– Ничего особенного.
– А как Эсме? – безразличным тоном поинтересовался Кван.
– Хорошо.
Брат явно ждал продолжения.
– Она не вернется. Сняла квартиру возле ресторана, ей там больше нравится, чем у меня.
– А ты как к этому относишься?
– Хорошо отношусь. Все отлично.
Ему вовсе не хотелось чувствовать себя отлично. Испытав тяжелое эмоциональное потрясение от потери, он доказал бы себе, что способен любить, а значит, мог бы удержать Эсме.
Ничего подобного. Все именно отлично.
– Хочешь, я приеду? – спросил Кван. – Можем завалиться куда-нибудь: снимем девчонок, сходим на налоговую конференцию или еще что-то придумаем.
– Спасибо, не надо.
Он не хотел даже на налоговую конференцию. А при одной мысли «снять девчонок» голова разболелась еще сильнее.
– Точно?
– Да.
– Ладно, как хочешь. Надумаешь, звони в любое время. Если не смогу ответить, то обязательно перезвоню.
– Мог бы и не говорить. Я знаю.
На Квана всегда можно было положиться.
– Просто напомнил. Ладно, давай тогда. Пока, братишка.
– Пока.
Закончив разговор, Кай оглядел пустой кабинет, сделал шаг и чуть не растянулся на полу. Тяжело вздохнув, он встал на одно колено и начал завязывать шнурок. Тот никак не завязывался.
Да что со мной такое? Точно, грипп!
Устав бороться с непослушным шнурком, Кай снял туфли и вышел из здания, держа их в руке. Придется идти домой пешком. В таком состоянии нельзя садиться за руль.
Путь оказался долгим. Идти босиком было неудобно. Прохожие замедляли шаг и глазели. Сегодня Кай не чувствовал себя терминатором. С ним что-то было не так. Он добрался до дома потный, умирая от жажды и мечтая о душе, но, когда распахнулась дверь, остановился на пороге, не решаясь войти. Голова болела, сердце выскакивало из грудной клетки, желудок сворачивался в узлы. В доме было темно, и стоял тошнотворно затхлый дух. Что за чушь? Утром все было в порядке. Или он ничего не заметил, потому что думал о несчастьях, которые могут приключиться с Эсме?
Кай сел на бетонную ступеньку и вытер рукой липкое, потное лицо. По-видимому, это какой-то особо тяжелый вид гриппа. Он изнемогал от усталости и засыпал на ходу. Нет, сначала надо принять душ и проветрить дом, избавиться от мерзкого запаха плесени. Наверное, в мусорном ведре сгнил какой-то экзотический фрукт, и теперь по всему дому летают ядовитые споры.
Сцепив зубы, он поднялся, вошел в дом и бросил туфли на пол. Тяжелый затхлый воздух не давал дышать. Точно, споры плесени.
Кай решительным шагом направился в кухню и заглянул в мусорное ведро. Пусто. Чертовщина какая-то! Он обыскал кухню: не притаился ли мерзкий гниющий фрукт где-нибудь в шкафчике, но ничего не нашел.
Вокруг царила безупречная чистота, все стояло на своих местах. Единственным нарушителем порядка был недопитый стакан воды, оставленный Эсме на столешнице. Кая бросило в жар. Увидев свою собственную руку, потянувшуюся к стакану, Кай остановил ее, сжал в кулак и попятился. Он не хотел ставить ее стакан в посудомоечную машину, как обычно. Пусть себе стоит.
Нечем дышать!.. Он прошелся по дому, открывая все окна и двери. Не помогло. Тошнота стала невыносимой, и он скорчился над унитазом. Облегчить желудок не вышло. Надо просто лечь и уснуть. Господи, весь потный. Каким-то чудом удалось принять душ, не покалечившись, после чего он надел вывернутый наизнанку свитер (чтобы швы не давили) и спортивные шорты. Хотелось укрыться, натянуть на себя тяжелые одеяла. Но когда пришло время ложиться в кровать, его как будто заклинило. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Это конец. Эсме больше никогда не будет спать в его постели. Обнаженная Эсме никогда не впустит его в себя, не прильнет к нему и не прошепчет его имя. Не будет лежать на нем, как ленивец на стволе дерева, теплая и совершенная. Никаких больше улыбок Эсме – ни ночью, ни утром. Никогда.
Кай стянул с кровати плед, завернулся в него и рухнул на диван в гостиной. Черт, на этом диване они занимались сексом. И на пушистом зеленом ковре. Везде. А на журнальном столике стоит еще один стакан с водой. От Эсме не спрячешься. Да и надо ли прятаться?.. Голова раскалывалась.
Он натянул плед на лицо. И вдохнул запах Эсме. Он испугался, что тошнота усилится, но неожиданно все тело расслабилось. Ему показалось, что он в раю. Закрыв глаза, он представил, что девушка лежит рядом, и провалился в сон. Слава богу, что есть этот гребаный плед. Он не будет его стирать.
Кай просыпался через неравные промежутки времени: в 12.34, в 3.45, в 6.07 и в 11.22, а затем в 2.09. Последнее число показалось ему неправильным, и он долго щурился на телефон, как вдруг в дверном проеме вырос Кван – в джинсах и застиранной черной футболке.
– Что здесь происходит? Ты что, спалил пиццу в духовке? Зачем ты пооткрывал все окна? – спросил брат, окинув взглядом раскиданные туфли, распахнутые окна и скукожившееся на диване жалкое подобие человека.
Кай сел, но от резкого движения кровь отлила от головы, и пришлось опереться на спинку дивана.
– Здесь был какой-то странный запах.
– Ты не заболел?
Кай потер ноющие виски.
– А ты разве не в Нью-Йорке?
Кван разулся, быстрым шагом пересек комнату и приложил ладонь ко лбу брата.
– Я решил неотложные дела вчера, а остальное перенес на более позднее время. Переживал за тебя из-за разрыва, да еще годовщина смерти Энди скоро.
– Я просто подхватил вирус, – оттолкнул братскую руку Кай. – Возвращайся в Нью-Йорк. У меня все хорошо.
Черт, годовщина. Кая прошибло холодным потом, сердце застучало как бешеное. Он сознательно старался об этом забыть, поскольку ненавидел такие вещи. Тем более – круглая дата. Будет церемония, монахи, песнопения, фонтаны слез. Голова сейчас взорвется.
Кван нахмурился и вновь потрогал его лоб.
– Какой вирус летом? У тебя нет температуры.
– Значит, это начальная стадия, без температуры, – пробормотал Кай.
Даже говорить было больно.
Кван присел на журнальный столик и стал вглядываться в лицо брата, как астролог, читающий по звездам. Устраиваясь поудобнее, он чуть не задел стакан с водой и хотел его убрать.
– Не трогай! – воскликнул Кай.
– Почему? – удивленно моргнул Кван.
– Пусть стоит.
Кван перевел взгляд со стакана на лицо брата. До него наконец дошло.
– Вот в чем дело! Ее стакан!.. Послушай, ты меня пугаешь. Надеюсь, ты пока еще не подглядываешь за ней с биноклем и не звонишь по ночам – убедиться, что она спит одна?
– Разумеется, нет.
Какого дьявола она должна спать не одна? Он что, имеет в виду другого мужчину?.. Как же он сам не догадался?!
– Не вздумай этим заняться, – добавил Кван, – а то еще скажешь, что я посоветовал.
– И не собирался, – пробубнил Кай.
Кван кивнул, вытащил из кармана мобильный и запечатлел брата.
– Что ты делаешь?
– Отправил Вай фото твоего нового имиджа – с бородой. Ты сейчас похож на Годфри Гао.
Кай закатил глаза и потер щетину. Он не помнил, когда брился. В последние дни в голове все смешалось.
– Я не шучу. Посмотри на себя. – Кван показал ему снимок.
Кай решил, что он похож скорее на наркомана, чем на актера. С другой стороны, брату виднее.
Вай ответила немедленно: «Ой, мамочки! Скажи, пусть так и ходит. Р-ррррр!»
Кай скорчил рожу и почесал затылок.
– Мне не нравится, когда родная сестра на меня рычит.
Кван хохотнул, но тут же посерьезнел.
– А что, разрешается только Эсме?
Кай подумал и мрачно кивнул. Привлекательность, сексуальность, желание… все вращалось для него вокруг одной точки – Эсме.
– Знаешь, я долго думал о твоих словах на свадьбе Майкла, что ты ее не любишь, и прочее… Может, и так, не знаю, но все это… – Кван обвел руками комнату: открытые окна, пылящийся на столе стакан с водой и скрутившегося на диване Кая, – уперся локтями в колени и нагнулся к брату, – …говорит о том, что тебе грустно.
Что за чушь он несет?
– Ничего подобного, – поморщился Кай. – У меня грипп.
Кван повертел головой из стороны в сторону, пока не хрустнула шея.
– Ты ведь сам знаешь, такое бывало с тобой и раньше. Предсказуемое поведение.
– Ну да, я уже болел гриппом.
– Я говорю о реакции на потерю, – сказал Кван, сверля его взглядом.
Кай напрягся всем телом.
– Я не… я…
– Помнишь, мама с папой развелись, когда мы были маленькими? – тихо спросил Кван.
– Смутно. Он жил с нами, а потом ушел. Я не особо переживал, – пожал плечами Кай.
– Допустим, не переживал. Только ты прекратил разговаривать и стал таким неуклюжим, что две недели не ходил в школу.
Губы Квана тронула ироничная усмешка.
– Я запомнил, потому что некому было с тобой сидеть, и я тоже оставался дома. Делал рамен[4] в микроволновке, а ты плакал, потому что я не умел варить яйца всмятку, как мама.
– Не помню ничего такого.
Все, что помнилось, было каким-то бесцветным. Ему велели обнять папу, и тот ушел навсегда. Обняв человека, который был для него всем, он ничего не почувствовал.
– Наверное, ты был слишком мал. А после похорон Энди? Помнишь?
По спине пробежал холодок, и Кай отбросил одеяло, внезапно почувствовав желание освободиться. Надо почистить зубы, принять душ, закрыть окна. И поставить стакан в посудомойку. Нет, стакан пока не надо.
– Да, помню. Все было хорошо. Я ничего не чувствовал. Давай не будем об этом.
– Почему?
– Нет смысла. Я ничего не чувствовал тогда и ничего не чувствую сейчас.
Каменное сердце не может разбиться, оно слишком твердое.
– Я как терминатор с программным управлением.
– Что за глупости? – закатил глаза Кван. – Ты утверждаешь, что не способен любить? Но меня-то ты любишь!
Кай наклонил голову набок. Это никогда не приходило ему в голову.
– Ну, докажи мне обратное, – решительно сказал Кван. – Попробуй.