Ночь. 13 февраля, воскресенье. Завтра утром, если будет хорошая погода, мы с Янгом отправляемся в путь, причем я буду стремиться установить контакт с эскимосами. Янг уже успел перебросить часть своего санного груза на западную сторону пролива Белло. Я исследовал маршрут, ведущий на запад мимо длинного озера, и установил, что мы сможем добраться до цели этим путем и нам не придется идти по пересеченной или открытой местности.
Средняя температура февраля за прошедший период составляла —33,2° F, то есть была точно такой же, как и в январе. Должен признаться, что это вызывает у меня серьезные опасения, ибо до сих пор зима была необычайна сурова, а походы рассчитаны на срок более 20 дней. Кроме того, на этот раз мы раньше пускаемся в путь, чем все известные ранее путешественники. Если Янг или я не возвратимся ко времени, из расчета которого взят провиант, Хобсон должен выслать за нами поисковую партию.
20 марта. Вот уже неделя, как я возвратился из поездки, но мне так трудно включиться в работу, связанную с сидячим образом жизни, после энергичной деятельности, что даже сейчас с трудом заставил себя усесться, чтобы вкратце описать поездку на мыс Виктория.
Утром 17 февраля погода стала достаточно мягкой, чтобы начать поход. Температура в тот день колебалась в пределах от —31 до —42,5° F. Простившись с группой Янга, которая переправилась через пролив на другую сторону, я направился по суше через Длинное Озеро. Мы построили свою первую снежную хижину на западном берегу Бутии, неподалеку от скалы Пеммикан, пройдя 22–23 мили.
На третий день захромали собаки. Лютый мороз был главной, если не единственной причиной того, что снег на поверхности стал настолько твердым, что собаки изранили себе лапы. Пришлось бросить часть продовольствия. Но после этого нам не удавалось пройти более 14–20 миль в день. Люди, разумеется, шли пешком, чтобы собаки тащили только оставшуюся провизию и одежду, и все же многие из них неоднократно падали от усталости.
Несколько дней держались сильные морозы. Ртуть на моем искусственном горизонте оставалась замерзшей (точка замерзания —39° F), а ром, вначале загустевший, как патока, потом, когда более жидкая и крепкая часть его была выпита, приходилось оттаивать. Мы шли до сумерек, после чего пару часов тратили на сооружение хижины. Возводились четыре стены высотой пять с половиной футов, с максимальным наклоном внутрь, а сверху натягивалась палатка, служившая крышей.
Наше снаряжение состояло из крошечной палатки, брезента и войлочных подстилок. Кроме того, у каждого был спальный мешок из двух одеял и пара меховых сапог, в которых мы спали. Мокасины одевались поверх портянок из кусков одеяла, и, если не считать сменных портянок, никакой запасной одежды у нас не было.
Один день походил на другой; я шел впереди, Петерсен и Томпсон следовали за мной, ведя сани. Так шли мы по восемь-десять часов, останавливаясь лишь в тех случаях, когда приходилось распутывать собачью упряжь. На ночевках мы с Томпсоном выпиливали глыбы плотного снега и передавали их Петерсену, который был главным архитектором по строительству снежных хижин. Те полтора-два часа, в течение которых возводилось это сооружение, были самым неприятным временем суток. Не говоря уже о том, что мы страшно уставали за день и жаждали отдыха, нас еще мучил холод. Закончив постройку хижины, принимались кормить собак, и нелегкая это была задача — во всеобщей свалке обеспечить, чтобы более слабым досталась полная доля. Затем мы распаковывали поклажу и заносили в хижину все необходимое: провизию, спальные принадлежности, а также сапоги, меховые перчатки и даже упряжь, чтобы собаки ее не сожрали, пока мы спим. Только после этого закрывали входное отверстие снегом, зажигали лампу, меняли обувь, писали дневники, заводили часы и залезали в спальные мешки. Лежа и дымя трубками, обсуждали достоинства и недостатки наших собак до тех пор, пока не был готов ужин. Торопливо поужинав, мы накрывались верхней одеждой или одеялом и засыпали.
Наутро завтракали и, с трудом натянув на себя замерзшие мокасины, нагружали сани. И снова в путь.
В таких маленьких хижинах вначале было достаточно тепло, но позднее, когда наши одеяла и одежда обледеневали, мы сильно страдали от холода. После того как мы плотно забивали входное отверстие снегом и зажигали лампу, температура быстро поднималась, стены покрывались инеем и постель отпотевала, но, как только заканчивалось приготовление ужина или приоткрывалось выходное отверстие, температура опять быстро падала: нельзя было ни спать, ни даже держать без рукавиц кружку чаю. Таким лютым был мороз!
1 марта мы остановились почти у самого Магнитного полюса. Я говорю «почти» потому, что никто не поставил здесь гурия, чтобы обозначить эту точку. Первым ее достиг сэр Джемс Росс. Я все время боялся, что наш поход окажется бесполезным, ибо до сих пор мы не встретили никаких следов эскимосов, а между тем запасы провианта сильно сократились и несчастные собаки находились в плачевном состоянии; шесть из пятнадцати выбыли из строя, и я не мог теперь сделать больше одного перехода.
Но нам ничего другого не оставалось, как надеяться на лучшее. И каковы же были наши изумление и радость, когда, оглянувшись назад, мы заметили четырех человек, следовавших за нами. Петерсен и я немедленно приготовили на всякий случай револьверы и пошли им навстречу. Эскимосы остановились, привязали собак, опустили свои копья и встретили нас, не обнаруживая никаких признаков удивления. Они сообщили, что охотились на льду, преследуя тюленей, а теперь возвращаются домой. Мы предложили присоединиться к ним, и вскоре все вместе отправились в путь. Но уже через час солнце село, и мы, узнав от спутников, что до их стойбища из восьми снежных хижин еще далеко, обратились к ним с просьбой построить для нас хижину здесь. Платой были иголки — по одной на человека. Не прошло и часа, как хижина была готова. Она оказалась довольно обширной: восьми футов в диаметре и пяти с половиной футов в высоту. Все мы поместились в ней на ночь. Вряд ли в истории строительства найдется другой пример, когда жилище обходилось бы столь дешево.
Мы дали понять своим спутникам, что очень хотим вступить с ними в меновой торг, и только с большой осторожностью подошли к подлинной цели похода — выяснить, что им известно о пропавшей экспедиции. Удобный случай представился, когда мы обнаружили на одежде одного эскимоса матросскую пуговицу; спутники рассказали, что эта пуговица досталась им в наследство от «белых людей», которые умерли голодной смертью на острове. Оттуда же взяли они железо, из которого сделаны их ножи.
У наших спутников не было с собой ни еды, ни запасной одежды, кроме их обычной двойной куртки из меха. Они отказались от сухарей и солонины, но согласились съесть немного медвежьего жира и выпить воды. Эскимосы спали сидя, склонив голову на грудь.
На следующее утро мы прошли около десяти миль и приблизились наконец к мысу Виктория. Дальше идти я не хотел, хотя эскимосы и предлагали быть нашими проводниками. Мы сделали остановку, и они опять построили удобную снежную хижину, затратив на это не более получаса. Выставив перед ними все предметы, предназначенные для обмена, — ножи, нитки, иголки, ножницы, бусы и пр., мы снова выразили желание вступить с ними в меновой торг. На этот раз я обещал приобрести у них любую вещь, которая принадлежала погибшим от голода «белым», если они принесут их завтра. Несмотря на бурю и свирепый мороз, два эскимоса сняли свою верхнюю одежду из оленьей кожи и получили в обмен по ножу.
На следующее утро к нам прибыло все население поселка — около 45 человек, включая стариков и детей, не умевших еще ходить, и началась очень бойкая торговля. Прежде всего мы приобрели все, что осталось от имущества погибшей экспедиции: шесть серебряных ложек и вилок, серебряную медаль, кусок золотой цепочки, несколько пуговиц и ножей, сделанных из железа и дерева с погибшего корабля, а также лук и стрелы, изготовленные из тех же материалов.
Приобретая эти вещи, мы купили сверх того несколько мороженых лососей, тюленьего жиру и оленины. Но как мы ни уговаривали эскимосов, они отказались уступить нам больше одной из их великолепных собак.
Все старики помнили приход сюда «Виктори» сэра Джона Росса. Я спросил о том человеке, которому плотник с «Виктори» сделал деревянную ногу; прямого ответа мне не дали, но показали его дочь. Петерсен объяснил, что эскимосы не любят прямо говорить о мертвых, и, если на мой вопрос не ответили, значит, интересующего меня человека, несомненно, нет в живых.
Никто из этой группы не видел пропавших белых людей живыми. Один эскимос сказал, что видел их кости на острове, где они погибли, но некоторые были все же похоронены.
На следующее утро, 4 марта, к нам снова пришли несколько эскимосов. Один из них заявил Петерсену, что трехмачтовый корабль был раздавлен льдами в море к западу от острова Кинг-Вильям, но вся команда высадилась на берег. Однако сам он свидетелем этой высадки не был. Корабль затонул, и эскимосам ничего с него не досталось. Все вещи, которые у них оказались, по их словам, были найдены на острове, стоявшем на реке[107].
Эти эскимосы носили одежду из шкур карибу и выглядели опрятно. Продовольствием они, судя по всему, были обеспечены в избытке. Но вряд ли у них был хоть кусочек дерева, кроме того, что им удалось найти среди остатков имущества пропавшей экспедиции. Сани у них были примитивными и маленькими. Полозья были сделаны из двух замороженных свертков тюленьей кожи, на которые снизу был еще наморожен лед, и соединялись поперечинами из костей. Мужчины были плотными и здоровыми, женщины — отъявленными воришками. Но все отличались добродушием и дружелюбием. Женщины были малопривлекательны; откровенно говоря, даже это определение для большинства из них слишком лестно. И все же некоторые женщины отличались своеобразной живостью и мягкостью, которые вскоре примирили нас с этими арктическими представительницами прекрасного пола. У них были красивые глаза и зубы, а также очень маленькие руки, а у молодых девушек на щеках пылал румянец, который не часто встретишь в сочетании с оливковым цветом кожи.