Если ночь спокойная, до нас доносится треск дрейфующих льдин в проливе Белло. Он все еще свободен ото льда в 500 ярдах от островов Фокс, и над ним клубятся темные, холодные облака ненавистного, губительного тумана.
2 ноября. Тоскливая пора. Никакими ухищрениями не придашь интереса записям в дневнике, чтобы они стоили израсходованной на них бумаги. Порой пролетает ворон, подстрелили еще пару белых куропаток, снова свирепствует крепкий северо-западный ветер, и температура упала до –12 °F.
6 ноября. Субботняя ночь. Семьдесят часов подряд не прекращался крепкий северо-западный ветер, температура держалась около –15 °F. Надеялись, что нашим товарищам, отправившимся в поход для устройства склада, удалось укрыться от непогоды в снежных хижинах. К вечеру все страхи за их судьбу рассеялись: партия вернулась, люди совершенно здоровы, хотя им за 19 дней пути приходилось немало страдать от холода. Первые шесть дней отряд Хобсона успешно продвигался вперед. На седьмую ночевку они расположились на льдине. Во время сильного прилива с суши налетел шквал северо-восточного ветра, и их льдина оторвалась от берега. Как только ветер прекратился, море начало замерзать, и через два дня люди благополучно добрались до берега около того места, где оторвалась льдина. Им грозила большая опасность, и они измучились от холода.
Я от души благодарен судьбе за благополучное возвращение санной партии; но все труды и мучения, принятые на себя десятью путниками и десятью собаками, позволили забросить провиант всего на расстояние 90 миль от корабля.
7 ноября. Воскресный вечер. Как мало времени прошло с последней записи, и сколько страха и бед оно принесло нашему маленькому экипажу! Вчера Брэнд ходил на охоту и великолепно себя чувствовал. Вечером Хобсон с ним немного поболтал. Брэнд вспомнил, в каких условиях были мы в прошлом году и чем тогда занимались. Помянул он и Роберта Скотта, с грустью добавив: «Бедный парень! Никто не знает, чья очередь последовать за ним». Брэнд выкурил перед сном трубку и вскоре после девяти часов закрыл дверь каюты. А в семь часов утра вестовой нашел его на палубе бездыханным. Смерть наступила несколько часов назад, и ее причиной была, видимо, апоплексия.
Итак, у нас теперь нет ни механика, ни машиниста. Осталось только два кочегара, но они ничего не понимают в машине. Всего нас теперь 24 человека, включая толмача и двух гренландских эскимосов.
12 декабря. Очень холодно, ртуть в термометре упала до –41 °F. Со стороны открытого моря, не замерзающего из-за сильного течения в проливе Белло, дует крепкий ветер, нагоняющий туман. От этого воздух кажется еще холоднее. Пролив Белло стал нашим врагом не только из-за туманов, но и потому, что там беспрерывно гуляют холодные ветры.
В сети для лова тюленей ничего не попало. А раз нет тюленей, не приходится дивиться отсутствию медведей. Поймали трех песцов и видели зайца.
Тоскливое однообразие нашей жизни безмерно отягощается вынужденным бездельем и невозможностью сойти с корабля из-за сильных ветров. Пять дней в неделю мы не в состояния покинуть судно. В целом состояние здоровья людей хорошее, но все они, естественно, скучают по свежему мясу и овощам. Впрочем, туго набитому мешку с почтой мы, пожалуй, обрадовались бы больше всего.
26 декабря. Рождество мы провели по всем правилам доброго старого английского праздника, веселого и ободряющего. Все яства, которые только удалось достать, были уже расставлены на накрытых белоснежными скатертями обеденных столах команды, когда мы с офицерами спустились на нижнюю палубу. Самыми изысканными блюдами и предметами роскоши считались, судя по всему, оленина, пиво и партия новых глиняных трубок. Разнообразие и огромное количество всякой снеди, расставленной на столах с большим вкусом, поддерживало иллюзию, которую все стремились себе внушить, будто мы находимся в стране изобилия, почти на родине.
Но если на корабле царили порядок и веселье, то вокруг него все было по-иному. В снастях свирепо завывал бессменный северо-западный ветер; быстро наметало снег; в гнетущем мраке не было видно звезд, а термометр показывал от –76 до –80 °F.
9 января 1859 года. Прошла еще одна неделя, в течение которой температура держалась на –40°, и мы не сходили с корабля из-за сильного ветра. Воздух наполнен густым туманом, и из-за него особенно остро ощущаешь порывы леденящего ветра. Их не может выдержать никакой нос и сразу же белеет независимо от его величины. Поражаешься, как это собаки выдерживают такой ветер и чувствуют себя великолепно, если только у них не слишком редкая шерсть. Они только ложатся на снегу с подветренной стороны корабля, и никакой защиты им больше не требуется.
Ночь. 13 февраля, воскресенье. Завтра утром, если будет хорошая погода, мы с Янгом отправляемся в путь, причем я буду стремиться установить контакт с эскимосами. Янг уже успел перебросить часть своего санного груза на западную сторону пролива Белло. Я исследовал маршрут, ведущий на запад мимо Длинного озера, и установил, что мы сможем добраться до цели этим путем и нам не придется идти по пересеченной или открытой местности.
Средняя температура февраля за прошедший период составляла –33,2 °F, то есть была точно такой же, как и в январе. Должен признаться, что это вызывает у меня серьезные опасения, ибо до сих пор зима была необычайна сурова, а походы рассчитаны на срок более 20 дней. Кроме того, на этот раз мы раньше пускаемся в путь, чем все известные ранее путешественники. Если Янг или я не возвратимся ко времени, из расчета которого взят провиант, Хобсон должен выслать за нами поисковую партию.
20 марта. Вот уже неделя, как я возвратился из поездки, но мне так трудно включиться в работу, связанную с сидячим образом жизни, после энергичной деятельности, что даже сейчас с трудом заставил себя усесться, чтобы вкратце описать поездку на мыс Виктория.
Утром 17 февраля погода стала достаточно мягкой, чтобы начать поход. Температура в тот день колебалась в пределах от –31 до –42,5 °F. Простившись с группой Янга, которая переправилась через пролив на другую сторону, я направился по суше через Длинное озеро. Мы построили свою первую снежную хижину на западном берегу Бутии, неподалеку от скалы Пеммикан, пройдя 22–23 мили.
На третий день захромали собаки. Лютый мороз был главной, если не единственной, причиной того, что снег на поверхности стал настолько твердым, что собаки изранили себе лапы. Пришлось бросить часть продовольствия. Но после этого нам не удавалось пройти более 14–20 миль в день. Люди, разумеется, шли пешком, чтобы собаки тащили только оставшуюся провизию и одежду, и все же многие из них неоднократно падали от усталости.
Несколько дней держались сильные морозы. Ртуть оставалась замерзшей (точка замерзания –39 °F), а ром, вначале загустевший, как патока, потом, когда более жидкая и крепкая часть его была выпита, приходилось оттаивать. Мы шли до сумерек, после чего пару часов тратили на сооружение хижины. Возводились четыре стены высотой пять с половиной футов, с максимальным наклоном внутрь, а сверху натягивалась палатка, служившая крышей.
Наше снаряжение состояло из крошечной палатки, брезента и войлочных подстилок. Кроме того, у каждого был спальный мешок из двух одеял и пара меховых сапог, в которых мы спали. Мокасины одевались поверх портянок из кусков одеяла, и, если не считать сменных портянок, никакой запасной одежды у нас не было.
Один день походил на другой; я шел впереди, Петерсен и Томпсон следовали за мной, ведя сани. Так шли мы по восемь — десять часов, останавливаясь лишь в тех случаях, когда приходилось распутывать собачью упряжь. На ночевках мы с Томпсоном выпиливали глыбы плотного снега и передавали их Петерсену, который был главным архитектором по строительству снежных хижин. Те полтора-два часа, в течение которых возводилось это сооружение, были самым неприятным временем суток. Не говоря уже о том, что мы страшно уставали за день и жаждали отдыха, нас еще мучил холод. Закончив постройку хижины, принимались кормить собак, и нелегкая это была задача — во всеобщей свалке обеспечить, чтобы более слабым досталась полная доля. Затем мы распаковывали поклажу и заносили в хижину все необходимое: провизию, спальные принадлежности, а также сапоги, меховые перчатки и даже упряжь, чтобы собаки ее не сожрали, пока мы спим. Только после этого закрывали входное отверстие снегом, зажигали лампу, меняли обувь, писали дневники, заводили часы и залезали в спальные мешки. Лежа и дымя трубками, обсуждали достоинства и недостатки наших собак до тех пор, пока не был готов ужин. Торопливо поужинав, мы накрывались верхней одеждой или одеялом и засыпали.
Наутро завтракали и, с трудом натянув на себя замерзшие мокасины, нагружали сани. И снова в путь.
В таких маленьких хижинах вначале было достаточно тепло, но позднее, когда наши одеяла и одежда обледеневали, мы сильно страдали от холода. После того как мы плотно забивали входное отверстие снегом и зажигали лампу, температура быстро поднималась, стены покрывались инеем и постель отпотевала, но, как только заканчивалось приготовление ужина или приоткрывалось выходное отверстие, температура опять быстро падала: нельзя было ни спать, ни даже держать без рукавиц кружку чаю. Таким лютым был мороз!
1 марта мы остановились почти у самого магнитного полюса. Я говорю «почти» потому, что никто не поставил здесь гурия, чтобы обозначить эту точку. Первым ее достиг сэр Джемс Росс. Я все время боялся, что наш поход окажется бесполезным, ибо до сих пор мы не встретили никаких следов эскимосов, а между тем запасы провианта сильно сократились, и несчастные собаки находились в плачевном состоянии; шесть из пятнадцати выбыли из строя, и я не мог теперь сделать больше одного перехода.
Но нам ничего другого не оставалось, как надеяться на лучшее. И каковы же были наши изумление и радость, когда, оглянувшись назад, мы заметили четырех человек, следовавших за нами. Петерсен и я немедленно приготовили на всякий случай револьверы и пошли им навстречу. Эскимосы остановились, привязали собак, опустили свои копья и встретили нас, не обнаруживая никаких признаков удивления. Они сообщили, что охотились на льду, преследуя тюленей, а теперь возвращаются домой. Мы предложили присоединиться к ним, и вскоре все вместе отправились в путь. Но уже через час солнце село, и мы, узнав от спутников, что до их стойбища из восьми снежных хижин еще далеко, обратились к ним с просьбой построить для нас хижину здесь. Платой были иголки — по одной на человека. Не прошло и часа, как хижина была готова. Она оказалась довольно обширной: восьми футов в диаметре и пяти с половиной футов в высоту. Все мы поместились в ней на ночь. Вряд ли в истории строительства найдется другой пример, когда жилище обходилось бы столь дешево.