– Я полечу один?
– Да. По прилету вас встретят и заселят в хороший отель на побережье – Fontainebleau Miami Beach. Там снимался один из фильмов о Джеймсе Бонде, вы знали?
– Впервые слышу.
– О! Вам понравится, поверьте! Это отличный отель!..
Закончив разговор, я снова прокручиваю его в голове. Меня настораживает активность, с которой американцы меня обрабатывают – они согласились на все мои условия, и даже больше: легко приняли Майами, как вариант города встречи, взяли на себя расходы по перелету и проживанию, обещают экскурсию и деньги на карманные расходы. Визу сделают за пять минут. Они что-то обо мне знают? Или им просто очень важно поймать того террориста?
Эйфория, охватившая меня после отмены проклятия, вкупе с яростью и гневом на Панченко, заставили меня сделать звонок Анжеле Ховард. И хоть я звонил в выходной день, да еще и рано утром – с учетом часового пояса и разницы во времени, – Ховард ответила сразу же. А вот Ховард ли она на самом деле, и является ли эта женщина сотрудницей американского посольства в Москве, это пока большой вопрос.
Сначала мне это показалось хорошей идеей – одной поездкой убить двух зайцев. Наказать лишением интерфейса Панченко и получить пять миллионов долларов за, надеюсь, поимку Хаккани. Но сейчас, сразу после разговора, хорошей идеей мне это уже не кажется. Я тут какого-то Игоревича побаивался, а там ведь мощнейшая организация. К таким в поле зрения попадешь, как бы густо не было намазано медом, влипнешь в дерьмо так, что не соскочишь.
Впрочем, мало ли на свете экстрасенсов, настоящих и не очень? Реши они, что я действительно ценен и обладаю шестым чувством и третьим глазом, давно бы захватили. А так – что-то возятся, миролюбиво ждут, пока я решу свои дела.
А дел у меня до отъезда, не считая получения паспорта, два. Встретиться с проблемными клиентами компании, развеяв слухи, и встретиться с первым заместителем мэра господином Дорожкиным, чтобы задать ему несколько неприятных вопросов.
Так что мой список задач на ближайшие дни предельно уплотнен. А те же американцы… Знаете, когда ты каждые десять минут на пятнадцать секунд можешь ускоряться в шесть раз, да еще и в невидимости… Как-то проще относишься ко всему.
А начну я со встречи с Ягозой. Вижу его сутулую фигуру в беседке, едва мы заезжаем во двор. Выбравшись из такси, направляюсь к нему.
– Филипп Олегович! – радостно восклицает он.
Я не уклоняюсь от его объятий и распознаю все оттенки нелегкой жизни дворового авторитета: похмельное утро, дешевый табак, въевшийся пот и пара бутылок принятого на грудь пива. Кецарик изображает бой с тенью, победно вскидывает кулак, а потом жмет мне ладонь двумя руками:
– Олегыч, мое почтение!
– Какими судьбами к нам? – интересуется Ягоза.
– Заехал проведать. Как вы здесь?
– Да зашибись все! – уныло сообщает Кецарик и горестно объясняет. – Только тают наши ряды…
– Действительно, Олегыч, нас все меньше…
Из рассказа алкашей выясняю, что Жирный окончательно перестал посещать их ежедневные собрания районных алкоголиков, и даже шахматы его не прельщают. Знаю я эти их шахматы – ни одной партии не доиграли. Славка, как стал работать со мной, совсем изменился и перестал здесь появляться. А вот Кепочка умер.
– Цирроз печени! – авторитетно заявляет Ягоза. – Все там будем.
– Я, пожалуй, повременю с этим, Игорь Валерьевич, – обращаюсь к авторитету по имени. – Дело у меня к вам. Прогуляемся?
– А я что? – обижается Кецарик.
Протягиваю ему тысячную купюру, из тех денег, что Вероника вытащила для меня из кассы компании. Снять с расчетного счета свои без документов я пока не могу.
– Леша, сходи в магазин, а? Не в службу…
– Сгоняй, сгоняй, – потирая руки, дает добро Ягоза.
Сжав купюру в кулаке, плюгавый Кецарик срывается с места так, что только пятки сверкают из обутых на босу ногу сандалий.
– Дело такое, Игорь Валерьевич. Можете меня научить замки вскрывать?
Замеченный мною прежде навык Ягозы прилично высок – седьмой уровень. Сам навык я уже открыл, просто просмотрев ряд видеороликов и поняв принцип работы с отмычками.
– Не хочу даже спрашивать, Филипп Олегович, зачем это вам. И почему вас этому не научат ваши коллеги, – он хлопает себя по плечу, все еще считая, что я из органов, – интересоваться тоже не буду. Вам как срочно?
– Сейчас.
– А может сначала…? – он щелкает пальцем по горлу.
– Нет, надо прямо сейчас.
– Эх… Жизнь моя жестянка… – он нехотя слезает с лавочки беседки, приседает на корточки, разгоняя кровь в затекших ногах, и вздыхает. – Выпьет же Кецарик все сам… Ладно, идемте ко мне. Не здесь же вас… тренировать.
– Ира, Марина, валите отсюда! Живо!
Две девчушки – одной пятнадцать, другой шестнадцать – подхватив свои вещи и опустив головы, выбегают из спальни. Через полминуты раздается звук захлопнувшейся двери.
– Но-но! Не балуйте, Эдуард Константинович! Лежите смирно! А лучше, дайте-ка мне ваш телефон.
Забрав оба телефона, лежащих на прикроватной тумбочке, я нахожу еще один во внутреннем кармане пиджака, небрежно брошенного на кресло. Дорожкин бледнеет, но держится – не закатывает истерик, не угрожает. Похоже, пока не понимает, кто я такой и чего от меня ждать.
Не сводя с него глаз, я отхожу к выходу из комнаты, быстро проверяю, заперта ли входная дверь, и возвращаюсь в спальню. Там на огромной кровати лежит Дорожкин, прикрывшийся какой-то дизайнерской простынкой. По показаниям интерфейса он меня не боится, но интерес к происходящему у него огромный. Кажется, я сумел его заинтриговать.
– И все-таки, кто вы такой?
– Это неважно, Эдуард Константинович. У людей к вам накопился ряд вопросов, и крайне желательно, чтобы вы честно на них ответили.
Я не уточняю, что под людьми подразумеваю горожан. Слухов и пересудов о деятельности этого чиновника много, но, как это стало обычным у нас, дальше кухонных разговоров это не заходит. Посмотрим, что будет, когда я обнародую запись его признаний.
За несколько часов в затхлой прокуренной квартире Ягозы я поднял навык вскрытия замков до пятого уровня. Поднимать выше смысла не было, да и время поджимало. Дорожкин прибыл в свой пентхаус в элитной новостройке, и это один из тех немногих часов, когда его можно брать тепленьким – не оборотня в шкуре первого зама мэра, а предающегося запретным утехам голого мужика.
А узнал я об этом благодаря новой возможности «Познания сути», которая теперь показывает не просто метки объектов, но и их некоторые второстепенные характеристики. Например, частоту сердечных сокращений. И если она зашкаливает, причем не дома или в спортзале, а в квартире… то или объект перетаскивает мебель, или он в процессе полового акта.
Как я убедился, мебель Дорожкин не перетаскивал.
– Это даже забавно, – весело говорит он. – А что за люди хотят задать мне вопросы?
– И это тоже неважно. Постарайтесь понять: вопросы к вам, не ко мне. Я задаю, вы отвечаете. Доступно?
– Вполне. Только почему вы решили, что я буду отвечать?
– Потому что у вас нет другого выхода. Мы, – я говорю «мы», чтобы это звучало представительнее, ведь такие люди совсем не боятся одиночек, – знаем о вас все.
– Все и так обо мне все знают, – презрительно кривится он. – Я не какой-то там с улицы, я – власть. Мои фотографии в каждой городской газете, если вы вдруг не знаете.
– Все знают первого заместителя городского мэра Эдуарда Константиновича Дорожкина. Здесь я согласен. Но кто знает о юноше с горящим взором Эдике, который в восемьдесят седьмом изнасиловал старшеклассницу? Может, об этом знает ваша супруга Сонечка?
– Рыськин слил? Этот старпер еще жив? – равнодушно интересуется Дорожкин. – Не было ничего такого. По обоюдному согласию все было.
– Две тысячи советских рублей стоило обоюдное согласие.
– Точно, Рыськин!
– В девяносто пятом вы убили своего партнера. Напомнить, как его звали?
– Слушай, не знаю, как там тебя… Ты кем себя мнишь? Это случайность была, Глеб на охоте сам в себя выстрелил! Тебя там не было, а был только я. Так что не выдумывай!
Да, так дело не пойдет. Миниатюрная видеокамера в очках, исправно записывающая разговор, пока фиксирует только отрицания, а не признания. Но то, что он лжет, красноречиво подтверждают и «Распознавание лжи», и строчка из списка преступлений в его профиле. Придется надавить.
– Ладно, тогда о делах не столь отдаленных по времени. Начнем с самого свежего. – Я достаю прихваченную с собой пухлую папку, забитую бумагой, и делаю вид, что зачитываю с нее. – Совращение несовершеннолетней Ирины Гончаренко… Контракт на постройку стекольного завода… Распределение земельных участков… Стройка детской поликлиники…
Я цитирую список его преступлений, не забывая упоминать о каждой из статей уголовного кодекса, и чем дальше в прошлое захожу, едва сдерживая бешенство и возмущение, тем больше вытягивается его лицо. К две тысячи пятнадцатому году он издает горловой звук и резко прыгает на меня. Обхожусь без героических способностей. Уклоняюсь, встречаю правой в скулу, левой в живот, коленом в нос. Наклонившись, зло шепчу:
– Тебе, тварь, обычных женщин мало? Что же вас всех так на малолеток тянет? Шею сверну, если сам не начнешь рассказывать!
Гнусавя себе что-то под нос, он, стоя на четвереньках, быстро перебирает ногами и руками, переползает на кровать и жмется к стенке, подальше от меня.
– Ну! Говори!
– Да, да… Сейчас.
Командная аура начинает работать, как понимаю. Вернее, работала она и до этого, но теперь, подкрепленная силой, знанием его секретов и угрозами, усилилась многократно.
– Зачем вам это? Вы же и так…
– Чистосердечное признание облегчает наказание. Расскажешь все, и я просто уйду. Обещаю.
Я не кривлю душой. Цель всего этого – видеозапись признания. Потом она пойдет в сеть, а вместе с фактами из профиля – в компетентные органы. И если они проигнорируют, отмажут Дорожкина, значит, таков будет их выбор. А их выбор и есть выбор общества. Биться с ветряными мельницами и становиться вне закона, играя Робин Гуда, я больше не буду. Мою внешность Дорожкин вряд ли опознает – я в солнцезащитных очках, в капюшоне и с наклеенными усами. Искусственная сутулость и искаженный голос добавляют маскировки. Клоунада, но клоунада необходимая.