песцов, например, было запрещено убивать зверьков, попавших в ловушку. Понятно, что после этого запрета не было ни одного случая, чтобы песца брали живым: все они оказывались по непонятной причине мертвы, кроме некоторых особо жалких экземпляров, мех которых не имел никакой цены. В этом случае песцу сохраняли жизнь, но лишь для того, чтобы ее остаток он таскал на себе записку в медном ошейнике или же медленно умирал в неволе, ибо его собирались переправить в Англию в зверинец лорда Дерби.
Отбытие «почтальона» было довольно забавной сценой. Все моряки от капитана до кока гнали песца, который, до полусмерти запуганный, не знал, куда ему бежать. С одного корабля на другой доносились громкие возгласы и смех, по мере того как число преследователей песца увеличивалось, а те, кто бежать не мог, взбирались на ближайший торос и кричали: «Ату!»
7 февраля 1851 года. Громоподобный голос боцмана «Резольюта» возвестил, что с марса видно солнце, и на всех кораблях люди забрались на ванты, чтобы поймать первый проблеск возвращающегося дня. Солнце не радовало нас своим появлением уже 96 дней, и теперь его возвращение вдохнуло новую жизнь в уставших от долгой ночи людей. Целый час мы наслаждались видом огненной сферы, освещавшей весь мир, но не согревавшей нас. Действительно, мороз усилился, и самая низкая температура, самая суровая погода пришлись как раз на март.
С появлением солнца ускорилась подготовка к весенним санным походам.
Все начали «закаляться» к предстоящим трудам. Ежедневно можно было видеть, как самые ретивые из нас пускались на разнообразные эксперименты. Из своего таким тяжелым трудом зарабатываемого жалованья некоторые матросы приобретали и изготовляли паруса особого покроя для своих саней, а другие после окончания «рабочих часов» мастерили фляги, велосипеды, кастрюли. Поистине никто не жалел ни трудов, ни стараний. Офицеры и матросы соревновались друг с другом.
Сани были изготовлены на Вулиджской верфи из прочного и хорошо выдержанного дерева. У них были железные подполозья. Поперечины или рейки соединяли полозья, образуя дно, на которое клали грузы. По четырем углам саней в гнезда были вставлены легкие железные стойки для лодки, чтобы санная команда в случае необходимости могла переправиться через водную преграду. Лодка предназначалась также для того, чтобы положенные в нее продукты и одежда оставались сухими.
Вот суточная норма продовольствия на человека для санных партий, установленная капитаном Остином:
Пеммикан 1 фунт
Отварная свинина 6 унций
Сухари 12 унций
Ром, концентрат ¾ джила[82]
Табак ½ унции
Порошок сухарный 1 унция
Чай и сахар ¾ унции
Шоколад и сахар (поочередно через день) 1¾ унции
Лимонный сок (десятидневная норма) ½ унции
Для приготовления пищи на партию в семь человек отпускались: одна пинта один джил винного спирта или один фунт восемь унций жира в день.
Простой подсчет показал, что на одни сани можно погрузить максимум 40-дневный запас продовольствия. Если в среднем проходить по 10 миль в день, это позволяло каждому санному отряду с учетом обратного пути исследовать 200 миль береговой линии.
Для поисков было снаряжено 15 саней и откомандировано 105 офицеров и матросов. В тихий день 12 апреля при температуре около 50° ниже точки замерзания разыгрались оживленные и веселые сценки; сани вывели на смотр перед выходом на старт.
Торжественность минуты беспрерывно нарушали выходки собак, предоставленных в наше распоряжение капитаном Пенни. Они повсюду носились со своими маленькими санками, запутывались, выли, призывая на помощь, и сновали между ногами матросов, отчего те под общий смех падали в снег.
На пункте сбора был подан завтрак, всех нас осмотрели, одобрили, приказали построиться и обратились к нам с речью, которая, как мы позднее отметили, значительно подняла наше настроение.
Назавтра, в два часа утра, мы подошли к высокому торосистому льду. В надежде, что вечером погода прояснится, было приказано остановиться и разбить палатки. Мы выбрали самые ровные места и надежно закрепили семь саней отряда. Приготовили чай, и, подсушившись, все улеглись в спальные мешки в палатках, трепетавших под ветром, мечтая о хорошей погоде и о том, как мы найдем сэра Джона Франклина.
Вечером по-прежнему стоял туман, густой, как гороховый суп, и нам в лицо дул ветер, при котором на судах приходится дважды рифить марсель. Но задерживаться было нельзя, и мы, подкрепившись шоколадом с сухарями, снова пустились в путь. Пробираясь к мысу Уокер, приходилось штурмовать торосы. В неведении было наше счастье. Мы понимали одно: надо идти вперед, и только вперед, преодолевая любые препятствия. Свежие, бодрые и сильные, преодолевали мы одну за другой гряды торосов. Если бы они лучше просматривались и будь погода более ясной, мы, возможно, так не пошли бы.
После тяжелого ночного похода все препятствия были преодолены, и перед нами простиралось ровное ледяное поле, дугой подходившее к подножию мыса Уокер. Но тут возникли новые трудности. Ровная местность, без торосов и скал, не позволяла ориентироваться в туманную погоду, которую принес южный ветер. Вообразите себе, дорогой читатель, сероватую дымку, обильный снегопад, неизменный встречный ветер. Как тут найти прямую дорогу, если лед и небо одного цвета? Лучшим нашим помощником оказался ручной флюгер, ведь нельзя же было все время держать компас в руке; офицеры шли цепочкой, чтобы не терять друг друга из виду, а за ними тащились сани. Санные команды вскоре пришли к выводу, что легче всего идти и равномерно распределять нагрузку удается, когда следуешь за головной партией. На долю этой партии выпала дополнительная обязанность — прокладывать путь по снегу и, напрягая зрение, следить за офицерами. Поэтому головные сани менялись через каждые полчаса.
Мы шли ночью, чтобы не видеть блеска снега и избежать снежной слепоты. Впрочем, в то раннее время года мы больше всего страдали от холода, ибо люди находились на воздухе в самую холодную часть суток. С 15 до 19 апреля погода не менялась: ветер упорно дул нам в лицо, слепил буран, и приходилось пробиваться через высокие сугробы. Нас подбадривало только повышение температуры, ибо мы льстили себя надеждой, что это завершится наступлением лета. То была роковая ошибка, за которую нам впоследствии пришлось поплатиться.
Пасхальное воскресенье было хмурым; ветер стал меняться на северный, и появились все признаки надвигающегося ненастья. Ставя на сани паруса и бумажные змеи, когда дул попутный ветер, наш отряд устремился к мысу Уокер, который иногда уже виднелся за сугробами. Быстрый темп похода, обеспечиваемый парусами, довел нас всех до испарины, особенно матросов. Они выглядели так, будто шли под лучами тропического солнца, а не полярной ночью.
В часы сна теперь приходилось плотнее закутываться в меховые полости и прикрывать вход в палатки. Температура падала, и бедный кок с тоской на лице сообщил нам, что, когда он готовил завтрак, ртуть в термометре упала ниже нуля. Труднее, чем обычно, было теперь надевать промерзшие сапоги, носки и одежду. А при выходе из палатки люди обнаруживали, что вся их насквозь пропотевшая одежда немедленно затвердевала. Единственное спасение заключалось теперь в том, чтобы идти как можно быстрее. Мы быстрехонько свертывали палатки, и сани опять двигались вперед. Ветер быстро сменился на северо-западный, и в ночь на пасхальный понедельник мороз крепчал с ужасающей быстротой. Великолепное сочетание гало[83], обычных для этих краев, озаряло небосвод на севере, и бесчисленное множество ложных солнц, пламенея яркими красками, казалось, смеялось над мытарствами наших славных моряков. Отвернув лицо от ветра и пригибаясь, люди напрягали все свои силы, чтобы скорее дойти до суши в чаянии найти там более надежное убежище от пронизывающего ветра, чем здесь, на голой льдине. Каждая минута приносила новые обморожения. Пострадавший отбегал от саней, чтобы восстановить кровообращение на обмороженном участке (обычно на лице), а затем поспешно возвращался на свое место. Со всех сторон доносились вопросы: «Ну, как ноги?» — на что чаще всего следовал ответ: «Надеюсь, в порядке, но с тех пор, как надел сапоги, я их не чувствую».
Мы сделали остановку, чтобы сменить кожаные сапоги. Мы захватили их с собой в теплую погоду, но теперь носить их было небезопасно. Наконец мы достигли нагромождения льда у скал мыса Уокер. Мы так намерзлись и изголодались, что эти глыбы льдов высотой не менее 50 футов могли бы стать непреодолимой преградой. Но нам все же удалось перетащить через них сани и сделать это как раз вовремя. Северо-западный ветер обрушился на нас с такой силой, как будто был возмущен вторжением людей в его владения.
Поспешно разбив палатки, мы тут же стали снимать сапоги, чтобы проверить, не обморозили ли мы ноги. В порядке они или нет, можно было выяснить, лишь посмотрев на ноги, ибо мы уже давно перестали их чувствовать. Не скоро забуду, как больно мне было слышать восклицание одного отважного моряка из нашей партии, старшего на санях: «Обе ноги пропали, сэр!» И действительно, его ноги стали белыми, твердыми как лед и такими же холодными. Когда мы с беспокойством прикладывали теплые руки к его отмороженным ногам, они тут же поглощали наше тепло и похолодевшие руки приходилось как можно скорее отогревать. Когда кровообращение начало восстанавливаться, бедняга, должно быть, испытывал невыносимые страдания. Несколько часов спустя на отмороженных ногах образовались большие пузыри, как будто их ошпарили кипятком.
Нам и так было тесно в палатке, а теперь положение ухудшилось еще и тем, что среди нас находился больной. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Оставалось только сжаться в комочек, стараясь занять как можно меньше места, и думать о чем угодно, только не о пронизывавшем до костей холоде.
Я не собираюсь давать здесь подробное описание деятельности южного санного отряда. Хочу лишь рассказать о тех событиях, которые позволят читателю понять, с чем сопряжены подобного рода арктические походы. Я не буду также подробно комментировать эти события, отсылая тех, кто интересуется деталями, к голубым книгам Адмиралтейства. Там подробно рассказывается о том, что мы ели, пили, как спали и передвигались.