30 апреля стоял сильный мороз со снегом и градом, и наши больные страдали от него больше, чем когда бы то ни было. В канун первого мая мы вернулись домой с работы поздно, развели большой огонь и торжественно написали имена наших дам на своих шляпах, пытаясь поднять настроение любыми средствами. И теперь, сообщая вам о нашей радости, я хочу поведать и о том, как туго нам приходилось в эту зиму и чем мы питались.
Когда мы отправлялись в плавание из Англии, у нас были самые разнообразные виды морского провианта, а именно солонина из говядины и свинины, вяленая рыба и т. п., и вот как наш кок всем этим распоряжался.
Мясо, которое подавалось в воскресенье вечером к ужину, он варил в котле, наполненном водой, около часа, добавляя к нему примерно кварту овсяной муки. Затем, вынув мясо, он оставлял котел на огне, пока содержимое не выкипало так, что заполняло только половину посудины. Это мы называли кашей и съедали, стараясь, чтобы она нисколько не остыла, а затем получали обычную порцию рыбы. На воскресный обед подавалась свинина с горохом, а вечером сваренное раньше в котле мясо и остатки каши. Мясо на вторник также варили вечером в понедельник, а на четверг — в среду, и мы всю неделю (кроме пятницы) получали на ужин горячую пищу. И это, несомненно, принесло нам немало пользы. Но вскоре после рождества многих из нас настиг недуг. У больных так воспалились десна, что они не могли есть говядину, свинину, рыбу и даже кашу. Вся их пища сводилась к фунту сухарей, которые толкли в ступке, затем поджаривали на сковородке, добавив немного масла. Некоторые разваривали горох до тех пор, пока он не превращался в пюре. И это все, чем они питались. Большую часть зимы единственным нашим напитком была вода. За всю зиму мы добыли не более 12 песцов, причем часто, когда мы находили их в капканах, оказывалось, что зверьки уже сдохли два-три дня назад и кровь у них уже застыла. Использовать такую пищу было бы вредно для здоровья. Но если нам попадался живой песец, который недолго пробыл в капкане, мы варили из него бульон для самых слабых больных. Мясо, сильно разваренное, тоже предназначалось для больных. Мы подстрелили несколько белых куропаток, но это было ничтожным подспорьем.
У нас было три категории больных: одни не могли ни двигаться, ни пошевелиться на койках, и их приходилось кормить, как младенцев, другие превратились в калек, разъеденные цинготными язвами, и, наконец, третьи чувствовали себя немного бодрее; у большинства больных были воспалены десны.
Вы спросите меня, как же все эти немощные люди могли работать? Что же, отвечу на ваш вопрос. Наш врач, очень добросовестный человек и обладающий к тому же самым приятным характером из всех людей, с которыми мне доводилось встречаться, обычно вставал рано утром. Пока он удалял зубы или срезал омертвевшее мясо с десен у одних, другие сами принимали ванну, в которую погружались по бедра. Вот как это делалось. Мы не могли набрать нужных нам веток, почек и трав, но заменяли их чем-нибудь подходящим и варили в котле, а затем разливали отвар в маленькие бочонки и подставляли больным. Это так облегчало состояние пораженных недугом членов, что если до процедуры больные, поднимаясь с коек, едва могли стоять, то после получасовой ванны они шли по снегу в лес или на судно и выполняли свои обязанности. А без этого нельзя было обойтись. К ночи больным становилось опять хуже, и их приходилось купать, накладывать повязки с мазью, обрабатывать им рот перед тем, как уложить спать. Вот на каком пайке и при каком лечении мы прошли через все наши испытания.
Я предполагал, что весной мы совсем ослабеем, и сохранил на этот случай большую бочку вина. Разбавляя вино так, чтобы на одну его часть приходилось семь частей воды, мы получили слабый напиток, который (если учесть, что замерзшее вино утратило свои качества) вряд ли был намного лучше воды. Тем, кто был в самом тяжелом состоянии, мы ежедневно давали по пинте неразбавленного вина. Кроме того, они по утрам выпивали по небольшому глотку той плохой водки, которая у нас осталась для поднятия духа. Так мы старались как можно лучше распределить свои запасы, сообразуясь с временами года.
6 мая скончался Джон Уордон. Мы похоронили его, соблюдая по возможности все христианские обычаи, на вершине голого песчаного холма, которому ранее дали название Брендон-Хилл.
11 числа мы рано отправились на судно, чтобы скалывать лед. К ночи 12 числа трюм был полностью очищен ото льда, и мы нашли хранившиеся на складе башмаки, которые пролежали в воде всю зиму; башмаки высушили над огнем и переобулись в них.
Мы так и не обнаружили серьезных повреждений на судне, и у нас были все основания считать, что оно пригодно к плаванию. И все же плотник упорно отстаивал противоположное мнение, утверждая, что лед замаскировал все повреждения судна и не позволял воде хлынуть вовнутрь, но, когда мы выйдем в море, несомненно, откроется течь. Действительно, через швы судна мы могли разглядеть воду и до нас доносился ветер. Но это не так нас тревожило, как потеря руля и то обстоятельство, что судно находилось теперь на пути самого мощного прилива и, когда нагонит лед, могло превратиться в кучу обломков. Но мы все же надеялись на лучшее.
14 мая началась новая работа. Боцман с необходимым ему числом помощников стал переправлять на берег остатки нашего парусного вооружения (которое было сильно повреждено, когда мы его вытаскивали изо льда). Потом они чинили и испытывали паруса. Бочару я велел привести в порядок бочки, хотя этот несчастный человек был уже крайне истощен. Но я задумал подвести под судно несколько тросов с бочками и приподнять его, не видя другого способа сняться с мели. Нескольких матросов я послал на охоту, чтобы добыть немного дичи для больных, которым становилось все хуже и хуже. Учтите, что у нас не было иных пуль, кроме тех, которые мы ухитрялись отлить из свинцовых щитов наших пушек и из моей старой кружки. А хранившийся у плотника листовой свинец мы использовать не решались, ведь он мог пригодиться для ремонта судна.
15 мая я удобрил небольшой участок земли, очистившейся от снега, и посадил там горох, надеясь, что он вскоре прорастет и мы сможем употреблять всходы в пищу. Мы еще не могли найти никакой зелени для подкрепления наших сил.
18 числа скончался наш плотник Вильям Коул, человек, которого мы все горько оплакивали как за его доброту, так и потому, что нам сейчас крайне нужна была его специальность. Вильям переносил свой тяжкий недуг с большим терпением и принял кончину, как подобает благочестивому человеку.
Вечером мы похоронили Коула рядом со штурманом Уордоном. Перед тем как Вильямом овладела предсмертная слабость, он довел пинассу до такой готовности, что в нее оставалось лишь вбить болты и скрепить нагелями доски, так что кончина плотника не ставила нас в безвыходное положение. Мы могли закончить строительство пинассы сами, если судно оказалось бы негодным.
Вечером наш штурман, возвратившись после похорон на судно и тщательно осмотрев его, обнаружил останки пушкаря под дверным отверстием помещения для орудий. Между тем труп этого человека мы бросили в воду на значительном расстоянии от судна и на большой глубине почти шесть месяцев назад.
Утром 19 мая я послал людей откопать труп, который крепко вмерз в лед головой вниз и пяткой вверх. У него осталась всего одна нога. Но на месте раны все еще держался гипс. После полудня труп удалось извлечь, и он совсем не разложился, находясь в том же состоянии, в каком мы предали его морю. Лед, вода и время причинили ему только одно повреждение. Мышцы сползали с костей, как перчатка с руки. Вечером мы похоронили пушкаря вместе с другими.
24 мая крепко пригревало солнце и лед у берега начал таять, а в заливе трескаться со страшным грохотом. Примерно к трем часам дня льдины, уносимые отливом, уже мчались мимо судна. Увидев это, я срочно послал двоих людей к штурману с приказом затопить судно, чтобы его не снесло в море, и посмотреть, нет ли руля среди льдин. Это приказание он тотчас же выполнил, а один удачливый парень Дэвид Хэммон, работая киркой среди льдин, наткнулся на ось руля. Он тотчас возвестил криком о своей находке, и тогда к нему подбежали остальные матросы. Вытащив руль на лед, они подняли его на судно.
Между тем лед начал подниматься и громоздился высокими грядами на мелководье у берега и на скалах. Лед наседал на сделанную нами у судна баррикаду, но не причинил ей большого вреда. О, это был радостный день! Все мы возблагодарили господа, вселившего в нас надежду на спасение.
В последний день мая мы нашли на берегу пробивавшиеся из земли ростки вики и я распорядился собрать их и приготовить отвар для больных.
В этот день мы завершили подготовку снастей и парусов и, так как стояла сильная жара, высушили и заново провялили нашу рыбу на солнце и проветрили всю остальную провизию. К тому времени никто из команды уже не мог есть солонины, кроме штурмана и меня.
Рано утром 9 мая мы принялись за работу: вынесли из трюма бочки из-под пива и сидра и соорудили из них плот, который прикрепили к береговому якорю. Бочки мгновенно затонули, что нас отнюдь не удивило, ибо любое дерево или клепка, пролежав подо льдом всю зиму, тоже сразу же затонули бы, если бы бросить их за борт. В этот день мы скинули 10 тонн балласта.
Здесь уместно будет напомнить о милости господа, пославшего нам зеленые ростки гороха. Это так помогло совсем слабым больным, которых уже два-три месяца никакой силой нельзя было заставить пошевелиться, что они начали передвигаться по дому и выходить на воздух. Другие тоже набирались сил и поразительно быстро поправлялись. Вот как мы пользовались ростками: дважды в день собирали стебли или листья, как только они появлялись из-под земли, мыли и кипятили их, а затем ели с мороженым маслом и уксусом. Эта превосходная пища подкрепила наши силы, и мы почти ничего другого не ели. Мы также отжимали из ростков сок, добавляя его в напитки, или ели их сырыми с хлебом.