— Любит, — согласилась Евгения и добавила негромко — пока не узнал о матери…
— Перестань! Галина совсем опустилась в своем кабаке. Толку от нее не было бы никакого.
— Разумеется. Но мне кажется, ты зря тратишь силы. Дети не останутся с тобой. Слишком долго они находились в руках Марты.
Андрей встал с кресла и прошелся по комнате.
Ему не хотелось делиться с Евгенией своими планами. Она знает часть их, играет в них свою роль, и — довольно.
Он покосился на Евгению, занятую белым котом, и внутренне содрогнулся. Как резко она сдала за последнее время. В считанные недели превратилась в старуху. Как все-таки коварна природа, лишив женскую красоту совершенства. Она дает женщине возможность привлекать мужчин лишь до того часа, пока та в состоянии родить ребенка. Но вот наступает день, когда запас отпущенного ей времени исчерпан и красота рушится в одночасье, словно краска ссыпается с дряхлого холста. То, что еще вчера сочилось жизнью и манило, теряет форму и цвет и, кажется, разрушается прямо под твоими пальцами.
Как ей, интересно, живется в этой высохшей оболочке? Или вместе с телом высохли и ее желания?
Андрей чувствовал себя моложе Евгении лет на десять, не меньше. Мимоходом он заглянул в зеркало: так и есть. Он еще выглядит вполне молодцом, да и сил у него достанет от души осчастливить самую ненасытную молодуху.
— О чем ты думаешь? — спросила вдруг Евгения.
— Я… — Андрей растерялся.
— У тебя такое лицо, будто ты хочешь кого-нибудь зарезать.
Она смотрела на него без тени улыбки, в глазах вздрагивала и гасла знакомая недобрая искра.
— Ты ведь не любишь этих детей, правда? — ревниво спросила Евгения. — Тебе ведь нужно совсем другое…
— Вот видишь, ты и сама знаешь.
— Знать-то знаю, но не пойму — зачем? У тебя все есть: деньги, власть. Куда ты нацелился?
Неужели решил податься в политику?
— Боже упаси. — Он замахал руками и засмеялся. — Там столько неприятных обязанностей.
Нет, это не по мне. Мне достаточно Осетрова.
Приобрести собственного депутата гораздо менее накладно, чем самому тащить весь этот воз.
— Тогда что?
— Я старый человек, — улыбнулся Андрей. — Я многое видел и у меня действительно есть все, что душе угодно. Но за спиной осталось нечто такое… — Он задумался. Стоит ли говорить ей?
Тем более столько лет прошло… — Помнишь того типа, который шатался в лесу возле нашего дома?
Мы еще устроили на него настоящую охоту…
— Тот самый, который увел твою жену? Ты так рьяно искал ее тогда…
— И не потому, что мне во что бы то ни стало нужно было вернуть жену, — усмехнулся Андрей.
— Неужели?
— Этот человек умел нечто такое… Даже не знаю, как сказать. Он творил чудеса.
— И что? — не поняла Евгения.
За много лет она привыкла, что все желания и притязания Андрея были земными, касались тех благ, которые она звала материально-утробными.
А тут вдруг чудеса какие-то и взгляд отрешенный… Недавно ей попался журнал, где она прочитала, что с годами мужчины превращаются в женщин. Происходят необратимые изменения в организме, количество мужских гормонов сокращается, зато растет число гормонов женских.
Поэтому они становятся менее жесткими, слезливыми и сентиментальными. Здесь бы и обрести гармонию со своей половиной, но с подругой творится та же ерунда: у нее плодятся мужские гормоны и сокращается число женских. Она уподобляется мужчине — становится бесчувственной и грубоватой. Евгении такой пассаж показался весьма забавным, но если послушать Андрея, то и вправду можно решить, что он превращается в бабу. Вот и на чудеса потянуло.
— Женя, ты не представляешь что это такое. Я не смогу объяснить тебе. Это как перелом в жизни. Ты знаешь, что такого не бывает, не должно быть. А оно берет и.., совершается на твоих глазах. Что-то случается. И тебе уже не забыть…
— Ты наслушался историй Марты о том, как он гасит свечу на расстоянии? Сходи в цирк. Там и не такое увидишь. Я не понимаю, как ты, человек здравомыслящий…
— Ты не все знаешь. Однажды я встретил его… Тип, шатающийся вокруг дома, да еще пристающий с разговорами к жене, не давал мне покоя. Если бы кто-то из местных, я бы махнул рукой. Но парень был из Москвы, а значит его не обведешь вокруг пальца как здешних. Да и что ему могло быть нужно от Марты? Если обычный стукач, зачем ему плести небылицы про Бога и про этот необыкновенный знак… Я пропадал в лесу несколько вечеров. Ружье висело на плече, и рукой я придерживал ствол, чтобы было сподручнее вскинуть в любую минуту. Я звал его «сказочником» и убеждал себя, что он просто морочит голову людям. Как твой Сенечка. Хотя до такого и Сенечка бы не додумался: Бога он лицезрел, видите ли, и мало того, Господь сподобился оставить ему на бумажке автограф, взглянув на который люди сходят с ума…
— Что-то я не понимаю, какой автограф? — перебила Евгения.
— Знак, начертанный на клоке бумаги. Если ты достоин — знак наделяет тебя необыкновенными способностями. Если нет — сводит с ума или убивает…
Евгения рассмеялась. Хохотала до слез, бормоча извинения, а потом сказала:
— Вот ведь что значит всю жизнь людей дурить! Сам в чудеса верить начинаешь! Прости, но…
— Ты помнишь того человека, которого я нашел как-то в запертой больнице?
Евгения наморщила лоб и помотала отрицательно головой: нет, она ничего не помнила. Она хранила свои воспоминания о той поре, свои радости. Явь и наркотический бред переплелись настолько плотно, что теперь трудно вычленить какой-то отдельный эпизод…
— Я тоже тогда смеялся. Но помнил о реальном человеке, неизвестно как оказавшемся в запертой больнице. Он действительно был совсем плох.
Только вряд ли крыша у него поехала оттого, что взглянул на какую-то там бумажку. Скорее отчего-то другого. Но это был довольно редкий случай безумия, об этом я могу сказать как врач… В тот вечер нас было пятеро, мы рассредоточились и прочесывали лес. Наверно, он шел за мной по пятам. Или все время был где-то поблизости. Я чувствовал это.
Его подвела ветка. Услышав хруст, я мгновенно вскинул ружье. Мы молча смотрели друг другу в глаза. Мне не понравился его взгляд. Хилый, ободранный, безоружный, он смотрел на меня снисходительно, как на слабого. И была в этом взгляде непоколебимая уверенность в своем праве. Но все это я потом осознал. А тогда лишь усмехнулся: забавный малый. Опустил ружье, схватил его за руку и легко заломил назад. И вот тут-то и случилось… Чудо. Как сейчас помню это чувство: нереальности происходящего. Он ничего не говорил, даже не смотрел на меня, а потому какой-то гипноз или внушение сразу же исключаются. Представляешь себе фотографию — множество точек, да? Если ее увеличивать, расстояние между точками тоже увеличивается. Вот такая штуковина случилась в тот день с пространством вокруг меня…
Когда я опомнился, он стоял от меня уже метрах в десяти. Не прятался, не бежал. Стоял и смотрел.
Ружье, отброшенное на несколько шагов, было переломлено пополам. Я был потрясен, ноги стали ватными. Но все-таки смог дойти до ружья. Патронов в нем не было… Я не верил тогда в чудеса. Я твердо знал, что любая нечисть гибнет от пули. Быстро вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Выстрелил еще и еще. Но…
Он даже не шелохнулся. И все так же смотрел… А потом шагнул за дерево и пропал, как в воду канул…
Евгения смотрела на Андрея затаив дыхание.
И вовсе не потому, что рассказ ее заинтересовал.
У Андрея на лбу выступили мелкие капельки пота и поза выдавала необыкновенное напряжение.
— Так дети только предлог? Тебе нужен он…
Хочешь получить автограф Господа? — Она поджала губы.
Андрей вздохнул, воспоминание схлынуло.
— Теперь понимаешь, почему я не хотел рассказывать?
— Потому что я сочту это твоим новым изобретением, чтобы дурачить народ.
Он усмехнулся.
— А я уже настолько стар, что хочу чуда, — развел он руками. — Я найду его. Сына Галины он назвал своим именем. Данила. Наверно мальчик ему дорог. А если так, он придет за ним. Обязательно придет. А пока мы займемся остальными детьми. Я послал Вадима за Полиной…
Евгения вздернула брови.
— Как ты нашел ее?
— Совершенно случайно…
Глава 19
Утром Виктория, наспех позавтракав с Полиной, объявила ей выходной и, стараясь ничем не выдать своего волнения, выпроводила домой. К матери она добралась лишь к обеду. Дина возвращалась из столовой в сопровождении двух молодых девушек, оживленно болтая. Завидев Викторию, она избавилась от своих попутчиц и направилась к ней.
— Пойдем. — Дина повела ее к лестнице мимо лифта. — Со вчерашнего дня не выношу замкнутого пространства.
Вниз спустились молча, выбрали на улице самую отдаленную скамейку, и только тогда Дина заговорила, упреждая вопросы дочери.
— Признаю, мы его недооценили, — сказала она. — Здесь все думают, что я истеричка. Тебе еще предстоит поговорить с врачом, сама услышишь. Но я твердо уверена, что вчера меня хотели… В общем он решил от меня избавиться, — она развела руками.
Мать говорила быстро и нервно. Виктория старательно кивала головой, давая понять, что перед ней не нужно оправдываться.
— Нам прислали цветок, — сказала она, сжимая руку матери.
Дина замерла. Закрыла глаза, тяжело вздохнула.
— Значит — правда. Очень хотелось надеяться, знаешь ли, что мне все померещилось. Но выходит — ни малейшей надежды нет.
Дина сжала кулак и принялась стучать по колену. Виктории пришлось взять ее за руки и слегка встряхнуть.
— Ты знаешь, — Дина подрагивала, — трудно привыкнуть к мысли, что кто-то подписал тебе смертный приговор. Особенно, если это Вадим.
Нам нужно уехать. Куда-нибудь далеко, лучше всего — за границу… Тебе нельзя оставаться здесь одной. Ты ведь понимаешь?
— Конечно, мама, мы уедем. Нужно бросить все и бежать прямо сегодня. Может быть, даже сейчас. Кредитка у тебя с собой. Если ты переоденешься и мы пойдем прогуляться налегке, без вещей, никто ничего не заподозрит. Доберемся до аэропорта. Улетим в Москву, снимем квартиру, дождемся визы…