У нас было 14 раненых после двух последних бортовых залпов «Гемпшира» по нижней батарее. На нашем корабле было семь пробоин ниже ватерлинии, куда хлынула вода, не говоря уже о том, что несколько выстрелов насквозь пробили борта «Пеликана». Англичане обрушили на нас столь сильный огонь из мушкетов и столько картечи, когда стреляли в корабль с расстояния пистолетного выстрела, что в нашей бизань-мачте со всех сторон густо засели мушкетные пули на высоте до 10–12 футов. Если бы я не следил за своими людьми, на баке не осталось бы в живых и четырех человек. Сам я отделался дешево: только одежда превратилась в лохмотья да шляпу пробила пуля. В самом деле, я чувствовал себя не хуже, чем в тот момент, когда г-н Ибервиль предложил мне записаться в экспедицию, и сохранял полное хладнокровие после боя, только теперь меня можно было принять за черного мавра, так потемнело мое лицо от пороха. Думаю, что англичане приняли меня за какого-то гвинейского князя, ибо слышал, как один из них кричал: «Стреляйте в этого чернокожего щеголя из Гвинеи!»
Мы начали преследование «Деринга» и настигли бы его, если бы за три дня до того наша грот-рея не переломилась надвое во время шквала. Опасаясь, что наш трофей — «Гудзонс-Бей», находившийся в одном лье от нас, — может уйти в устье реки, на которой стоит Форт-Нельсон, мы приблизились к нему и, сняв команду с трофейного судна, пошли к «Гемпширу», чтобы спасти его матросов. Но этот корабль сел на мель в том месте, где противник ранее хотел навязать нам бой. Между тем погода резко ухудшилась, и нам не удалось спустить лодку. Мы стали на якорь около «Гемпшира», испытывая глубокое сожаление, что не в состоянии оказать помощь людям, попавшим в столь опасное положение.
Ветер, дувший с востока-северо-востока, все крепчал. Поднялось сильнейшее волнение, непрерывно сносившее нас к берегу. Так продолжалось до следующего дня, когда часам к 9–10 утра наш руль пару раз ударился о дно. В полдень нам пришлось перерезать канат, чтобы поднять паруса, и до четырех часов мы дрейфовали, взяв курс фордевинд. Жгучий мороз, снег и лед, намерзший на такелаже, были серьезным препятствием для маневрирования. Раз мы не могли подойти к берегу, пришлось стать на якорь у глубины 9 саженей. Наши якоря продержались до девяти вечера, когда вдруг главный не выдержал. Трудно передать Вам, в каком жалком состоянии находилась команда. Некоторые люди страдали от морской болезни. Даже самые сильные духом приходили в отчаяние. Наступила ночь, и к страху перед смертью добавился ужас от кромешной тьмы. Качка и волнение не замедлили сказаться на людях, находившихся в столь подавленном настроении, и, когда начала распространяться паника, мы не смогли успокоить их.
Корабль пошел против ветра и снова стал на якорь, но тут лопнул стоп-анкер. Поскольку оставшийся маленький якорь не смог бы нас удержать, пришлось перерезать трос и снова лечь в дрейф. Волной снесло кормовой камбуз и разбило стол и скамьи в кубрике. В 10 часов вечера унесло руль, и мы считали, что настал конец. Прилив посадил наш дрейфовавший корабль на мель. От всех этих мытарств волосы встали дыбом даже у самых беспечных людей. И вот около полуночи образовалась трещина посередине киля и хлынувшая вода поднялась выше твиндека. Мы провели ночь в таком жалком состоянии, а на рассвете обнаружили, что находимся в двух лье от суши.
Попав в столь тяжелое положение, мы не теряли надежды спастись. Г-н Ибервиль, проявляя такую предусмотрительность, какая была возможна при подобной катастрофе, всемерно старался спасти команду. Он просил меня спустить шлюпку на воду и выяснить, нельзя ли высадиться на берег в сколько-нибудь безопасном месте.
Итак, 8 сентября, в день Рождества Богородицы, я сел в шлюпку с несколькими канадцами. Мы спрыгнули в море в таком месте, где вода была нам по плечи, положив на голову мушкеты, пороховые роги и пули, после чего я отправил шлюпку обратно. Тем временем на судне строили плоты и паромы для спасения раненых. Мы же постарались как можно скорее выбраться из нестерпимо холодной воды.
Несмотря на мое крепкое здоровье и душевную бодрость, я испытывал жестокие страдания и, истощенный до предела, мечтал найти место, где можно было бы отдохнуть. Вдруг я почувствовал, что изнываю от голода, и в отчаянии начал есть плававшие по морю водоросли.
Пройдя по воде более одного лье, мы подошли к снежной банке толщиной около двух футов, под которой был ил. То был тяжелый переход, и он стоил жизни 18 солдатам, погибшим от холода. Сам я тоже погиб бы, если бы вовремя не подоспели канадцы, которые нашли меня в снегу.
На следующий день мы пересекли болото, не проходимое для лошадей, а затем разбили лагерь, который назвали «Аванпостом». Я забыл упомянуть о том, что «Гудзонс-Бей» постигла та же судьба и он затонул на восемь лье южнее[51].
Тем временем «Пальмье», «Весп» и «Профон» подошли к устью реки. Первый потерял руль, находясь в 40 лье к западу от устья, и эти 40 лье им управляли посредством весел и утлегарей.
Около 11 часов утра г-н Ибервиль, захватив с собой нескольких человек, отправился на разведку к Форт-Нельсону. Нам не удалось бы это осуществить, не навлекая на себя мушкетного огня англичан, и они обстреляли бы нас картечью, если бы мы не шли колонной по узким тропам. Мы шли в укрытии почти до самого форта. Там Ибервиль вызвал Мартиньи и приказал ему пойти в форт и потребовать выдачи двух ирокезов и двух французов, которые, по его сведениям, там находились. В прошлом году они пытались убежать, но англичане их настигли и отбили у канадцев.
Когда Мартиньи подошел с белым флагом к воротам, губернатор велел завязать ему глаза и так повел в форт. Там был созван военный совет, на котором приняли решение при сложившихся обстоятельствах не выдавать четырех пленников. Часть команды «Гудзонс-Бея» укрылась в форту после гибели корабля, и это усилило гарнизон.
В тот же вечер мы установили мортирную батарею в лесу в 200 шагах от форта, скрывая от противника свои действия. Когда площадка была почти закончена, в крепости услышали два-три удара кувалдой, вслед за которыми по нашим людям было сделано три пушечных выстрела. Один из них едва не стоил жизни г-ну Ибервилю.
В ночь с 11 на 12 сентября мы закололи нескольких англичан, рыскавших вокруг, чтобы провести в форт моряков с «Гудзонс-Бея», которые постепенно сюда подходили. В этой стычке был убит клерк «Компании Гудзонова залива».
Мы начали бомбардировку форта 12 числа в 10 часов утра. Убедившись, что третий снаряд упал у самого форта, Сериньи отправился к губернатору, чтобы предложить тому сдаться. Но губернатор ответил, что не желает, чтобы ему перерезали горло, и предпочитает сожжение форта сдаче. Он признался, что нет никакой надежды получить помощь из Англии, и заявил, что если будет вынужден сдаться, то лишь в силу несчастливо сложившихся обстоятельств[52].
Мы возобновили бомбардировку между одним и двумя часами дня. Англичане непрерывно обстреливали нас из пушки и двух мортир. Защитники форта были меткими артиллеристами. Им приходилось определять, где мы находимся, только по взрывам бомб, ибо наша батарея была скрыта за густой рощей. Деревья мешали противнику точно установить наши позиции. Это не помешало двум английским ядрам удариться о бруствер, а третьему осыпать нас землей.
В четыре часа Сериньи еще раз отправился к англичанам и предупредил губернатора, что делает это в последний раз, ибо мы решили начать общий штурм, и любые предложения, которые будут сделаны после этого, не станут нами приниматься. Мы окружим форт и штурмовыми топорами разрушим палисады и бастионы. Сериньи пригрозил также, что, когда мы начнем штурмовать форт с оружием в руках, у англичан не будет шансов спастись бегством. Он заверил губернатора, что, хотя в это время года наши корабли не смогут здесь задерживаться более чем на 10–12 дней, мы оставим достаточные силы для захвата форта зимой.
Английский губернатор ответил Сериньи, что он не властен распоряжаться только по своему усмотрению и даст ответ на закате. Тем временем мы на юго-юго-западной стороне не прекращали установку второй батареи, которая могла бы причинить большой урон англичанам, но в шесть часов губернатор прислал к нам протестантского пастора Морисона с согласием на капитуляцию. Он просил только оставить ему все бобровые шкурки, принадлежавшие «Компании Гудзонова залива».
Я хотел предложить свои услуги в качестве переводчика, но вскоре убедился, что понапрасну трачу свои знания латыни на этого пастора, который вряд ли мог бы просклонять слово Musa. Меня это не удивило, ибо среди шотландских пасторов мало людей, знающих латынь.
Англичане оговаривали слишком выгодные для себя условия, учитывая, что они находились в нашей власти, тем более что мягкосердечное обращение с ними объяснялось лишь присущим французам великодушием. Итак, мы отклонили требования противника.
Защитники форта созвали военный совет, и в восемь часов вечера губернатор направил к нам королевского лейтенанта Генри Келси и своего заместителя с письмом, в котором просил оставить ему две мортиры и четыре пятифутовые пушки, присланные в прошлом году из Англии. Мы отказали и в этой просьбе. Наконец на следующий день, 13 числа, губернатор направил нам трех заложников, поручив им сообщить, что сдаст форт и просит разрешения эвакуировать его в час дня.
Во главе гарнизона и части команды с «Гудзонс-Бея» губернатор оставил форт через час, уходя под барабанный бой с заряженными мушкетами, зажженными фитилями, развевающимися знаменами, оружием и пожитками (англичане поспешно спустили знамена после третьего выпущенного по ним снаряда, убедившись, что мы используем их как мишень для наводки).
Пушнину, находившуюся в форте, я распорядился перенести на сторожевое судно «Компании Гудзонова залива» «Албимарл», также захваченное нами. Однако наши лоцманы плохо знали реку, и это судно, наскочив на небольшую скалу, получило пробоину. Среди людей, находившихся на борту — как французов, так и англичан, — началась паника. Барк наполнялся водой. Люди пытались его облегчить, бросая за борт ящики и тюки. Стояла кромешная тьма. Некоторые бросились в воду, другие, пытаясь найти спасение на берегу, завязли в грязи.