23 апреля. Хотя температура оставалась по-прежнему низкой, было тихо и ясно. Поэтому мы выступили в поход в девять часов и, дойдя до ближайшей лодки, которую оттащили от судна примерно уже на четыре мили, перевезли ее к другой лодке и к продовольственному складу, находившемуся еще на две мили дальше. Затем, разделив грузы поровну, мы с большим трудом, преодолевая препятствия, продвигались вперед по торосистому льду. В конечном счете пришлось перетаскивать по одной лодке за раз, а затем возвращаться за другой. В результате за пять часов мы продвинулись не более чем на милю. Но тут начался такой сильный буран, что пришлось остановиться и строить снежные хижины. Эти хижины накрыли брезентом, а, поскольку у нас были постели из оленьих шкур и походная кухня, вся партия, состоявшая из 14 человек, удобно расположилась на отдых, хотя температура ночью была —15° F.
28 апреля. Опять подул штормовой ветер, и мы не могли идти дальше. В воскресенье ветер усилился, и нам пришлось оставить здесь лодки и возвратиться на судно. Ветер дул в спину и не мешал продвижению. Вечером мы добрались до хижин, которые построили первыми, а назавтра около полудня возвратились на судно. Вот краткий результат этого похода: каждый из нас проделал по 110 миль, а реально мы продвинулись всего на 18 миль. Предстояло еще трижды покрыть это расстояние, чтобы перебросить весь груз с корабля только на этот отрезок пути, который в целом должен был составить 300 миль.
7 мая. Мы выступили в поход, увезя оставшуюся провизию и постельные принадлежности, и к трем часам дня достигли второй остановки в 18 милях от судна; нам наконец удалось доставить сюда две лодки и запас провизии еще на пять недель, не считая десятидневного запаса на текущие нужды. Наша работа была слишком тяжелой и беспокойной, и нам было не до шуток. И все же мы не могли удержаться от того, чтобы сравнить наше путешествие с действиями персонажа из арифметической задачи, которому требовалось перенести яйца по одному в заданную точку.
8 мая. Сильный снегопад держал нас в заточении целый день. Хотя это позволило нам отдохнуть, мы все же волновались, что испортится дорога. На следующий день было гораздо хуже, ибо дул восточный штормовой ветер, и все же беззаботные матросы спали и наслаждались отдыхом, как будто им больше нечего было делать, как предоставить тревожиться и не спать тому, на ком лежала вся ответственность. Но 10 мая, когда ветер и буран все еще не прекращались, им, судя по всему, стал надоедать отдых в этой хижине, такой тесной, что нельзя было сменить положение, в каком первоначально лег. В полночь ветер утих, но ртуть стояла на нуле по Фаренгейту.
Люди, проводящие всю жизнь на суше, отпускают немало острот по поводу чудачеств моряков. Об этом свидетельствуют хотя бы проза Джо Миллера[85] и песни Дибдина[86]. Между тем персонаж, в чей адрес направлены эти остроты, — целиком вымысел этих сухопутных крыс и так же мало походит на британского или любого иного моряка, как на чикасава[87] или китайца. Несомненно, моряк отличается особым характером, но совсем не таким, какой известен широкой публике. Насколько он хуже — не решаюсь сказать; в каких отношениях лучше или чем отличается — решать не берусь. Но все моряки убеждены в одном: возникают ли трудности с провизией и водой, начался ли шторм или ураган, сбился ли с курса корабль или оказался во время шторма на подветренной стороне у берега — все это «дело капитана». Правда, команды выполняют приказы своих капитанов, люди берутся за дело и совершают при этом такие чудеса, в которые не поверит ни один человек, проживший всю жизнь на суше. Но закончится вахта, и они спят так крепко, как будто все в порядке; остальное — «дело капитана». Наши люди в этой экспедиции довольно всего насмотрелись, чтобы научиться хоть иногда мыслить самостоятельно. Видимо, они действительно порой размышляли о делах, за которые капитан не должен нести ответственность единолично. Но раз способность принимать самостоятельные решения из матросов окончательно выколотили, они во всех случаях, когда нужно было придумать и выполнить что-нибудь новое и необычное, неизменно сохраняли невозмутимое спокойствие. Правильно или неправильно решался вопрос — это было «дело капитана», а не их забота. Нечего сказать, приятная ответственность для капитана!
21 мая. Возвратившись вторично на судно, мы убедились, что там готов к отправке запас продовольствия еще на один месяц. Однако, по нашим расчетам, на ремонт саней и на отдых людей, которым предстояло тянуть сани, должна была уйти неделя. За этот день мы покрыли 329 миль лишь для того, чтобы перебросить наши запасы по прямой всего на 30 миль.
29 мая. Мы теперь надежно упрятали на берегу все, что могло бы потребоваться при вынужденном возвращении или пригодиться туземцам. Поэтому мы подняли флаг, прибили его гвоздями к мачте и подняли бокалы в знак прощания с нашим бедным судном. После того как все сошли на берег, я еще раз простился с «Виктори», заслуживавшей лучшей участи. Это был первый корабль, который я был вынужден покинуть, прослужив на 36 кораблях в течение 42 лет. Мне казалось, что я навсегда расстаюсь со своим старым другом, и, дойдя до того места, где должен был потерять судно из виду, не мог удержаться, чтобы еще раз не окинуть взглядом всю эту унылую пустыню. Заброшенность этого края особенно подчеркивалась одиноким, покинутым, беспомощным судном, служившим нам домом в течение последних лет. Оно было обречено оставаться закованным в неподвижный лед до тех пор, пока время не проделает над ним свою обычную разрушительную работу.
30 мая. По мере нашего продвижения снег становился тверже и дорога лучше. Все же из-за тяжелого груза мы шли медленно и добрались до снежных хижин на двенадцатой миле лишь в полдень. В час утра следующего дня мы снова тронулись в путь, но, поднимаясь вверх по холмам, могли тянуть за собой одновременно не более двух саней, так что до следующей остановки, всего в восьми милях от нас, дотащились лишь через 10 часов. Май закончился на этой остановке.
Теперь настало время объяснить, как мы предполагали осуществить задуманное путешествие. Мы должны были доставить в гавань Элизабет лодки и шестинедельный запас провизии из расчета выдачи пайков по полной норме. Затем мы намеревались, оставив там лодки и половину запасов, продвигаться дальше, взяв с собой сани и половину провианта, пока не достигнем 71-й параллели. Оттуда предполагалось выслать небольшую партию из пяти человек, чтобы разведать состояние складов на берегу Фьюри. Если там все окажется в порядке, вся наша партия будет продолжать путь до этого пункта, а если придется повернуть обратно, то пополним запасы из того, что оставили в гавани Элизабет.
В этом месяце мы достигли 70°21′ северной широты, так что до гавани Элизабет нам оставалось всего 16 миль. Неважное состояние команды мешало работать как полагается, но мы нашли дело для всех, даже для слепого и хромого. Работа и возродившиеся надежды помогали поддерживать бодрость духа.
Состояние льда в этот период (а весна была уже на исходе) оказалось невероятно скверным. В каком бы направлении мы ни смотрели, море до самого горизонта превратилось в сплошной массив тяжелых глыб. Кругом были одни глыбы; казалось, что воды здесь никогда не будет. Не оставалось больше никаких сомнений в том, что, когда обстановка все же переменится, покинутый нами корабль уже не сможет освободиться из льдов. Мы получили теперь некоторое удовлетворение, убедившись в том, что поступили не опрометчиво и что иного выхода у нас не было.
3 июня. В этот день мы добрались до ближайших хижин, доставив туда остальную провизию. Люди выглядели крайне утомленными и послали ко мне помощника капитана Блэнки, чтобы он от их имени обратился ко мне с просьбой оставить в этом пункте лодки и резервный запас провизии, а затем следовать прямо к складам с «Фьюри». Я уже подозревал что-то недоброе. Теперь же, получив предложение оставить наши запасы в пункте, куда было нельзя вернуться, я не только решительно отказал в такой просьбе, но и отдал приказ следовать дальше в выражениях, которые не оставляли места для сомнений, использовав неоспоримый аргумент[88]. Это было первым симптомом приближения к мятежу за все время.
8 и 9 июня. 8 числа мы не могли идти вперед из-за шторма, но на следующий день все было доставлено на склад в гавани Элизабет. Здесь мы поднялись на холм, чтобы изучить состояние льда; оно оказалось исключительно скверным, и мы пришли к выводу, что дальше тащить лодки не сможем. Считая, что мы всегда сумеем подойти к лодкам, я решил отправиться с людьми дальше, прихватив трехнедельный запас продовольствия, затем, пройдя 20–30 миль, оставить здесь часть продовольствия в качестве резерва и выслать головную партию на берег Фьюри.
12 числа мы готовились к отправке Джемса Росса, Эбернети и Парка на берег Фьюри. Они взяли с собой сани, запас продовольствия на две недели, палатку и другие совершенно необходимые вещи. Уходившим было дано указание оставлять записку на месте каждого ночлега. Мы рассчитывали, что со всем грузом доберемся до этих мест вдвое медленнее, чем они, то есть продвинемся примерно на 70 миль, когда они уже достигнут конечной цели похода, находившейся теперь в 150 милях от нас.
22 июня. Пока люди спали, я продолжал разведку окрестностей, ибо до сих пор мы не имели случая осмотреть эту часть страны; затем мы шли вечером, как обычно, пока не достигли южных островов Гримбл, где я нашел поставленный Джемсом Россом гурий в ознаменование конца четвертого дня пути. По наблюдениям Джемса мы были в 12 милях, а по моим — в 8 милях от того места, где 10 августа 1829 года впервые вступили во владение этой страной.
25 июня. Мы продолжали следовать вдоль берега и вскоре встретились и соединились с партией Джемса Росса. Джемс привез с берега Фьюри сообщение, что там была очень высокая вода и море протащило три лодки и много других вещей к северу вдоль берега, причем одна лодка получила значительные повреждения. Все прочее осталось в том же положении, в каком было при нашем отплытии: хлеба и другой провизии имелось в изобилии, и они хорошо сохранились. Мы все остались на этот день в лагере, подсчитав, что с продуктами, которые они привезли, сможем выдавать пайки по полной норме, пока не достигнем цели.