На следующий день скончался мой слуга Олуф Андерсен, прослуживший мне верой и правдой семь лет, а вслед за ним — Петер Амундсен.
21 апреля ярко светило солнце и некоторые больные сползли с коек, чтобы погреться. Но из-за крайнего истощения некоторые потеряли сознание. Солнце им не помогло, а мне стоило немалых усилий затащить их обратно и уложить каждого на его койку.
25 числа начался прилет диких гусей, и это нас очень обрадовало, ибо появилась надежда, что скоро наступит лето. Но и здесь нас ожидало разочарование: холода продержались еще долго.
4 мая. К этой дате скончалось много других членов команды, и теперь никто уже не мог слезть с койки, кроме меня и поваренка, который еще был в состоянии кое-что делать. В тот день умерли Андерс Марстранд и Мортен Марстранд, оба давно болели.
7 мая немного потеплело, и мы, трое несчастных, еще сохранивших хоть немного сил, сумели похоронить мертвецов. Но из-за крайнего истощения это было для нас так тяжело, что мы не могли доставить тела до места погребения иначе как на маленьких салазках, на которых зимой возили дрова.
10 мая. В предыдущие дни держались сильные морозы. Это очень нас ослабило и во многом стесняло. Но в тот день погода была ясная и прилетело много гусей. Мы подстрелили одну птицу, и этого нам хватило на два приема пищи. К этой дате нас осталось в живых 11 человек, считая больных. На следующий день было очень холодно и мы неподвижно лежали на койках, так как страшно ослабели и не могли выйти на мороз; наши конечности одеревенели и, казалось, вот-вот треснут от холода.
На следующий день скончались плотник Йенс Йоргенсен и Свен Марстранд. Одному Богу известно, сколько трудностей нам пришлось перенести, пока мы их похоронили. То были последние тела, которые мы предали земле.
16 мая скончался новый шкипер Йенс Хендриксен, а 19 числа за ним последовал Эрик Хансен Ли. Он всегда был очень работящим и дисциплинированным, никого ни разу не обидел и ни разу не подвергался наказаниям. Ли вырыл много могил для других, но ему никто уже не мог отдать этот долг, и он остался непогребенным.
22 мая была самая солнечная и ясная погода, какую только можно просить у Бога, и по его милости к нашему кораблю подошел гусь, в которого за три-четыре дня до этого мы стреляли, причем ему оторвало лапу. Мы поймали и сварили эту птицу и питались ею два дня.
До 28 мая не случилось ничего, о чем бы стоило писать. Мы, семеро несчастных, еще остававшихся в живых, лежали пластом и грустно взирали друг на друга, уповая на то, что скоро растает снег, а лед унесет.
Что же касается симптомов обрушившегося на нас недуга, то они были необычны и нам неизвестны. Все конечности и суставы сводило, и это причиняло такую острую боль, как будто в них всаживали тысячи ножей. Кожа принимала такой же синевато-коричневый оттенок, как у синяков под глазами, и во всем теле ощущалась невероятная слабость. Ротовая полость была в ужасном состоянии: все зубы расшатались, и мы не могли принимать пищу[37].
Когда все мы валялись на койках в таком ужасном состоянии, скончались плотник Педер Нюборг, Кнут Лаурицен Скуденес и поваренок Йорген. Их трупы остались в рулевой рубке. Некому было ни похоронить тела, ни бросить их за борт.
4 июня, в Троицын день, в живых, не считая меня, осталось только трое, и все мы лежали пластом, не в силах оказать помощь друг другу. Желудок был в порядке и требовал пищи, но зубы настолько расшатались, что мы не могли жевать. Труп поваренка лежал возле моей койки, а тела трех других — в рулевой рубке. Двое людей были на берегу и с радостью вернулись бы на корабль, но у них не было сил это сделать. Уже четыре дня нам нечем было поддерживать свои силы. Тут я совсем потерял надежду и уповал лишь на то, что Господь положит конец моим мучениям. Полагая, что мне уже не придется больше писать в этом мире, я вывел следующие строки:
«Поскольку я уже более не надеюсь остаться в живых на этом свете, во имя Господа прошу всех христиан, которым случится побывать в этих краях, чтобы предали земле мое бренное тело вместе с телами всех тех, кого они здесь найдут. И да ниспошлет им за это награду наш Отец небесный. И, далее, прошу переслать этот журнал моему всемилостивейшему повелителю и королю (ибо все, что здесь написано, истинно), чтобы моей несчастной жене и детям была оказана милость в награду за мои тяжкие лишения и жалкую смерть. Кончая на этом, я прощаюсь со всем миром и вручаю свою душу в руки Божьи.
8 июня. Я не мог больше выносить зловоние, исходящее от трупов, и, напрягая последние силы, сполз с койки, считая, что безразлично, где и в каком окружении умирать. Ночь провел на палубе, прикрывшись одеждой умерших. На следующий день, когда двое оставшиеся на берегу увидели меня живым (я тоже считал их погибшими), они подошли по льду к кораблю и помогли мне сойти на берег.
Некоторое время мы жили на берегу, под кустом, и днем жгли костер. Ползая у костра, иногда находили какую-нибудь травинку, выкапывали ее и обсасывали корень. Это помогло нам. Теперь с каждым днем становилось все теплее, и мы начали поправляться. Но, пока мы жили на берегу, матрос-парусник, остававшийся на корабле, скончался.
18 июня. После того как лед отнесло от корабля, мы сняли с «Лампрея» сеть для лова камбалы и поставили ее во время отлива, не замочив ног. В очередной прилив мы с Божьей помощью поймали шесть больших форелей, которые я сам сварил. А двое других пошли на «Лампрей» за вином, которое мы давно не пробовали, так как нам было не до того.
Теперь у нас каждый день была свежая, вкусно приготовленная рыба. Это нас очень поддержало, хотя мы не могли есть саму рыбу, а пили только бульон и вино. Постепенно мы несколько оправились. Через некоторое время принесли с судна ружье и стали стрелять птиц. Пища наша значительно улучшилась. С каждым днем силы прибывали и здоровье восстанавливалось.
26 июня мы начали стаскивать «Лампрей» с берега, чтобы подвести его к кораблю, и принялись за изготовление парусов, вкладывая в эту работу все свои силы. Но тут возникли серьезные трудности, и мы испытали немалое волнение, так как зимний прилив закинул «Лампрей» далеко от воды. Поэтому нам пришлось снять с судна весь груз, а затем ждать высокой весенней воды, чтобы стащить его в море. Но в конце концов мы в этом преуспели и поставили «Лампрей» рядом с «Уникорном».
Поднявшись на «Уникорн», мы сбросили в море все трупы, которые к тому времени порядком разложились. До этого мы не могли ни ходить по кораблю, ни заниматься там каким бы то ни было делом из-за страшного зловония. А ведь нам нужно было перенести с «Уникорна» на «Лампрей» продукты и другие предметы первой необходимости, без которых нельзя совершить плавание через океан.
Только 16 июля нам удалось поднять паруса и покинуть эти места. Погода была такой же теплой, как и у нас в Дании в это время года. Но здесь тучами носились комары, и в безветренную погоду от них не было спасения. Перед отплытием я проделал несколько отверстий в корпусе «Уникорна», чтобы с приливом он наполнялся водой и таким образом всегда оставался на грунте в этой гавани, которую я назвал бухтой Йенс-Мунк.
17 июля нам встретились мощные льды, и мы то подплывали к их кромке, то удалялись от нее. Позднее нас затерло, и судно дрейфовало несколько суток. 20 июля во время ледового дрейфа к кораблю приблизился огромный белый медведь. Завидев нас, он побежал по льду, а затем бросился в воду, преследуемый большой собакой, которую я взял с собой. Собака, сбежав с корабля, заблудилась и не вернулась, хотя пару дней до нас еще доносился ее вой.
22 июля разразился сильный шторм, и судно дрейфовало с большой скоростью. Каждый раз оно ударялось о льды с такой силой, как будто натыкалось на подводные скалы.
26 числа мы освободились из ледового плена, и я взял курс на восток, стараясь пройти между льдами и находившейся к югу землей. Так мы лавировали в течение трех дней, пока я не убедился, что нет надежды обойти лед с юга. Тогда 29 июля я взял курс на северо-запад, а на следующий день нас опять затерло во льдах.
Так мы ходили по этому заливу, где господствовали туман, штормы и льды, пока 14 августа не подошли наконец к входу в Гудзонов пролив. Но в проходах между островами Дигс было так много льда, что нам не оставалось ничего иного, как забросить якорь на льдину. 15 августа выпало много снегу, и дикие гуси начали поспешно возвращаться на юг.
Держа курс на восток, мы вышли Гудзоновым проливом в открытое море, где нас встретили шторм и гроза. 4 сентября начался проливной дождь и ветер, достигавший силы урагана, так что нам пришлось беспрерывно откачивать воду. К вечеру ветер начал постепенно стихать. Вконец измотавшись при откачке воды, мы шли всю ночь без парусов, чтобы хоть немного отдохнуть, когда удавалось отойти от помп. 11 сентября снова разразился шторм и наш фок сорвало. Нам стоило немало труда, чтобы втроем установить его на место, когда судно было уже наполовину заполнено водой.
13 сентября, по моим расчетам, мы были на долготе Шетландских островов, как вдруг показался корабль. Мы подошли к нему так близко, что мне удалось переговорить с находившимися на борту людьми, и я попросил их оказать нам помощь. Но, хотя я дважды ставил свое судно рядом с этим кораблем, его экипаж не мог нас выручить — такой силы достиг ветер.
Так бились мы до 20 сентября, когда показались берега Норвегии. К вечеру следующего дня мы вошли в бухту, где бросили якорь. Но пришвартоваться не удалось, ибо у нас не было лодки, с которой можно было бы перебросить швартов на берег. Позднее вечером случайно появился какой-то крестьянин, и мне удалось заставить этого человека подойти к судну на лодке и помочь забросить швартов на берег лишь после того, как я пригрозил пристрелить его.
Наше судно было теперь в безопасности, и мы наконец вернулись в христианскую страну. От столь великой радости слезы хлынули из наших глаз, и мы возблагодарили Господа, по чьей милости испытали такое счастье в конце нашего плавания.