11 июня стояла очень теплая погода и мы подвесили руль.
14 числа мы выбросили весь балласт и перенесли решительно все тяжелые вещи на берег, чтобы облегчить судно до предела.
15 июня мы занимались в основном только физическими упражнениями, так как к этому времени даже те люди, которые считались раньше самыми слабыми, уже набрались сил и могли бегать. Десны у них окрепли, зубы не шатались, и они могли теперь есть даже мясо с зеленью.
16 июня было нестерпимо жарко. Разразилась непродолжительная гроза с молнией. Мы пошли даже на прибрежные озера поплавать и освежиться, но вода там еще была очень холодной.
За последнее время здесь расплодились разные виды мух, бабочек и слепней и сонмы кровопийц-комаров, от которых мы страдали куда больше, чем от самого лютого холода. Мне кажется, что комары спят всю зиму в старых сгнивших деревьях, а летом оживают. Озера кишели лягушками, но мы не решались их есть, так как они были все в пятнах и походили на жаб.
17 числа я взял с собой на судно всех, кто мог уже выполнять хоть какую-нибудь работу, и во время прилива (хотя воды было еще мало, для того чтобы судно само могло всплыть) мы взялись за дело так дружно, что сумели перетащить корабль по песку к месту, где глубина была на полтора фута больше. Продвинуть судно дальше мы не решились, ибо повсюду вокруг еще держался толстый лед.
20 июня прилив был таким высоким, что судно всплыло, и мы отвели его дальше от берега. Продвигали мы его постепенно, так как нас все еще окружал поразительно мощный лед.
23 числа при отливе мы занялись промерами вокруг судна и выяснили, что грунт здесь очень опасный. На дне были обнаружены камни высотой в три фута, причем два из них находились от судна на расстоянии, не превышающем его ширины. Это было новым доказательством милосердия Божьего. Ведь если бы судно, когда мы его подтягивали на берег, ударилось об один из камней, оно получило бы пробоину. Вечером мы отбуксировали его на то место, где оно стояло в прошлом году, и там ошвартовались.
Я заранее срубил очень высокое дерево и сделал из него крест, теперь оставалось только прикрепить к нему выполненные с большим сходством портреты их величеств короля и королевы, дважды обернутые в свинец, чтобы любая непогода не могла их повредить. Между портретами я прикрепил табличку с королевским титулом его величества, а именно: «Карл I, король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, Ньюфаундленда и этих территорий, а также земель, простирающихся на запад до Нового Альбиона и на север до 80-й параллели и т. д.».
Снаружи на свинцовой пластине я прикрепил шиллинг и шестипенсовик — монеты чеканки его величества, а под ними королевский герб, искусно выполненный из свинца, и ниже — герб Бристоля. И вот теперь, в Иванов день мы водрузили крест на вершине безлесного холма, где похоронили наших незабвенных товарищей. Этой церемонией мы официально возвестили, что здешние земли становятся отныне владением его величества.
25 июня к 10 часам вечера, когда уже начало темнеть, я с пикой в руке в сопровождении матроса, который нес мушкет и зажженный трут, направился к сторожевому дереву, чтобы разжечь на самом высоком месте острова костер, а затем ждать ответа. Такие костры я разводил и раньше, чтобы выяснить, нет ли дикарей на материке или на островах вокруг нас. Если бы такие дикари объявились, я бы отправился к ним и разузнал, нет ли поблизости христиан.
Подойдя к дереву и положив пику на землю, я полез на верхушку, а сопровождавшему меня человеку приказал поджечь несколько ближайших низких деревьев. Тот, не подумав, запалил деревья на наветренной стороне. Между тем они, как и все другие, пересохли за жару и запылали, будто лен или конопля. Увидев, что ветер несет огонь на меня, я поспешно стал спускаться на землю, но не успел добраться до половины дерева, как оно запылало у корня. Пламя стало так быстро распространяться вверх, что мне пришлось спрыгнуть и скатиться вниз по крутому склону холма. Короче, я едва не сгорел. Мох на холме был сухим, как лен, и огонь распространялся по нему невероятно быстро, словно по труту.
Мой спутник наконец подбежал ко мне и был счастлив, найдя меня невредимым, ибо был убежден, что я сгорел. Тут мы вместе отправились домой, оставив позади все более быстро распространявшийся и усиливавшийся огонь. Никакого ответного сигнала мы не получили. Остаток ночи я почти не спал, а на рассвете распорядился перенести на судно весь порох и мясо. Днем я направился в горы посмотреть на пожар и увидел, что огонь достиг невероятной силы и распространяется как на запад, так и на север. Оставив матроса наблюдать за пожаром, я немедленно вернулся домой и велел отнести на берег новый комплект парусов, а также спешно снять брезентовые крыши со всех строений. Около полудня ветер переменился на северный. Дозорный примчался домой и известил, что огонь бежит за ним по пятам, как по труту.
Пожар приближался к нам с чудовищным треском; он захватил полосу шириной в целую милю и, когда мы сняли брезент с крыш и начали уносить последние пожитки, уже подошел к нашему «городку». Пламя охватило его и в мгновение ока уничтожило дотла. Ничего ценного мы не потеряли, ибо успели перенести все в безопасное место. Собаки во время пожара сидели поджав хвост и выли, а потом кинулись в море и не выходили из воды. Но вот ветер переменился на восточный, и пожар пошел на запад, выискивая новую добычу. Эту ночь все мы провели на борту и возблагодарили Господа, сохранившего для нас судно на плаву.
Перед нашим уходом от комаров не стало никакого спасения. Мы разрезали на куски старый корабельный флаг и сделали из него мешки на головы, но это нисколько нас не защищало. Комары все же ухитрялись жалить нас, и все лицо покрывалось прыщами, которые так зудели, что мы расчесывали их в кровь. Поистине, эти насекомые причинили нам такие мучения, которых мы не испытывали даже при морозах.
В понедельник 12 июня мы поднялись рано, закончили погрузку, приготовились к выходу в море и снялись с якоря.
Отойдя от этого берега, мы с радостью подняли паруса и взяли курс на остров Денби, чтобы запастись там еще лесом и подождать попутного ветра. Я направился в лодке к берегу, так как несколько человек из команды сообщили мне, что в прошлом году видели там какие-то вбитые в землю колышки высотой в полтора фута и головешки от костра. Вытащив колышки, я увидел, что длиной они с мою руку и на концах заострены топором или иным добротным железным орудием и тем же орудием забиты в землю. Колышки были вбиты примерно на таком расстоянии от воды, какое пролетит брошенный рукой камень. Я полагал, что единственным их назначением было служить опознавательными знаками для лодок. Это усилило мое желание побеседовать с дикарями. Они наверняка могли бы нам сообщить о каких-нибудь христианах, с которыми поддерживали сношения[47].
22 числа мы снова увидели материк и, быстро произведя счисление, установили, что это мыс Генриетты-Марии. Я приказал штурману пристать к этому мысу, а все остальные занялись тем временем изготовлением креста, к которому прикрепили гербы короля и города Бристоля. Мы стали на якорь в миле от берега, спустили лодку, положили в нее крест, захватили с собой собак и направились к берегу.
Крест был воздвигнут на самом высоком месте. Осмотревшись, мы обнаружили оленей, которые встречались все в большем количестве. Мы подкрались к ним как можно незаметнее и спустили собак, но олени без всякого труда умчались от них. Нам не удалось подойти к оленям на расстояние выстрела. Дело кончилось тем, что мы замучились сами и измотали собак.
В озерах посчастливилось добыть полдюжины гусят, подойдя к ним вброд. Раздосадованные, мы вернулись на лодки. Теперь, когда наконец нашлось место, где можно было запастись свежим мясом, добыть его не удалось. Всю зиму мирясь с неудобствами, мы все же держали собак на судне и прощали им многие провинности (вроде кражи мяса из бочек), надеясь, что со временем они окажутся полезными. Но теперь, убедившись, что от собак нет никакого проку и, видимо, не будет впредь, я распорядился оставить их на берегу. Собаки — пес и сука — были великолепной породы. У пса остался на шее ошейник. Возможно, его когда-нибудь найдут. Никаких признаков дикарей не было обнаружено; не нашли мы также ни травы, ни других съедобных растений.
Огромная масса льда, дрейфующая у этих неведомых нам морских глубин, так влияла на приливы и путала наши счисления, что к 30 числу судно отнесло далеко к востоку от мыса, и в пять часов вечера мы вопреки всем нашим ожиданиям находились всего в трех лигах от него к северо-западу. В дополнение к этой неприятности открылась очень сильная течь, и каждую вахту половину времени приходилось проводить у помп. Тут я решил посовещаться с командой, и с учетом накопленного нами опыта мы пришли к единому мнению: льды не позволят нам пробиться ни на север, ни на восток. Тогда я принял новое решение: когда поднимется южный ветер и отгонит лед от южного берега, попытаться пройти на запад, лавируя между льдами и сушей. Признаюсь, то было отчаянным решением. Ведь мы хорошо знали, что вдоль всего берега тянется мелководье, а дно усеяно камнями и скалами. Если бы ветер изменился на северный, то без особой милости Господа у нас осталось бы мало надежды на спасение. Но и здесь мы не могли оставаться. Ночи становились длиннее, а холода так усиливались, что разводья между льдинами замерзали.
Я отдал приказание на крайний случай подготовить судно к вторичному затоплению.
Нам ничего другого не оставалось, как уповать на то, что удастся выполнить задуманный план (ветер дул с юга), обойти мели у мыса, а затем идти вдоль берега, держась между сушей и льдом. Ветер усиливался, и наступила очень тревожная, темная ночь. Утром начали выводить судно на свободную ото льда воду к юго-западу от нас, при этом одни люди стояли на льду и подталкивали судно, навалившись на него плечами, а другие, находясь на борту, отталкивались шестами. К 9 часам утра мы вышли на почти чистую воду.