.
4 сентября стоял густой туман, и мы непрерывно занимались промерами. Вечером началось сильное волнение, а когда к тому же подул ветер, все море покрылось пенящимися валами. И словно для того, чтобы устроить настоящий шторм, всю ночь гремел гром и сверкала молния, шел снег или дождь и ревел ветер. Ничего подобного мне ранее видеть не приходилось. Мне довелось плавать по разным морям, но самыми опасными были эти воды. Я по-настоящему испугался, что из-за страшной килевой качки судно пойдет ко дну. При буйном разгуле ветра и волн нас так качало, что пришлось приложить немало усилий, чтобы закрепить все предметы в трюме и на палубе.
5 числа утром ветер продолжал неистовствовать с той же яростью. После полудня он переменился на северо-западный и показал все свое коварство, обрушившись на море с дикой разнузданностью. Никому из нас ранее не приходилось видеть столь сильного волнения. Наше судно так швыряло и раскачивало с борта на борт и с кормы на нос, что мы оказались в самом плачевном состоянии в этих неведомых водах.
К 8 часам вечера шторм утих, и этой ночью мы смогли хоть немного отдохнуть, после того как 30 часов никто из нас не сомкнул глаз. Если бы Бог не сжалился над нами и шторм по-прежнему надвигался на восток, все мы погибли бы.
6 числа весь день наводили порядок на судне. Пришлось заняться и хлебом[43], так как вопреки всем усилиям между палубами скопилось много воды. Она попала в трюм и в кладовую, где хранился хлеб, ибо качка была столь безжалостной, что мы поистине испытали то же, что Иона, находясь во чреве кита.
В этот вечер тяжело заболел наш боцман. Он терял сознание три-четыре раза, и мы опасались, что настал его конец.
11 сентября утром я отправился в лодке к берегу и, сойдя с нее, послал людей к скалам для промеров. На островке, где я очутился, ничего полезного из того, что, мне думалось, можно легко там найти, не оказалось. Не было здесь ни щавеля, ни иных трав, которыми я надеялся облегчить положение больных.
12 сентября утром поднялся сильный юго-восточный ветер, дувший частично с берега. Судно начало дрейфовать, ибо дно здесь было мягким и илистым. Поэтому нам пришлось сняться с якоря и поднять паруса. Пока большинство матросов поднимали марсели, те, которым была доверена забота о судне, допустили, чтобы оно наскочило на скалы. Это произошло только из-за преступной беспечности, так как никто не следил за ходом судна и не делал промеров, хотя всю ночь мы не теряли землю из виду и берега можно было бы различить и теперь, если бы людей не ослепило зазнайство и каждый не отстаивал с упорством свое мнение, противоположное тому, которого придерживался другой. Первый же удар пробудил меня от глубокого сна. Выскочив из каюты и увидев, какой опасности мы подвергаемся, я прежде всего подумал, что меня разбудили, чтобы подготовиться к переходу в иной мир.
Подавив охвативший меня гнев и отвергнув неуместные советы наказать виновных, я отдал распоряжения, необходимые, чтобы сняться с этих скал или камней. Прежде всего мы обстенили все паруса, но это не помогло, и судно стало еще сильнее бить о камни. Тогда мы быстро убрали паруса и, проделав отверстие в корме, протянули канат через каюту к кабестану на носу, а затем отдали якорь, чтобы поднять кормовую часть судна. Я приказал выкачать всю питьевую воду из трюма и намеревался поступить так же и с пивом.
Другим матросам я велел перебросить уголь, что было выполнено быстро и успешно. Мы уложили в бухты все наши канаты и бросили их в баркас. Судно уже било о скалы с такой силой, что мы видели плывущие мимо куски его обшивки. Затем все мы, сколько нас могло тут уместиться, налегли на кабестан, да так дружно, что трос лопнул. Оставшись без якоря, мы как можно скорее поставили другой. Нам еще не удалось выяснить, открылась ли в судне течь или нет, но всем казалось, что ему нанесена смертельная рана. Поэтому мы перенесли в лодку плотничий инструмент, две бочки — одну с хлебом, другую с порохом, — шесть мушкетов с фитилями и кремнем, рыболовные крючки и лески, вар и конопать, короче, все, о чем были в состоянии вспомнить в столь бедственном положении. Все это мы переправили на берег, чтобы хоть на несколько дней продлить нашу жалкую жизнь.
Судно било о скалы уже пять часов, за это время оно получило сотню ударов. Каждый раз нам казалось, что это последний удар, который оно в состоянии еще выдержать. Наконец по милости Божьей судно перебросило через скалы, но мы еще не знали, какие пробоины оно получило. Всех пришлось послать к помпам, и, когда они заработали, мы увидели, сколько воды протекло в корпус. Мы обнаружили значительную течь, но возблагодарили Господа за то, что дело не обернулось еще хуже. Затем мы расставили все по местам, отошли подальше и стали на якорь.
Вечером поднялся сильный вест-зюйд-вест; если бы ветер начал дуть, когда судно сидело на скалах, то оно было бы потеряно безвозвратно. С большим трудом удалось поднять якорь, и мы пошли на восток среди камней и скал, послав впереди лодку для промеров. Через некоторое время мы очутились среди бурунов, и с лодки стали подавать сигналы, что дальше идти нельзя. Оказавшись среди скал, мы снова бросили якорь и простояли здесь всю ночь. Людям, и без того измотанным непрерывной работой, не довелось отдохнуть, ибо приходилось почти беспрерывно откачивать воду.
13 сентября в полдень мы снялись с якоря и пошли на запад, но на всем пути встречали только скалы, мели да подводные камни, и в наши души закралось сомнение, удастся ли пройти среди них, да еще в таком густом тумане. Тогда мы переменили курс на северный. После непродолжительного совещания с моими помощниками я решил обойти остров, направиться к концу Гудзонова залива и попытаться найти вход в Канадскую реку[44].
В случае удачи я предполагал перезимовать на материке, где можно было рассчитывать на более спокойную стоянку, чем среди скал и островов.
14 числа вечером начался шторм, мешавший идти под парусами. Он поднял высокие пенящиеся валы. Наша шлюпка, буксируемая за кормой на случай кораблекрушения, погрузилась в воду и переворачивалась килем вверх по 20 раз в час. Из-за этого судно сильно уваливалось, так что его все время захлестывали волны. Но мы мирились с этим, стараясь спасти шлюпку.
Шторм свирепствовал всю ночь напролет. Глубина начала уменьшаться, а на море поднялось такое сильное волнение, что невозможно было идти под парусами. Положение осложнялось еще тем, что нельзя было надеяться и на якорь. Нам ничего не оставалось, как подготовиться к достойному концу нашей жалкой, преисполненной мучений жизни. Около полудня прояснилось, и мы, обнаружив на подветренной стороне два острова, подошли к ним. Увидев, что острова разделены проливом, мы попытались войти в него до наступления темноты. Ведь если бы мы остались в эту ночь в открытом море, то никакой надежды на спасение не было бы. Итак, независимо от того, что ждало нас впереди — смерть или спасение, — мы вынуждены были пойти на риск.
Выяснилось, что пролив этот очень удобен, и мы простояли там на якоре в безопасности всю ночь, что помогло нам восстановить силы, немало потрепанные беспрерывными работами. Но прежде чем мы попали в это удобное место, шлюпка оторвалась и мы потеряли ее, к нашему большому прискорбию. Теперь у нас оставалась только одна лодка, обветшавшая и побитая.
Обнаружив, что преобладают северные ветры, которые не позволят войти в устье Гудзонова залива, мы снова начали совещаться о том, как бы нам найти место для зимовки. Одни советовали мне идти в Порт-Нельсон, поскольку нам было известно, что там есть бухточка, в которую можно завести судно. Мне такой совет не понравился, ибо место это очень опасное и находилось оно от нас так далеко, что мы могли туда и не добраться из-за льдов. Более того, учитывая, какие морозы стояли даже там, где мы находились (каждую ночь обмерзал такелаж, а по утрам нам иногда приходилось сметать с палубы слой снега толщиной до полуфута), я полагал, что в Порт-Нельсоне, расположенном гораздо севернее, будет еще хуже. Поэтому я решил снова пойти на юго-запад и отыскать там устье реки или бухту, в которой можно было бы поставить судно на якорь.
Всю ночь и утром 23 сентября падал снег и град и стоял сильный мороз. Тем не менее я отправился на лодке к берегу, чтобы отыскать устье или бухту, куда можно было бы завести судно, ибо оно дало течь, а команда была крайне изнурена продолжительной работой у помп и другими тяжелыми трудами. Остров, у которого мы теперь стали, представлял собой скопление скалистых гряд и песчаных банок, и прибой разбивался о них с большой силой. Невзирая на это, я отдал приказ провести лодку через прибой. Со мной на берегу остались два матроса, а остальные отвели лодку за полосу прибоя и там, стоя на якоре, ждали моего возвращения.
Я как можно быстрее поднялся на вершину скалы, чтобы рассмотреть окружающую местность, но не нашел того, что искал. Ветер заметно крепчал, и я поспешил обратно к лодке. Здесь обнаружилось, что отлив был уже настолько сильным, что гребцы никак не могли подойти к берегу, и нам пришлось пробираться к лодке вброд через полосу прибоя и буруны, причем кое-кто так простыл, что жаловался на последствия до самой смерти.
Тут поднялся сильный ветер, и нам удалось лишь немного продвинуться к наветренной стороне судна, а путь к берегу отрезал прибой. Мы гребли изо всех сил, сознавая, что от этого зависит наша жизнь; с судна выбросили буек с длинным канатом, и наконец с Божьей помощью нам удалось подойти к нему. Нас подняли на борт, где встретили с распростертыми объятиями, и все мы радовались спасению.
25 сентября мы снялись с якоря и решили пойти на восток, но, пока судно делало поворот оверштаг, ветер внезапно так переменился, что отнес его к берегу, от которого нас отделяло расстояние не более чем в четверть мили. Здесь мы стали на якорь, прилагая все усилия, чтобы удержаться, ибо сознавали, что это вопрос жизни или смерти. Вот какие бедствия нам довелось испытать среди этих мелей и скал. Вероятно, они были еще более жестокими, чем я их здесь описал (доставив, видимо, не слишком большое удовольствие читателю), если вспомнить о снеге, граде, штормах и таком холоде, которого я не знавал в Англии за всю свою жизнь. Так продолжалось до 30 сентября, когда мы решили, что пришел конец всем нашим мучениям, ибо нас снесло и судно попало в окружение скал, мелей и бурунов. Не зная, как отсюда выбраться, мы дрейфовали среди всех этих опасностей, впав в полное отч