какие! — отвечала Ципора, а про себя думала: конечно, решит. Я и сама бы так подумала.
— Ты можешь не говорить ему об этом сразу. Скажи потом, попозже. У тебя может быть выкидыш, — предложила она, подумав.
— Сказать-то я могу, но мы муж и жена... — продолжала рыдать Камилия. — Я сейчас не могу и не хочу идти ни на какие уловки. Если у меня всё в порядке, то почему я вдруг ему отказываю?
— Действительно, почему? В сложившейся ситуации это будет неразумно, — признала Ципора.
«Отказать мужу, — значит послать его к любовнице», — прибавила она про себя.
Женщины долго судили и рядили, как лучше поступить. Наконец, Ципора вынесла решение:
— Скажи, что от переживаний у тебя случилось кровотечение, оно и прервало беременность. Это будет почти что правдой.
— Наверное, ты права, — согласилась Камилия.
Но испытания этого дня не кончились. Камилия пережила ещё одно потрясение, и оно было для неё, возможно, мучительнее, чем то, которое она пережила у врача. К ней с визитом пришла та, кого она столько лет боялась и ненавидела, а потом почти перестала бояться. К ней с визитом пришла её соперница Мария! Может, Ципора, Эзекиел и даже Тони, будь он дома, и хотели бы помешать свиданию двух женщин, но решимость Марии была такова, что помешать ей было невозможно.