Обычная рекомендация – нарисуйте свой сон и придумайте к нему счастливое продолжение, – по понятным причинам, недоступна. Какое счастливое продолжение, если захватчик твоего тела тебя уже убил?
Я предложила ей написать письмо ее будущему ребенку. О том, как она к нему относится, ждет его и любит. Она сказала, что попробует, но пока не написала, – Инна замолчала.
Весь зал так же молча смотрел на нее. Переводчик с лектором перестали разговаривать и тоже чего-то ждали.
– У кого-нибудь есть вопросы? – спросила британка через переводчика.
Люди зашевелились – кто-то лишь поудобнее присаживаясь, но руки тоже тянулись.
– Какой у вас сеттинг?
– Был два раза в неделю, сейчас – один раз. Мы сидим лицом к лицу. Она один раз попробовала лечь на кушетку и больше не захотела. Сказала, что становится слишком эмоциональной, – ответила Инна.
– Как давно развелись родители?
– Более пяти лет назад. Она уже училась в институте, когда это произошло.
– Как клиентка это воспринимала?
– Она винила мать и начала деструктивные любовные отношения с «нарциссом».
– Какие у нее отношения с мужем?
Вопросы сыпались из зала. Инна не знала, заваливает она экзамен или нет, потому что не могла понять, проясняющие ли это вопросы или обвиняющие ее в некомпетентности.
– В целом гармоничные. Он шизоидный, и ему подходит ее сдержанность. У него есть младшая сестра, поэтому у него нет такого амбивалентного отношения к детям. Она росла у него на глазах, у них разница около шести лет.
– Спасибо за ваши вопросы! – лектор остановила их. – Какие есть идеи и интерпретации этого случая? – задала она опять вопрос залу.
Вновь потянулись руки. Люди, как один живой организм, смотрели, кто говорит, наклонялись и передавали микрофон, внимательно слушали и записывали. Ее захватила слаженность этого процесса.
– Спасибо за предоставленный случай. Вы дали нам, конечно, очень мало информации для анализа сновидения. Вы упомянули профессию мамы, и у меня возникла гипотеза. Каждый раз, когда у клиентов матери в помогающих профессиях, то это источник бессознательной зависти и ревности. Как история Мелани Кляйн и ее дочери, которая никогда не смогла простить матери, что другим детям та уделяла больше внимания, чем ей, что она не получила всей любви, которую хотела бы получить. И пусть это только фантазия, но очень реальная: что там происходит за закрытыми дверями, куда ей нельзя заходить? Поэтому, как мне кажется, важно прояснять отношения с матерью клиентки – чем больше она соединится со своими бессознательными чувствами, тем лучше она станет тестировать реальность и идентифицируется с более реальным образом матери. Например, женщины, которая все делала для своего ребенка, много работала и очень уставала, чтобы та ни в чем не нуждалась.
– Спасибо, – сказала ведущая через переводчика.
Она очень внимательно слушала, хмурилась и даже сняла свои поразительные круглые очки в полоску. Рисунок на них был как очень тонкая тельняшка, потому что состоял из белых и синих полосок. Но дужки и боковые части были красными или алыми, а может, малиновыми. Издали было не очень понятно.
Ее образ вообще был нетривиальным. Ярко-малиновый свитер под горло, массивное ожерелье из каких-то мелких частей, похожее на часть средневековой кольчуги, экспрессивные очки и короткая мальчишеская стрижка.
– Какой у вас к нам вопрос? В рамках представленного случая, конечно, – спросила британка.
– Как мне с ней работать? Сейчас это поддерживающая терапия, показанная беременным, снижение тревоги – и, в общем-то, все. Судя по сну, терапия неэффективна, а ее бессознательное деструктивное отношение к ребенку меня пугает, – сказала Инна.
– Какие у вас трансферентные чувства? – опять задала вопрос британка.
– Она в переносе, мне кажется, относится ко мне как к фигуре теплой матери, которой у нее не было. А я в контрпереносе чувствую сильную тревогу за нее. Думаю, что это ее чувство ужаса, которое она испытывает, потому что не может контролировать свою беременность и ребенка, – ответила Инна.
– Понимаю вас. Да. – Ведущая задумчиво крутила очки в руках. – Переводя на язык бессознательной психики, она в этом сне уже вступает в конкуренцию со своим будущим и внутренним ребенком, борется с ним за выживание. Будто если выживет он, умрет она – и наоборот. Это сложно. Но это процесс, изменение через кризис и символическую смерть. Этот сон может оплакивать ее прошлую, уже недостижимую жизнь и иметь очень косвенное отношение к беременности и реальному будущему ребенку. И если вы опасаетесь ее нестабильности и причинения вреда плоду, думаю, нет повода для беспокойства. Многим женщинам снятся подобные сны, и они нормально донашивают беременность и рожают здоровых малышей, – сказала британка.
Инна вздохнула с облегчением и уже собиралась встать и вернуться обратно в зал, как рука ведущей ее остановила.
– Давайте поблагодарим коллегу за представленный случай. Может, кто-то хотел бы поделиться чувствами или другими идеями о работе с этой пациенткой?
Опять потянулись руки.
– Спасибо за случай. Да, с беременными работать очень тяжело именно из-за невозможности интервенций и глубоких интерпретаций. Я хотел бы добавить, что, с точки зрения теории привязанности, она возникает не после рождения, а формируется у вашей клиентки уже сейчас. И вы совершенно справедливо переживаете из-за ее амбивалентных чувств. Но если смотреть в перспективу, если плод хорошо развивается и, кроме разрушительных фантазий, нет проблем, дальше все может быть лучше.
– Спасибо, – сказала Инна.
Эти слова подтвердили ее опасения.
– Мы заканчиваем, перерыв – час на обед. Но прежде чем все уйдут, я хочу еще раз напомнить, что всегда существует проблема представления случая. Мы вас просим сохранять конфиденциальность, не обсуждать это за пределами сегодняшнего дня и зала. Мир тесен. А мы несем ответственность перед своими пациентами. И приятного аппетита!
Через пятнадцать минут она уже сидела за столиком с коллегами по супервизорской онлайн-группе. Из-за того что семинары проводились в основном в гостиничных конференц-залах, проблем с обедами у них не было. Они просто шли в ресторан при гостинице, и, пусть кухня иногда оставляла желать лучшего, это было проще, чем искать что-то. Все изучали меню, а Инна быстро выбрала, что будет есть, и разглядывала их – людей, с которыми она уже год знакома, но еще ни разу не виделась. Надежда сидела прямо напротив нее. Она оказалась очень хрупкой и миловидной. Даже яркий макияж и алые губы ее сейчас не портили. Она была очень скромно одета – в черные брюки и черный свитер, и это уравновешивало остальное. Инна никогда не видела ее в полный рост, и поэтому могла только воображать, как та одевается. И в ее воображении это были такие же цыганские тряпки – яркие ткани и смелые фасоны. Ее позабавило то, как сильно она ошиблась. Но не во всех.
Татьяна из Москвы выглядела близко к ожиданиям Инны – робот в теле молодящейся женщины средних лет. Сегодня она была в блузке цвета кофе с молоком в мелкий белый горошек и белых брюках. Такой наряд был бы к лицу молодой девушке, но Татьяна ею давно не была и за время взросления еще набрала солидности килограммов десять. Поэтому молодежная прическа из длинных прямых волос и модные очки не скрывали ее возраст, а только подчеркивали, создавая диссонанс.
А вот Мария из Израиля выглядела ровно так, как Инна ее представляла. Взрослая, смуглая, в веснушках – даже на ее руках Инна видела веснушки! Хотя это был серьезный семинар, одета Мария была в джинсы, кроссовки и какую-то спортивную кофту. Для нее это было органично, но на общем фоне выглядело довольно странно. Инна скорее бы представила в таком наряде туриста с палками, гуляющего по лесу, чем психолога на международном семинаре.
– Инна, а вы выглядите совсем как девочка. Я думала, вы старше. Сколько вам лет, если не секрет? – спросила Мария.
– Мне тридцать. Действительно, это довольно частый вопрос. Даже очки не спасают, – улыбнулась Инна.
– Я так рада познакомиться со всеми лично! – сказала Надежда.
Их беседу прервал официант, который пришел принять заказ. Когда он ушел, беседа перетекла совсем в другое русло.
– Коллеги, вы когда-нибудь спрашиваете у своих клиентов об их любимой сказке или мультике в детстве? – спросила Татьяна.
– Специально – нет, но иногда они сами рассказывают, – ответила Надежда.
– А что? – спросила Инна заинтересованно.
– Я недавно прочитала книжку профессора Решетникова, так вот он дает любопытную точку зрения на то, что, возможно, любимая сказка детства выстраивает весь жизненный сценарий человека.
– Как это? Нравился Питер Пэн, а потом всю жизнь летаешь неприкаянно и не можешь повзрослеть? – спросила Надежда с улыбкой.
А Инна сидела с неожиданно серьезным выражением лица и внимательно слушала.
– Не совсем, – ответила Татьяна. – Сказка – как базовая история, но клиент ее может помнить по-своему и идентифицировать себя не с главным героем. Если говорить о Питере Пэне, это может быть девушка, которая чувствует себя Венди, старшей сестрой, которая обязана опекать непутевых родственников.
– Да, я читала об этом, – сказала Надежда. – Это исследование какого-то иностранного профессора. Он преподавал и давал студентам задание написать сюжет своей любимой сказки детства. Выбрать героя, а потом найти оригинал сказки. Так как в сказках есть множество редакций и они могут существенно меняться от региона к региону, то это важно. А потом сравнить свою сказку и оригинальную – и все, что невпопад, будет являться привнесенной проекцией и внутренним конфликтом человека.
– Да, там это было. Это понятно, что если нам всем четверым сейчас прочитать одну и ту же сказку, то мы акцентируем внимание на разных вещах, нас заденет разное и идентифицируемся мы с разными героями. Я о другом: рассказывать через сказку о себе гораздо проще. Вот что ценно.
– Как неожиданно, что ты начала об этом, – сказала Инна, обращаясь к Татьяне. – Моя клиентка, которую я сейчас супервизировала на последней встрече, рассказывала мне, что ее любимый мультик детства – «Красавица и чудовище». Не сказка, но принцип тот же. Не буду рассказывать подробности – мы в общественном месте, и это будет неэтично…