В полдень два эскимоса понеслись на нартах, запряженных шестью собаками, чтобы забрать рыбу из третьего хранилища, которое, как мы поняли, находилось где-то далеко на озере. Мы пообещали за эту рыбу еще один нож, и нам стоило задержаться, чтобы получить такое подкрепление. Тем временем мы посетили их хижину. Достигая 18 футов в диаметре, она была достаточно велика, чтобы вместить три семьи, но ее запущенное состояние свидетельствовало о том, что здесь жили с самого начала зимы. Женщины приняли нас очень радушно. Одна старуха была больна или показалась нам нездоровой. Врач тотчас дал ей лекарство. Эта женщина, пережившая многих мужей, предложила как плату за лекарство камень, которым высекают огонь. С ее точки зрения, это был действительно ценный подарок. Женщины предложили нам также воды, которой в это время года им не хватает: чтобы растопить хоть сколько-нибудь снега, требуется много жира. Кроме того, они дали нам лосося, и этот подарок мы приняли, чтобы не обидеть хозяек. В качестве ответного подарка мы преподнесли им какие-то безделушки.
В ответ на наши вопросы о жизни семей и здоровье новорожденных они осведомились о том, как идут дела у нас. Одного ребенка они назвали Аглуггой в честь Джемса Росса, ибо среди эскимосов он был известен под этим именем. Наличие 50 тюленьих шкур свидетельствовало об успешной охоте. Помимо тех, которые находились в хижине у них, были еще шкуры, хранившиеся в снегу. Кроме того, эскимосы убили двух мускусных быков и двух медведей. В ожидании нашего приезда они не трогали тушу быка, надеясь ее нам продать. Но мы все не появлялись, и тогда они все съели сами.
Один туземец рассказал нам кое-что о положении дел в этой группе. Одна из женщин сразу же после смерти мужа нашла нового супруга, потому что у нее было пятеро детей. Это «потому что» было бы плохим объяснением в Англии, где готовое чужое потомство не часто бывает источником благополучия. Но здесь пятеро детей представляют собой реальную ценность, большое богатство. Это источник прибыли, а не расходов, счастья, а не огорчения и мук. Уже в восьмилетнем возрасте ребята начинают помогать по хозяйству, а через несколько лет оправдывают свое содержание с лихвой. Когда же родители старятся, дети, будь то родные, пасынки или приемыши, обязаны оказывать беспомощным престарелым людям поддержку, что само собой разумеется. В этой стране нет налога в пользу бедных.
Здесь такое же положение вещей, как в «Утопии»[84], где женщина с пятью детьми считается самой завидной партией и может делать выбор среди молодых мужчин. Нет, здесь даже лучше, чем в «Утопии», ибо многодетность считается у эскимосов символом богатства, а не бедности. Здесь люди действительно хотят трудиться, чтобы поддерживать свое существование и жизнь тех, кто от них зависит, пока те сами не смогут и не будут работать для себя. Пусть же мудрецы из более просвещенных стран приедут сюда и им преподадут уроки мудрости дикари в тюленьих шкурах, которые пьют жир и едят сырую рыбу.
О другой особенности их политической экономии мне не следовало бы отзываться одобрительно, хотя и для нее можно найти философские обоснования. Нельзя разбивать правовую систему на части и, выдернув один закон, заявлять, что он плох. Следует рассматривать ее в целом и оценивать с разных точек зрения, а потом уже решать, что именно правильно. Я имею в виду обычай меняться женами. Здесь люди считают, что это обеспечивает более многочисленное потомство. Хорошо, когда имеются веские основания делать то, что может быть не совсем правильным!
Когда наконец установились связи с эскимосами, без которых обойтись было нельзя, вновь стали активно действовать санные партии. Это позволило Джемсу Россу, возглавлявшему их в большинстве случаев, не только исследовать значительную часть еще не изученного района полуострова Бутия, но также определить и посетить место северного магнитного полюса. В течение лета путешественники все еще надеялись на освобождение «Виктория из его ледового плена, но испытывали мучительную неуверенность.
13 августа. Возвратились эскимосы с женами, детьми и всеми пожитками. Всего их прибыло 23 человека. Мы угостили наших друзей обедом из рыбы и жира. Купив у гостей кое-какую одежду, мы проводили их до палаток, ибо, лишенные развлечений, были рады даже их обществу.
Что может сильнее передать, до какой степени нам не хватало тех интересов, которые обычно заполняют жизнь людей, чем это признание? Да, мы действительно находили разрядку, отвлекаясь от своих мыслей, от прискучившего нам общества, от надоевших разговоров о температурах и ветрах, приливах и льдах, лодках и такелаже или об еде, беседуя с этими засаленными, вечно вынужденными заботиться о повседневной пище представителями человеческого рода, язык которых едва понимали.
Да не подумает читатель, что наша чувствительность к страданиям, которым мы подвергались в течение многих месяцев и даже лет, притупилась. Нет, нас мучили и холод, и голод, и тяжкий труд. И хотя мы не умерли и не стали калеками, как то случалось с другими в этих краях, нам, как и всему остальному человечеству, приходилось страдать от всякого рода мелких недугов, которые причиняют достаточно неприятностей. Разве мы не страдали также от волнений и забот, от несбывшихся надежд, от тоски по далеким друзьям и родине? Разве избавляются от всего этого те, кто забрался так далеко от дома и близких людей? Нет, наши переживания были тем острее, что каждый из нас мог никогда не увидеть своих друзей и свой дом. И все же было нечто такое, что доставляло нам еще большие и никогда не прекращавшиеся мучения. Мы тосковали потому, что не находили пищи для ума из-за отсутствия мыслей и (зачем это утаивать?) из-за отсутствия общества. Сегодня все было, как вчера, и завтра должно было быть, как сегодня. Следует ли удивляться тому, что мы радовались даже посещениям варваров, и может ли что-нибудь более наглядно показать характер наших развлечений, чем признание, что эти посещения приносили нам такую же радость, как возможность побывать в обществе — деловым людям Лондона.
Следующей ночью температура упала до 36° F. Лед, конечно, остался таким же, как был. Трудно передать читателям переживания, вызванные этим неизменным состоянием накрепко замерзшего моря. Когда наступает настоящая зима, человек смиряется с этой мыслью. Подобно животным, впадающим в спячку (хотя люди лишены этой способности, которая здесь была бы весьма кстати), мы впадали в какое-то сонное благодушие, зная, что лучше не будет до наступления других времен.
Но совсем другое дело, если сон бежит твоих глаз, если все время ждешь, когда же можно будет встать и начать действовать, но утром обнаруживаешь, что вся природа по-прежнему спит и ничего иного делать не остается, как только страстно желать, сетовать, надеяться на лучшее всеми силами души.
Посетив эскимосские жилища, мы узнали, что деревянная нога причиняла боль эскимосу, но я подробно его не расспросил, так как с нами был плотник-врач, который мог выяснить, на что он жалуется, и оказать посильную помощь.
14 августа. Туземцам разрешили подняться на борт лишь после богослужения, когда за ними послали лодку. Деревянную ногу обмотали медной проволокой, и она теперь была удобнее, чем когда-либо. Мы, как обычно, вели торг и обменивались подарками. Эскимосы на следующий день собирались разделиться на две группы. Одни направлялись в Шагавок, другие — в Нейтчилли. Эскимосы обещали привезти нам зимой оленины. Сегодня мы застрелили тюленя; этот вид охоты до сих пор нам не удавался.
25 августа. Погода была в основном такой же, но вблизи нас произошла подвижка льда. Вельбот зажало между бортом судна и большой глыбой этих вечных ледяных скал. Если одни из них уносит течением, на их место тотчас появляются такие же или еще более опасные. Запасы, откуда они поступают, поистине неистощимы. Вспоминается строка из песни, которую слышал на родине: «Пока солнце не расплавит скалы». В песне это событие считается невозможным. Я убежден, что мы в конце концов поверим, что и эти ледяные скалы никогда не растают. Даже теперь, поздним летом, они продолжали осаждать нас, принимая самые причудливые формы, какие только можно создать из их прекрасного, но ненавистного хрусталя! О как страстно хотелось нам, чтобы разгорелось пламя и растопило эти тугоплавкие глыбы, даже если бы оно выжгло всю окрестность.
28 августа. Вчера с запада подул сильный ветер и лед стало относить из залива на восток. Но только к вечеру появилась возможность выйти отсюда. Тогда судно подтянули на четверть мили к юго-западу, в подходящее место, где можно было сразу же войти в первое разводье. После этого мы поставили паруса, но, к несчастью, сорвало утлегарь и мы не могли обойти одну льдину, а, повернув на другой галс, не сумели обогнуть и стоявший на мели айсберг, из-за которого сели на мель. Вскоре все же мы подтянули судно к берегу с помощью тросов. Днище не было повреждено, но у руля сломалась нижняя часть пера, и наше продвижение на этом закончилось.
29 августа. Рано утром отремонтировали руль; дул упорный и сильный западный ветер; временами шел снег. Это был как раз тот ветер, о котором мы мечтали, и после многих сомнений и тревог мы наконец-то почувствовали себя освободившимися, да, освободившимися, но еще не свободными. Мы отчалили вскоре после четырех часов и, зарифив марсель, направились к островкам, которые на поверку оказались обособившимися плавучими льдинами. К несчастью, когда мы прошли более двух третей пути, ветер переменился на северо-западный и нам не удалось преодолеть еще одну милю, чтобы обойти эти острова с востока. Тут ветер сменился на северный. Поднялся снежный шквал, и лед погнало вдоль северного берега. В девять часов ветер опять сменился на северо-западный и, пройдя четыре мили, мы снова очутились близ берега.
Мы уже прошли мимо двух бухт, когда вдруг начался сильнейший снегопад и пришлось войти в маленькую бухту, где внезапным сильным шквалом нас едва не занесло на скалы.