ж и поразил его в горло. Сэмюэл тотчас свалился, а я шагнул к Джо. Тогда он бросил дубинку и пошел к остальным.
Наклонившись, я посмотрел, не умер ли Сэмюэл, но тот был еще жив. Я растерялся и начал плакать. Вскоре ко мне подошли остальные спутники и заявили, что позаботятся о том, чтобы меня больше не трогали. Фишеры нанесли мне четыре глубокие раны в голову. Один из спутников перевязал мне раны и смыл кровь с лица. На следующий день умер Сэмюэл Фишер. Его двоюродный брат одним из первых бросился рубить его труп, с которым мы расправились так же, как с трупом моего несчастного товарища по кораблю.
Наконец нам удалось отремонтировать лодку и отчалить от этого острова. Мы подошли к суше, думая, что это материк, но, как выяснилось позднее, оказались опять на острове. Бросив здесь лодку, пошли пешком, проходя около мили в день. И вот через четыре дня показался противоположный берег острова, и пришлось направиться обратно к лодке. Чтобы добраться до нее, ушло четыре дня. Возвратившись, мы обнаружили, что лодка сильно прохудилась с того времени, как ее бросили. Хотели обойти на лодке вокруг острова, но она стала тонуть, как только в нее сели. Пришлось вылезти из лодки и снова направиться на противоположный берег, чтобы там остаться или умереть, если нас не подберут.
Мы съели сапоги, ремни, ножны и все изделия из медвежьей и тюленьей кожи, которые на нас были. В довершение всех несчастий начался дождь, который лил беспрерывно в течение трех дней, а затем пошел снег. В этом жалком состоянии нас 29 сентября подобрала шлюпка с судна «Эскимос» и 3 октября доставила в Ококе. Тамошние миссионеры сделали все, чтобы нам помочь: снабдили нас пищей и одеждой, а затем отправили в Нейн, где мы встретились с Доктором, которого подобрали на три дня раньше, чем нас. Он сообщил, что его напарник умер, и вообще после того, как его подобрали, распространял много лживых историй.
Миссионеры в Нейне помогли нам добраться до Хопдейла, а оттуда послали в Кибокок, где двое из нас оставались всю зиму. Еще один человек остался у поселенца Джона Лейна, где-то между Нейном и Хопдейлом; Доктор прожил до марта у Джона Уокера, а затем уехал в Индиан-Харбор; остальные двое — Джозеф Фишер и Томас Колуэлл — тоже приютились у местных жителей около Индиан-Харбор. Агент «Компании Гудзонова залива» в Кибококе Белл решил оставить нас двоих у себя, пока нам не представится случай уехать с этого берега. Мы покинули его дом около 10 июля и прибыли в Мейкови, ожидая оказии, чтобы ехать дальше.
Капитан Дантен был столь любезным, что согласился взять меня на борт, а моего товарища на судно взял «Уайлд Ровер» капитан Гамильтон. Переход пока был весьма приятным, и я надеюсь, что таким же будет и дальше.
Надеюсь, сэр, что вы разберете написанное; почерк у меня плохой, и писал я в спешке.
Перейдем теперь к повествованию Холла о том, что произошло после того, как погибла его лодка.
Испытывая страстное желание заняться исследованиями и особенно приспособиться к жизни, которую ведут иннуиты, я решил совершить поездку на нартах с собачьей упряжкой в залив Корнелл-Гриннелл, куда уже уехал Угарнг.
Приведу отрывок из дневника о первом дне поездки в таком виде, в каком я заносил свои записи по вечерам, сидя в иглу[99].
«Четверг, 10 января 1861 года. Термометр показывает –30 °F. Наше общество: Эбербинг, его жена Тукулито, Кудлу и я. К четырем утра поднялся, разбудил Эбербинга и его жену. Встав, они тотчас принялись собирать вещи, которые им потребуются во время нашего пребывания в отлучке. Затем я возвратился на судно и уложил свои вещи. На время поездки я взял полтора фунта консервированной бараньей тушенки, три фунта солонины, 15 сухарей (4 фунта), четверть фунта перцу, два фунта молотого жареного кофе, кварту патоки, кварту кукурузной муки и три фунта цинциннатских шкварок для супа. Из постельных принадлежностей захватил двойное шерстяное одеяло, спальный мешок, плащ и плед, чтобы покрывать постель. Что касается одежды, то, кроме бывшего на мне эскимосского костюма, взял запасную нижнюю рубашку, шерстяную верхнюю, две пары носков, запасные брюки, два полотенца и две пары рукавиц. Из книг отобрал «Навигатор» Боудича; «Географию и атлас неба» Беррита; «Топографическую съемку» Гиллеспи; «Морской альманах на 1861 год»; Библию и поваренную книгу. Из приборов взял телескоп, саморегистрирующий термометр, карманный секстант, два магнитных компаса и морской бинокль. У меня были также ружье, огнеприпасы, жир для лампы, ручная пила, бумага, чернила, перья, записная книжка и путевой журнал.
В 10 утра все были готовы. Эбербинг стоял у нагруженных саней, запряженных десятью собаками (пять его и пять моих гренландских). Тукулито принарядилась как на праздник — надела новую юбку, штаны и куртку из оленьей шкуры и т. п. Простившись с друзьями, оставшимися на корабле, мы тронулись в путь. Тукулито шла впереди, прокладывая дорогу собакам. Вначале нам предстояло пройти одну милю до берега в северо-восточном направлении, а затем следовать маршрутом, какой, судя по всему, выбрал Угарнг, опередивший нас на один день. И так мы шли через увалы и горы, через ложбины и долины. Иногда, при спуске по склону, можно было развивать большую скорость. Я находился в приподнятом настроении, так как это был мой первый санный поход. Думается, мне пришлось попотеть в тот день больше, чем когда-либо. В походе случались очень забавные происшествия. Как-то спускаясь по крутому склону, все мы придерживали сани, чтобы они не скатились стремительно вниз. Вдруг нога у меня провалилась сквозь предательскую снежную корку — и я, как обруч, покатился вниз до самого подножия холма. Тукулито поспешила ко мне на помощь и, заметив, что у меня обморожено лицо, тотчас, как это принято у иннуитов, приложила к нему свою теплую ладонь и держала ее, пока все не прошло.
К трем часам пополудни, совершив переход по сильно пересеченной гористой местности, мы приблизились к замерзшим водам. У самого океана утесы торчали почти отвесно, а нам надо было спустить сани вниз на лед. Собак выпрягли, и, пока Тукулито с бичом в руках придерживала их за постромки длиной 20–30 футов, мы спускали сани. Из-за отлива нам пришлось потрудиться, чтобы дотащить сани до ледяного поля. В конечном счете нам это удалось, и мы снова отправились в путь, а Тукулито опять шла впереди. Пройдя около пяти миль, мы обнаружили стоявшее на льду иглу, которое, очевидно, вчера построили для ночевки Угарнг и его партия.
Эбербинг и Кудлу сразу же принялись выпиливать снежные блоки, а я относил их на подходящее место, и мы соорудили иглу за час. Как только с этим было покончено, в хижину вошла Тукулито, чтобы установить как полагается каменную лампу. Затем лампу зажгли и, повесив над ней котелок со снегом, натопили воды для кофе и супа. После этого Тукулито настелила привезенные нами доски на снежную лежанку. Здесь нам предстояло спать. На доски женщина положила брезентовый мешок, в котором было немного хвороста, а сверху оленьи шкуры. Теперь наши постели были готовы.
Просушить всю дневную одежду, то есть все, что промокло от пота, — обязанность «хозяйки иглу». Она раскладывает вещи на сетке над лампой и всю ночь их переворачивает. В обязанность хозяйки входит также починить ту одежду, какая может потребоваться на завтра. Нельзя откладывать починку даже на один день. Все, что требует проявления заботы, пускай то будет набить трубки табаком, поручается хозяйке иглу, в данном случае Тукулито.
Вскоре ужин был готов. Он состоял из супа, засыпанного цинциннатскими шкварками, небольшого куска солонины на каждого, половины сухаря и кофе. Тукулито оказалась превосходной поварихой. Вскоре я пришел к твердому убеждению, что ни одна партия не должна путешествовать в этих краях, не захватив с собой супружеской пары — иннуита и его жены. Именно женщина-иннуитка и является мастерицей на все руки или по меньшей мере «лучшей половиной».
После обеда мы вместе с обоими эскимосами выкурили по трубке, а затем легли спать; я лег между пышущими жаром иннуитами — Эбербингом и Кудлу.
Выспался я прекрасно. На следующее утро, позавтракав и уложив все на нарты, мы снова отправились в путь. Наш курс был прямо на север, но из-за торосов мы не могли неуклонно его придерживаться. Честно говоря, нам приходилось кое-где и отступать, когда мы застревали между айсбергами и торосами. Из-за этого за день мы приблизились к цели похода всего на пять миль.
По расчетам, мы должны были дойти с корабля до залива Корнелл-Гриннелл за сутки, но на пути оказалось слишком много препятствий, и вторая ночь застала нас на льдинах. Надвигавшийся шторм, свинцовые тучи и вой ветра, который теперь, переменив направление, дул уже не в сторону суши, а нам в лицо, — все это вселяло в нас тревогу. Кроме того, за день мы очень устали и через некоторое время остановились, выбрав подходящее место для иглу. Наконец, хотя и спустя много времени после наступления темноты, мы все же удобно расположились, наслаждаясь горячим ужином под снежным куполом, основание которого покоилось на замерзшей груди бездонных глубин. И мы забрались в укрытие своевременно. Шторм обрушился со всей яростью, а вой бушевавшего ветра доносился в наше теплое убежище.
Буря продолжалась всю ночь, и на следующий день мы не могли продолжать свой поход. Весь день неистовствовал сильнейший ветер, и выпал непроходимый снег. Нам пришлось отсиживаться в своем убежище, закутавшись в меха. Я воспользовался нашей вынужденной задержкой и попросил Тукулито постричь меня. Волосы мои отросли до плеч, что причиняло большие неудобства. Тукулито состригла мне также бороду, бакенбарды и усы. В сезон москитов растительность на лице служила защитой, но теперь она стала обузой, так как на нее налипало много льда. Предыдущей ночью я сам избавился от части своих бакенбард. На них намерзло столько льда, что не удавалось снять через голову оленью куртку и пришлось срезать ножом самые длинные волосы.