у океану. Желанный проход вновь возбудил любопытство европейцев. Сочетание этих обстоятельств способствовало пробуждению всеобщего интереса к исследованиям на северо-западе. Это было на руку адмиралтейству, и оно сделало попытку превратить исследования в свою монополию.
Новый период исследований Арктики начался в 1818 году, когда четыре корабля британского военно-морского флота в составе двух экспедиций были посланы на север. Одна из этих экспедиций, в которой принимал участие офицер, носивший имя Джон Франклин, получила такое задание, которое, как доказал Гудзон, было невыполнимым: пройти, минуя Шпицберген, к полюсу и оттуда на юг, к Берингову проливу. Здесь была назначена встреча с двумя судами второй экспедиции, которая под начальством капитана Джона Росса должна была найти Северо-западный проход и воспользоваться им.
Трафальгар, думается, вскружил головы лордам адмиралтейства. Они, очевидно, считали, что даже арктические льды разойдутся перед двойным натиском.
Однако лед не отступил перед победителями Трафальгара и Арктика не открыла им никаких новых тайн по сравнению с теми, которые вырвали у нее первооткрыватели. Шпицбергенская флотилия расквасила себе нос о непроходимый полярный пак и уползла на родину. Росс со своими двумя кораблями достиг лучших результатов: он не только прошел через Девисов пролив, но заново открыл и исследовал весь Баффинов залив. Если бы счастье и время года были на их стороне, участники этой экспедиции добились бы большего. Ведь они вошли в пролив Ланкастер и покрыли там расстояние в 50 миль до того, как повернули на запад. К этому их вынудило в основном приближение зимы и «горный хребет», преграждавший путь[76].
Это было первое плавание Росса в Арктику. Будущий моряк родился в 1777 году, в девятилетнем возрасте был зачислен на британский военно-морской флот и служил там беспрерывно до описываемой экспедиции. Морская война — не совсем подходящая школа для арктического исследователя, но Росс с поразительной быстротой освоился в новой обстановке.
Он проявил и другую благородную черту характера, воздержавшись по возвращении в Англию от бахвальства своими подвигами, довольный тем, что смог восстановить доброе имя Баффина и Байлота.
Но в этом плавании подчиненным Росса был молодой человек иного склада — Вильям Эдуард Парри, отличавшийся чрезмерным честолюбием и карьеризмом. Строя свои расчеты на том, что ему удастся найти Северо-западный проход и доказать превосходство над Россом, он начал использовать свое немалое личное влияние на лордов адмиралтейства. Парри старался убедить их, что через пролив Ланкастер пролегает путь к Тихому океану, и давал понять, что только трусость Росса помешала открыть проход в 1818 году.
В результате этих интриг к Россу стали относиться неблагожелательно, что омрачало его жизнь на протяжении последующих 15 лет, а Парри в 1819 году отправился на северо-запад во главе военно-морской экспедиции.
Парри исключительно повезло. Необычайно благоприятная ледовая обстановка позволила ему дойти до пролива Ланкастер еще в начале сезона, а затем почти без всякого труда проникнуть далеко на запад, до самого острова Мелвилл. За это немалое достижение он стал героем дня в Лондоне и вместе с членами своей команды получил парламентскую премию в размере нескольких тысяч фунтов, тогда как Росс окончательно впал в немилость.
Воодушевленное успехом адмиралтейство возобновило штурм арктических морей. На этот раз было проявлено значительно больше энергии, но с гораздо меньшим успехом. Неугомонный Парри снова отправился в плавание в 1821 году, чтобы доказать существование судоходного пути, ведущего на запад из Гудзонова залива. В конечном счете Парри достиг непроходимого пролива Фьюри-энд-Хекла, но потерял два года в бесплодных попытках, прежде чем одержать эту пиррову победу. Затем в 1824 году он опять штурмовал Арктику через пролив Ланкастер. На этот раз счастье окончательно изменило Парри. Непроходимые льды заставили его войти в пролив Принс-Риджент, где под их непрерывными ударами он потерял «Фьюри» и вынужден был бесславно отступить[77]. Это поражение, а также другая неудача, которую потерпел в том же году капитан британского военно-морского флота Лайон в проливе Рос-Уэлком, оставили неприятный осадок у адмиралтейства.
Теперь стало ясно, что Арктика не такая легкая добыча, как это считали. Штурм прекратили, и флот отвел свои силы.
И тут, в 1829 году, через 11 лет после того, как Парри обрек Росса на забвение, тот снова выступил на арену, чтобы восстановить свое доброе имя.
Росс несколько раз обращался за помощью к адмиралтейству, но безуспешно. Наконец он нашел друга и покровителя в лице Феликса Бута, шерифа Лондона. Бут финансировал экспедицию, целью которой было определить местоположение северного магнитного полюса и, если позволит обстановка, найти проход из пролива Принс-Риджент в западные воды.
Поскольку эта экспедиция финансировалась частным лицом, на нее было отпущено мало средств.
Для этого плавания выбрали «Виктори» — один из первых колесных пароходов.
Этот небольшой почтовый пароход совершал ранее каботажные рейсы по линии Ливерпуль — остров Мэн и был явно неприспособлен к полярным плаваниям. Но вопрос стоял так: либо «Виктори», либо ничего, и у Росса не было выбора.
Команда судна состояла из 22 матросов и офицеров, среди которых был племянник капитана коммандер [капитан 3-го ранга] Джемс Кларк Росс[78], участвовавший ранее во всех трех экспедициях Парри.
Провиант, который позволяли закупить отпущенные деньги, был если не совсем ничтожным, то, во всяком случае, весьма скудным. Росс рассчитывал даже на то, что продовольствие можно будет пополнить, если он сумеет добыть кое-что из запасов, снятых на берег в проливе Принс-Риджент с брошенного там «Фьюри».
Обратное плавание было сущим адом. Примитивная паровая машина «Виктори» оказалась не только бесполезной, но даже вредной. Она занимала слишком много места, а так как конструкторы судна возлагали на нее чрезмерные надежды, то и парусное вооружение было недостаточным. Росс блестяще доказал свое навигационное искусство и энергию, отвратив трагедию, которая произошла через несколько лет. Он осторожно провел «Виктори» сквозь льды Баффинова залива, с таким успехом, что 13 августа 1829 года судно было уже в проливе Принс-Риджент и участники экспедиции увидели берег Фьюри.
Когда «Виктори» надежно отшвартовался в хорошей ледяной гавани примерно в четверти мили от того места, где в 1825 году были сняты на берег грузы с «Фьюри», мы поспешили скорее его осмотреть. Испытывая немалое любопытство, мы направились к единственно уцелевшей палатке. В ней размещалась столовая для офицеров «Фьюри», но не оставалось никаких сомнений, что медведи были здесь частыми гостями. Около двери висел мешок, в котором мой племянник и теперешний спутник Джемс Росс оставил [в 1825 году] свою книгу с записями и добытых им птиц. Но мешок был сорван и пуст.
Там, где хранились мясные и овощные консервы, все осталось в целости. Банки были уложены в два ряда и, хотя испытали все капризы погоды за эти четыре года, ни в малейшей степени не пострадали. Банки были так тщательно запаяны, что медведи не могли ничего учуять. Если бы звери пронюхали, что там внутри, вряд ли нам что-либо досталось. В этом случае у них было бы больше оснований, чем у нас, благодарить Донкина, запатентовавшего такой способ хранения мяса в банках. Вскрыв банки, мы убедились, что их содержимое не замерзло и нисколько не изменило свой вкус. Это немало обрадовало нас. Дело было не в гурманстве, наша жизнь и дальнейший успех зависели от того, найдем ли мы здесь пищу. Вино, спирт, сахар, хлеб, мука и какао были в таком же состоянии. Лимонный сок и пикули лишь незначительно пострадали; даже паруса с «Фьюри» были совсем сухими и, казалось, никогда не намокали.
Мы направились к тому участку берега, где был брошен «Фьюри», но не нашли и следа его корпуса. Несомненно, его унесло в море или раздробило на мельчайшие куски, которые пополнили дрейфующий плавник этих вод.
Поэтому мы возвратились на судно и подготовились к взятию на борт грузов и провизии. Запасы отбирались с таким расчетом, чтобы их хватило на два года и три месяца. При этом мы учитывали свои потребности и возможности их удовлетворить за счет того, что здесь имелось. Нет нужды говорить о том, как необычно и приятно было обнаружить в этом глухом уголке, где царили безлюдье, льды и скалы, даровой рынок, где мы могли взять все, что нам было нужно. Все грузы можно было переправить на борт, когда это потребуется, ничего за них не уплатив.
На пороховом погребе, находившемся в отдалении от склада, крыши не было, а водонепроницаемая ткань превратилась в лохмотья. Но сам порох был абсолютно сухим благодаря тому, что хранился в запатентованных ящиках. Мы взяли из погреба такое количество пороха, которое, по нашим соображениям, могло нам потребоваться. Затем, учитывая совет сэра Эдуарда Парри, который казался нам правильным, уничтожили оставшийся порох, чтобы предотвратить жертвы на случай, если эскимосы придут сюда после нас. На этом закончилось наше вторичное снаряжение. Подобно Робинзону Крузо, мы запаслись всем, что могло нам пригодиться из груза погибшего судна.
Два дня было почти совсем тихо, но в восемь часов вечера с севера внезапно подул свежий бриз и начал взламывать лед в нашей гавани. Поэтому мы подняли и закрепили лодки и, выведя судно из льдов, пошли под парусами к мысу Гарри.
К сожалению, никакими словами не опишешь окружавший нас ландшафт, что же касается карандаша, то он тоже не в состоянии воспроизвести движение и шум. У тех, кто не видел северный океан зимой, вернее, не видел его в зимний шторм, слово «лед» ассоциируется лишь с воспоминаниями о замерзшем озере или канале. Но это не дает ни малейшего представления о том, что приходится пережить и перечувствовать во льдах полярному мореходу. Так пусть же эти люди вспомнят о том, что лед может превратиться в камень, в плавучую скалу, когда его уносит течением, в мыс или остров, когда он попадает на мель, не уступая по прочности граниту. Пусть они представят себе далее, если смогут, следующую картину: эти горы, сложенные из кристаллов льда, уносит в узкий пролив быстрым течением; здесь они сталкиваются друг с другом, как сталкивались бы наземные горы, если бы могли прийти в движение, поднимая громоподобный шум; гигантские обломки срываются с их отвесных склонов до тех пор, пока, потеряв равновесие, ледяные горы не перевертываются, вздымая вокруг себя валы и образуя водовороты; тем временем более плоские ледяные поля, которые ветер и течение гонят на эти горы или скалы, то поднимаются над водой, то снова в нее падают, усиливая неописуемый грохот и волнение моря.