и постели покрылись снегом, и все замерзло. Мы с трудом обогревались, теснясь вокруг печки. Но тут нам повезло: в капканы попались три песца, и мы горячо поздравили друг друга с такой удачей.
27 октября. Дом обнесли снежным валом толщиной 4 фута, а под крышей установили стойки с тросами, чтобы ее засыпало снегом. Непрекращавшийся шторм не позволил нам работать три последующих дня. Конец недели был теплее, и нам удалось продолжить наши дела.
28 октября. Люди получили последний обед по полной норме. Теперь нам пришлось сократить паек. Жареный песец — очень хорошее блюдо, так, по крайней мере, нам тогда казалось. Впрочем, теперь, возвратившись к английской говядине и баранине, я начинаю сомневаться, не переоценил ли достоинства песцового мяса.
По новым нормам людям теперь давали поочередно то гороховый суп, то суп из моркови и турнепса, обнаруженных в запасах с «Фьюри». Выдачу хлеба урезали, заменив недостающее количество клецками. Но питание людей все же было достаточным, ибо их самочувствие стало гораздо лучше, чем когда мы сюда возвратились.
В ноябре, оказавшемся очень суровым, люди, у которых не было теплой одежды, редко могли работать на открытом воздухе. Но нам наконец удалось сделать наш дом довольно удобным. Температура в помещении держалась около –45 °F, и только у стен она была ниже точки замерзания, как и в наших клетушках. У каждого была своя койка, покрытая брезентом и матом, а также одеяло. Чтобы было теплее, собирались еще сшить маты и накрываться ими.
Средняя температура в декабре была на градус ниже любого предыдущего показания, и в жилище очень сильно ощущался мороз, но, навалив массу снега и льда снаружи и настелив в доме дощатый пол, мы сделали его более комфортабельным. Полдюжины добытых песцов казались нам великолепным яством. Их подавали по воскресеньям и на Рождество. То было первое Рождество, когда мы не попробовали ни спирта, ни вина, так как их запасы были израсходованы. Единственным больным среди нас был теперь плотник Томас. Это доставляло мне немалое огорчение. Мне было не только жаль самого больного. Его болезнь угрожала интересам всей команды и ставила под сомнение достижение медицины. Цинга, от которой Томас долго страдал, не поддавалась лечению нашим основным лекарством — лимонным соком, который, казалось, утерял свои противоцинготные свойства.
1833 год. 10–16 февраля. Поскольку плотник был в безнадежном состоянии, в это воскресенье была прочитана приличествующая случаю проповедь. В следующую субботу он скончался. Термометр показывал –45 °F, и грунт был таким твердым, что нам лишь с большим трудом удалось вырыть могилу.
Меня немало беспокоило и собственное состояние. Разболелись старые раны, что предвещало цингу. Теперь и у меня появились некоторые основания опасаться, что я тоже в конечном счете не выдержу все испытываемые трудности.
Лед, каким он стал в конце февраля, просто не мог быть хуже. Все холмы целиком скрылись под снегом. В месте нашей вынужденной стоянки снег был так глубок, что наше убогое жилище почти полностью скрылось под ним и походило на снежную хижину эскимосов. Что же касается нашего образа жизни и переживаний, то об этом в стихах можно рассказать один раз. Но ни в стихах, ни в прозе нельзя повторять одно и то же бесконечно в надежде, что все будут слушать, понимать и сочувствовать.
В течение всего марта недостаточная занятость, урезанные пайки и упадок духа, неизбежные при виде этой бескрайней, унылой, навевающей тоску своим однообразием снежно-ледовой равнины, — все это, вместе взятое, сильно сказалось на состоянии здоровья всей команды без исключения.
Нам всем опротивела жизнь в этом жалком домишке. Те, кто не любил размышлять, находились в состоянии сонливого оцепенения, и они-то и были самыми счастливыми из нас. Именно те, кто обладал достойной зависти способностью спать в любое время независимо от того, волновало ли их что-нибудь или нет, чувствовали себя лучше всех.
21 апреля. Теперь наши планы сводились к тому, чтобы перебросить по этапам к шлюпкам такое количество провианта, которого нам должно хватить на период с 1 июля по 1 октября. Во вторник Джемс Росс с обеими партиями двинулся в путь с разным грузом и возвратился около полудня 24 числа. На обратном пути они видели медведя и убили тюленя, а вечером другой медведь подошел к самому нашему дому и стянул флагшток, за что поплатился жизнью.
В апреле нам удалось перебросить весь наш провиант на восемь миль, или на одну четверть расстояния до шлюпок в заливе Батти. На перевозку провианта до конечного склада, по нашим расчетам, должен был уйти весь май. Итак, партиям предстояло пройти один и тот же участок пути восемь раз, покрыв в общей сложности 256 миль. Так на деле и получилось, и только 24 мая мы прибыли с первым грузом к тому месту, где стояли лодки. Сначала мы не могли даже их отыскать — такой глубокий снег покрывал землю. Большую часть дня мы занимались тем, что отрывали лодки и запрятанные запасы.
Погода была неустойчивой, с частыми и сильными снегопадами, и это еще больше затрудняло и без того тягостный и нудный переход.
1 июня. Мы перебросили к лодкам все, кроме запасов, необходимых для удовлетворения текущих нужд, чтобы быть в полной готовности к плаванию, как только вскроется лед, и теперь нам оставалось только подыскивать себе занятия, чтобы убивать время, пока не наступит момент трогаться в путь. Такая, на первый взгляд преждевременная, переброска груза была крайне необходима. Дело в том, что позднее, когда настанет срок отплытия и надо будет пробиваться через замерзший пролив, дороги от нашей зимней резиденции до места стоянки лодок будут значительно хуже. Везти по ним грузы крайне истощенным людям станет не под силу.
4 июля. Запасы консервированного мяса израсходованы. Свежей животной пищи, кроме той, которую можно настрелять из ружей, тоже нет. Пока же добыча была скудной — несколько уток да гагар. Для дома сделали несколько запасных решеток, отремонтировали и укрепили крышу на случай, если придется сюда возвратиться на следующую зиму. Но мы сомневались в том, что сумеем выжить при столь роковом стечении обстоятельств.
8 июля. В понедельник все подготовительные работы закончились, и мы сами не только были готовы к отбытию, но и воодушевлены стремлением покинуть это унылое место, как мы надеялись, навсегда. И все же наши надежды были сопряжены со многими опасениями. Их было достаточно, чтобы зародить у нас сомнения, не придется ли опять сюда вернуться, чтобы снова пережить отчаяние, а возможно, только для того, чтобы здесь умереть.
Больной, доставивший нам немало забот в начале пути, перенес дорогу хорошо, и мы достигли первой остановки до полудня.
После полудня мы опять тронулись в путь, продвигаясь с огромными усилиями по почти непроходимым дорогам. Нам они казались особенно скверными, так как больного надо было везти осторожно. Нам приходилось так тяжело, что даже вечером и ночью мы тянули сани в одних рубашках. К полуночи мы продвинулись всего на две мили и были рады отдыху.
19 июля. Воскресенье у залива Батти, куда мы наконец добрались, было днем отдыха. На следующий день мы с возвышенностей обозрели лед; он еще не был взломан. Люди занимались ремонтом лодок и подготовкой к отплытию. Мы настреляли около сотни гагар, так что наш запас свежего мяса был если и не обильным, то довольно значительным.
1 августа. Преобладал северо-восточный ветер, все побережье забило льдом, и мы были прикованы к своему участку берега и к лодкам. 3 августа все же сделали попытку обойти южную оконечность залива, но, потерпев неудачу, возвратились.
Но и эти не увенчавшиеся успехом труды пошли нам на пользу. Они позволили несколько поднять дух и вселить надежды. Шотландский сквайр, заставивший Босуэлла идти в бакштаг при штормовом ветре, проявил больше знания «морской души», чем можно было ждать от человека, проведшего всю жизнь на суше. Я не знаю, что бы мы стали делать или, как принято говорить, что бы «стало с нами», если бы мы не придумывали себе работу, когда ее не было. «Лентяй — подушка для дьявола» — гласит испанская или итальянская пословица, и нельзя было допускать, чтобы наши люди превратились в такую подушку. Уж лучше пусть они работают до предельной усталости, проголодаются так, чтобы думать только о еде и, засыпая от усталости, видеть во сне только хороший обед.
Охота на водоплавающих птиц занимала время у тех, кому можно было доверить порох и пули. Но, думается, еще более приятным занятием для изголодавшихся бедняг, в каких мы теперь превратились, было есть дичь, а не стрелять ее. Теперь каждое утро мы просыпались с надеждами на хороший ужин; если такой ужин удавался, это событие горячо приветствовалось всеми, если же его не было, что ж, оставалась надежда на завтра.
14 августа. Именно в этот день надежда переросла в волнение, ибо мы впервые увидели разводье, протянувшееся к северу, и, думается, немногим удалось заснуть, ибо всех тревожило, что же принесет нам завтрашний день.
15 числа все рубили лед, мешавший отойти от берега. Затем, когда вода поднялась, при попутном западном свежем ветре спустили на воду шлюпки, погрузили в них запасы, перенесли больных и в 8 часов пустились в плавание.
Наконец-то мы были на воде, и надо было забыть, что то же самое мы уже пережили в этом месте в прошлом году. Мы должны были только помнить, что настало время тяжких трудов и эти труды наконец вознаградятся, видеть в своем воображении, что весь залив открыт перед нами и наша маленькая флотилия проходит с попутным ветром через этот залив, который для нас был путем в Англию и к родному дому.
16 августа. Мы вскоре обогнули северный мыс залива Батти и, обнаружив разводье, в полночь пересекли залив Элвин. 16 числа мы достигли того места, где 28 августа прошлого года разбили палатки. Разница во времени составляла всего 12 дней, и, если эти дни пройдут так же, как в предыдущем году, не исключено, что нам придется возвратиться в зимний дом и на том все наши труды окончатся.